2008/01/15
2008/01/15
В старину в Ирландии был такой король – Суибне. Он питался листьями салата и водой из холодных горных ручьёв, и был так лёгок, что мог летать с дерева на дерево.
Моя сестра питается листьями салата и новотёрской водой из холодных пластиковых бутылок. И то не каждый день, а по вторникам и средам. Чем она питается в остальные дни недели, никто никогда не видел.
Шоколад она последний раз пробовала в 1987 году и сохранила о нём самые приятные воспоминания. Она помнит также, что конфеты «Белочка» очень твёрдые, а внутри «Коровки» находится какая-то вязкая тянучая масса, похожая цветом на горчицу. В детстве ей сказали, что это и есть горчица, и она верит в это до сих пор. Она верит также, что в конфетах «Цитрусовые» находится тёртый хрен, сдобренный лимонным соком и жёлтым красителем. И всегда с любопытством, широко раскрыв глаза, смотрит, как люди разворачивают фантики и засовывают ЭТО в рот. Глаза у неё, кстати, разноцветные – один серый, а другой коричневый. Это так красиво, что я просто передать не могу. Честное слово.
В гостях она накладывает себе полную тарелку разной снеди и виртуозно, как фокусник, взметает над ней вилку и нож. Они скрещиваются и звенят, как шпаги дуэлянтов, и по стенам прыгают блики и яркие зайчики. Никто не знает, куда девается еда с её тарелки. Ясно, как Божий день, что она её не ест – но вот что она с нею делает? Я каждый раз пытаюсь подслушать заклинание, которое она над ней бормочет, или хотя бы проследить за манипуляциями её вилки и ножа. Но ни разу мне это не удавалось – для того, чтобы это видеть и понимать, нужна особая степень посвящения. Я пыталась осторожно расспрашивать об этом свою Собаку, зная, что она всю трапезу обычно проводит под стулом моей сестры. Собака в ответ лишь тонко улыбается масляными губами, вздыхает, цыкает зубом и уходит поглубже под стол. Оттуда она может часами рычать на мою сестру и всячески демонстрировать ей свою неприязнь. Моя сестра не обращает на это внимания и лишь время от времени слегка дёргает кончиком хвоста.
Моя сестра приходит ко мне только в лунные вечера. При луне её глаза светятся – один как сердолик, другой как опал. И ногти её, покрытые лунным лаком, сверкают, как дамасская сталь. Я ничего о ней не знаю. Я даже толком не уверена, что она умеет летать. Как получилось, что я ничего о ней не знаю? Когда-то я знала о ней существенно больше. Когда мне было четыре года, а ей – два, мне изо всех сил хотелось дать понять людям, какая же она потрясающая и необыкновенная.
— Вчера она мне руку прокусила до кости! – с гордостью рассказывала я взрослым. – До кос-ти! – представляете, как здорово? Ведь это же не все так могут, правда? А позавчера она влезла на шкаф. Сама. Одна. Вот так вот, встала на эту ручку, потом вот на эту полочку… и на самый верх и залезла!
— Не ври, - говорили мне взрослые. – Как тебе не стыдно наговаривать на маленькую?
Я не могла понять, что это такое – «наговаривать». Я точно знала, что она умеет лазать по шкафам. Я видела это своими глазами. Никто в мире не умеет, а она умеет. Ещё я знала, что она не умеет ходить, но лучше всех на свете умеет бегать. И что если она кусается, то только оттого, что пока не умеет по-другому выражать свои чувства – вполне дружеские, кстати говоря. И что она умеет рисовать на обоях небо, и что она вообще рисует только Небо, и только на обоях. И что она может запросто выжать одной левой сок из четырёх килограммов мандарин. Мы пробовали это делать на Новый Год, и у неё отлично получалось, просто великолепно… И что она одна на всём свете верит той чуши, которую я плету без зазрения совести, но, судя по всему, этой веры у неё хватит ненадолго, и потому надо пользоваться моментом… Я всё это про неё знала, честное слово. А что я знаю про неё теперь, чёрт побери? Да ничего я про неё не знаю! Только иногда, заходя вечером в тёмную комнату, по привычке поглядываю на шкаф – не сидит ли она там, свесив хвост, хихикая и грызя передними зубами «Белочку»…