14 декабрь 2008 г. Плюс один

14 декабрь 2008 г. Плюс один

Экранизировать, как выяснилось, можно всё.

Аттракцион в Луна-парке. Инвентарную книгу. Сборник задач по аналитической геометрии Моденова и Пархоменко. Стандарт библиографического описания произведений печати (есть такой блокбастер, честное слово – в прошлом году немцы сняли… правда, прокатного успеха за рубежом он не имел, потому что только немцы и могут это смотреть).

И ЖЖ тоже можно экранизировать. Честное слово. Сама не могла такого себе представить, но оказалось – можно, и ещё как.

Женский сетевой журнал на экране. Кино под названием «Плюс один».

В жанровом отношении выдержано бесподобно, до последней детали. Я смотрелась в него, как в зеркало, в котором отражалась абсолютно не моя физиономия, почему-то вызывавшая у меня самодовольное умиление. Абсолютно не мою – и в общем-то, абсолютно не интересную мне историю кто-то взял и рассказал абсолютно моими словами. И я слушала, смотрела и удивлялась. Москва, в которую то и дело просачивается то Лондон, то Франкфурт. Собаки, выскакивающие у тебя из-под ног и пролетающие сквозь тебя с отрешённым, никак не относящимся к тебе лаем. Смешные люди в троллейбусе. Пьяный, но добрый участковый с ведром шоколадных конфет. Дети. Куклы. Любовно собранные в кулак детали, которые успевают растаять и размазаться по ладони, как шоколадка, пока ты донесёшь их до бумаги. Неумелые иносказания. Наивные повторы. Родная, лепечущая, радостная сентиментальность, от которой хочется уютно хлюпать носом, особенно после лишней – явно лишней - чашки кофе. Вдумчивая, изысканно взлелеянная жалость к самой себе, неуклюже задрапированная самоиронией. Искреннее нежелание общаться, которое все почему-то принимают за неумение. Тёплые пряничные замки внутри ореховой скорлупы. А все кругом твердят, как заведённые: неправда, неправда, так не бывает, так не умеют, так не живут…

Конечно, неправда. Всё неправда. Ну, ладно, один раз выскочили эти собаки у неё из-под ног. Ну, ладно, ещё раз выскочили. Но в третий-то раз – уже явный перебор. Проще предположить, что вообще всё это выдумка, от начала до конца – а на самом деле была чисто конкретная собачья стая, заставившая героиню не просто отшатнуться, а опрометью нестись по переулку, визжа и уворачиваясь от лязгающих клыков. И уж конечно, не было никакого участкового с ведром конфет. И восхитительно-безобразного платья с биркой на пузе. И уличных террористов-фотографов в парке. И кукольника-англичанина, кстати, тоже не было, потому что таких ведь тоже не бывает – ни людей, ни англичан. В лучшем случае был один Дигги, и вот с ним-то героиня и беседовала по-английски все свои одинокие вечера напролёт, надев его на руку. А англичанина она просто придумала себе в утешение – по образу и подобию Дигги, чтобы был с такой же безумной причёской и безумными же глазами. Или нет, - видимо, он всё-таки где-то был, этот англичанин, но где-то сбоку, мельком, и не при ней, и не для неё, и не такой лохматый, и не такой эпатажный, немного, может быть, эксцентричный, но в меру, ровно настолько, чтобы дать пищу для дневниковых фантазий. Хотя – нет, нет! Конечно, и англичанина не было. И Дигги не было – он слишком хорош для этого мрачного мира. И вообще ничего не было. Не было и нет. Потому что не бывает и не может быть никогда. А реальность – она другая. Она… какая же, она Господи, дай Бог памяти, эта реальность?

Так и не додумав эту мысль, я проснулась от брюзжания будильника, собралась с духом и шагнула в реальность. Реальность была ледяной и матово-прозрачный, как камень с неблагозвучным названием «волосатик». Над Москвой плыли и пели франкфуртские колокола, в мягкой декабрьской траве копошились синицы, а прямо за домом торчало лысое мёрзлое дерево, с ног до головы усеянное спящими воронами. На самой нижней ветке сидел Питер Брейгель Старший, скрёб клочкастую бороду, дышал на руки и ругал Рембрандта за отсутствие реализма. На углу юный розовощёкий милиционер, присев на корточки перед пьяным мужиком, жалостливо спрашивал: «Ну, хоть идти-то вы можете?» Из дыры в заборе выскочила собачья стая и с гиканьем ринулась куда-то сквозь меня в утренний туман. А когда я пришла на работу и уселась за кафедру, ко мне подошёл читатель и заговорил по-французски. Кое-как подбирая мало знакомые мне слова на французском языке, я попыталась выяснить, что же ему нужно. Через пять минут выяснилось, что он говорит по-русски, но от смущения произносит слова так, что на выходе они превращаются в французские. Следующие четверть часа мы потратили на то, чтобы совместными усилиями выработать пиджин, который был бы более или менее понятен нам обоим.

А вы говорите – реальность… Вот она, реальность, чёрт побери. И никаких дневниковых фантазий. А вы как думали?

Возвращаясь домой, я поймала себя на том, что держу руку на отлёте и уже фактически разговариваю с ней – так, как будто на ней сидит Дигги. Нет, всё-таки меня нельзя пускать к телеэкрану.