2007/08/03 Из разговоров с церковной певчей

2007/08/03 Из разговоров с церковной певчей

— Ну вот, ты всё «святой Антоний» да «святой Антоний»… Нет, я ваших святых тоже очень уважаю, ты не думай. Но наши, между прочим, ничуть не хуже. Как будто только святой Антоний может мотор у машины заглушить! Наши тоже могут, запросто…главное - попросить как следует. Вот – святитель Николай, например…

— Николай Мирликийский? Так он такой же наш, как и ваш. Ну, в смысле, общий.

— Он у вас тоже в Святцах есть? Здорово. Нет, правда, это очень приятно. Хочешь, я тебе расскажу, как он меня спас? Ну, не то чтобы совсем уж спас, но здорово выручил. Ой, это такая история была – просто вообще… В общем, это было… не помню, в каком году, но я ещё замужем не была. Так получилось, что я поехала автостопом в Туву, на этнический фестиваль. Я тогда горловым пением пробовала заниматься, ну… вот и поехала.

— А в церковном хоре ты уже пела тогда?

— Конечно, пела. Мне кажется, я, сколько себя помню, всегда там пела.

— И отец Василий отпустил тебя в Туву?

— Отпустил. Правда, загрустил немножко. Говорит – вот, весь левый хор разъехался, кто куда, остаюсь я один с этими крокодилицами. А это он про правый хор. Потому что там бабушки такие пели серьёзные, не дай Бог… ничего им поперёк не скажи, всё всегда сами лучше батюшки знают, и отца Василья они всё время поедом ели. Ну, ладно. Я, значит, рюкзачок свой собрала и поехала. Сперва на поезде до Иркутска… ох, и до-олго… а дальше автостопом…

Она сидит на низенькой скамейке возле окна, подшивает вручную пододеяльник; на щеках у неё – коричневые тени от ресниц, на плечах – белый платок с кистями; клетчатая ковбойка заправлена в длинную чёрную юбку с лохматыми оборками. Как от архангела Майкла в известном фильме, от неё всегда пахнет уютом, детством и тёплым печеньем, и вся она, маленькая, кругловатая, с курносым веснушчатым лицом, модным щетинистым ёжиком на голове и грациозной неуклюжестью в движениях напоминает серьёзного плюшевого медведя. Невозможно представить себе её стоящей на обочине какого-то дикого таёжного шоссе и голосующей проезжающим мимо дальнобойщикам.

— Ничего, не страшно было так вот.. автостопом-то?

— Нет. Я же тогда глупая была, ничего не боялась. Вот меня Бог и хранил.. он ведь дураков-то жалеет. И мужики, которые меня подвозили, они ничего, тоже жалели… не лезли. Наоборот – они со мной, как с ребёнком, обращались и конфетами кормили. Маленькая собачка, она же ведь до старости щенок, а если она ещё и толстая к тому же, то это вообще… Меня ведь до сих пор так иногда за ребёнка принимают. Не поверишь – на днях звонят в дверь. Открываю, а там сантехник. Смотрит на меня и спрашивает: девочка, а кто-нибудь из взрослых дома есть? А я растерялась так и говорю: нет. И быстро дверь захлопнула. Потом опомнилась, конечно, но он уже ушёл. Умора, одним словом.

В комнату просовывается радостная физиономия её сына Ваньки, кое-где скромно украшенная разводами от шоколадного пряника.

— Мам! Тёть Тань! А я чего натворил-то! – гордо сообщает он и косит одним глазом в мою сторону.

— Ну, давай, кайся, - вздыхает мать, откусывая нитку и разглаживая шитьё на коленях.

— Я стихи сочинил, во!

— Вань, ну, как тебе не стыдно, а? Ведь обещал же мне больше этого не делать.

— Ну, ма-а-а!

— Ох… Ладно. Давай, читай. Я знаю, ты нарочно при тёте Тане хочешь читать, потому что она обязательно будет восхищаться твоими талантами.

— И совсем не поэтому. Просто сейчас сиделось и сочинилось. Только оно без конца. И без начала тоже. В общем, так:

А душа у меня – как заброшенный сад,

На ограде ворота уныло скрипят,

Чёрной рясой… нет, погоди… чёрной ряской поддёрнут Заглохнувший пруд,

А на клумбах репейники пышно цветут!

— Ну что ж, ничего, неплохо, - одобряет мать. – Сам сочинил, не врёшь? Нет, правда, неплохо. Только не «поддёрнут», а «подёрнут», наверное, да? И потом, что это за метафора такая - «заглохнувший»? Как-то, по-моему, слишком смело… надо чем-то более традиционным заменить. И общее настроение мне как-то тоже не того… не нравится. В душе, знаешь ли, надо наводить порядок. Так же, как и в саду. Клумбы пропалывать, дорожки подметать, цветы сажать, деревья подстригать…

— И что будет? – В ту же дверь просовывается борода Ваниного папы. – Чему ты учишь ребёнка? Что за романтика в ухоженном саду? Как, по-твоему, это будет выглядеть?

А душа у меня – просто чистый Версаль!

Там фонтаны сверкают, как будто хрусталь,

Там деревья стоят,

Словно кубики, в ряд,

По-французски садовники все говорят!

— Ой, я не могу! – смеётся мать, отмахиваясь пододеяльником. – Рифмоплёты… Идите-ка отсюда, не мешайте разговаривать. Там я тебе рыбу жареную на плите оставила. Иди, поешь и отдохни. Небось, устал после своих третьеклашек?

— Не говори, - вздыхает папа. – Ты себе представить не можешь, как я их боюсь. Каждый раз иду и думаю – а вернусь ли?

— То-то. Это тебе не перед академиками выступать. Кстати – знаешь, что твой сын написал про тебя в сочинении? «Мой папа – гениальный математик». Каково, а?

— Правильно написал. Потому что математик – он или гениальный, или он вообще не математик.

— Всё, я больше не могу с вами. Марш отсюда, оба! Так вот… на чём я остановилась-то?

— На автостопе и трепетных водителях.

— Да, да. В общем, туда я доехала нормально, почти без приключений. Фестиваль был потрясающий, просто что-то необыкновенное… А когда обратно ехала, вот тут-то и случилось. Машину занесло на повороте, она с дороги съехала и тюкнулась в какое-то дерево. Не очень сильно тюкнулась, но от толчка дверь в кабине открылась, и я вылетела. И хряснулась со всего размаха боком о корень. И сломала руку.. вот здесь, где предплечье. Шофёр оказался очень хороший, довёз меня до райцентра, хотя это ему и не по пути было.. прямо до самой больницы. А в больнице – что? Там, конечно, никаких медикаментов, никаких приспособлений… хорошо хоть было обезболивающее. Сделали мне укол, наложили шину… ну, и дальше всё. Дальше надо делать операцию, а у них, в их условиях, это, конечно, сделать невозможно. Ну, и я вижу, что у меня не остаётся другого выхода, как ехать в Иркутск, к родственникам, чтобы уже там лечь в больницу и оперироваться. А до Иркутска оттуда добраться можно только через Красноярск. А до Красноярска ещё Бог знает, сколько километров. Это же Сибирь, там такие расстояния – не шуточки… Что делать? Автостопом со сломанной рукой уже ехать нельзя. Кое-как мне нашли мужичка, который согласился меня довезти до Красноярска, до вокзала. Запросил за это какие-то большие деньги… я уж не помню, тогда же тысячи были эти дурацкие и миллионы… В общем, заломил что-то несуразное. А мне куда деваться? Я согласилась. Повёз он меня. И вот я еду, еду… и только в пути уже начинаю соображать, что если я эти деньги мужичку заплачу, то на билет до Иркутска мне уже точно не хватит. Даже в плацкарт не хватит, не говоря уже о всяких там купе-не купе. Представляешь ситуацию, да? Страшное дело…А я тогда ещё такая застенчивая была. И чтобы там – проводнику в лапу дать или к начальнику поезда пойти, так об этом мне было страшно даже подумать.

— Ма! – В дверь опять просовывается Ванькин нос, покрытый шоколадом. – А чего же ты своим родственникам по сотовому не позвонила, чтобы они тебе билет по Интернету закали, с оплатой по кредитке?

— Вот – поколение, да? – весело вздыхает мать. – Жизнь без проблем. Ванька, сотовые тогда были только у богатых, а про Интернет мы вообще ещё не слышали. Я даже не уверена, было ли такое слово – «автостоп». Нет, кажется, всё-таки было… В общем, я еду, еду и понимаю, что уповать мне уже не на что, кроме разве что на Николая Угодника. И стала ему молиться. Не вслух, конечно, про себя. И чем больше молюсь, тем яснее понимаю, что дело моё швах. И так, в общем, и оказывается. Километров через семь-восемь – раз! – машина останавливается. Мотор стал, как Ванька выражается, заглохнувший. Мужик, который меня вёз, копается там, копается – никакого толка. Ну, не может понять, в чём дело, и всё тут. Два или три часа мы так проторчали на месте, как вкопанные. Мужик возится там, ругается, я сижу, молюсь… рука болит, в лесу какая-то птица орёт и шарахается.. благодать, одним словом. Потом починились всё-таки. Едем дальше. Вдруг опять – стоп! Бензин кончился. Причём мужик этот, уже на грани помешательства, толкует мне, что такого не может быть, потому что совсем недавно он залил полный бак. И вот – уже ночь кругом, я сижу в кабине, молюсь, рука болит, а кругом сыро, темно, грибами пахнет, листвой прелой, дымом… а над головой у меня вот такие вот громадные звёзды. Просто неправдоподобной величины, нечеловеческой. А мужик стоит на шоссе и машет рукой, чтобы кто-нибудь остановился и отлил ему бензинчику. Так ещё два часа прошло. Наконец, добыли мы бензина и кое-как доехали-таки до Красноярска. А мужик этот видит, что я сижу вся бледная и томная, за плечо держусь и сомнамбулически шевелю губами… и ему стыдно уже, что он меня столько на дороге промурыжил… хоть и не по своей вине, в общем-то, но всё-таки. И представляешь, он с меня вдвое меньше взял денег, чем собирался вначале! Я обрадовалась, конечно, но сначала не очень, потому что подумала, что поезд-то мой уже ушёл давным-давно, а следующего ещё больше суток дожидаться… Приезжаем на вокзал – стоит мой поезд, как миленький. Оказывается, он тоже на три часа опоздал, вместе с нами. И билет мне удалось взять… успела, хоть и с трудом… и в результате доехала нормально, как человек. И только потом я поняла, что вся эта канитель с мотором, с бензином и с опоздавшим поездом – это же он, святитель Николай всё устроил! И так всё было продумано всесторонне, да? Чтобы мне и деньги сэкономить, и чтобы в кассе билеты были, что тоже почти невероятно… и чтобы на поезд успеть. Ну, скажи же, что это чудо было, да? По-другому же не объяснишь!

Она смеётся, тут же взвизгивает и суёт в рот уколотый иголкой палец, а затем вынимает его и энергично трясёт рукой в воздухе.

— Ну, чего ты улыбаешься так скептически? Я сама знаю, что это Бог творит чудеса, а святые – это так… это больше литература и мифология. Ну, пусть Бог. Но ведь Он-то – творит чудеса, этого же ты не будешь отрицать?

Я смотрю на неё, на Ваньку, который проник-таки в комнату и, слушая нас, тихо пристроился к банке смородинового варенья; на двухметрового бородатого папу, присевшего на корточки по другую сторону от той же банки; на несказанно уютный и деликатный беспорядок, обрамляющий всю эту сцену, и соглашаюсь:

— Конечно, творит, что за вопрос! И ещё какие….