2005/12/16 очень кружной путь

2005/12/16 очень кружной путь

В детстве я думала, что Бога нет.

Мне сообщил об этом мой дядя. Нельзя сказать, чтобы это известие как-то меня взволновало: ну, нет, так нет – мало ли кого нет и никогда не было на этом свете, что ж, прикажете из-за каждого расстраиваться? Вот если бы он сказал, что нет Планетария, куда мы уже которую неделю собираемся с папой, но всё откладываем и откладываем из-за его дурацкой диссертации – тогда да. Тогда бы я сразу ему поверила, поскольку сама давно это подозревала, и огорчилась бы не в пример сильнее. А тут – Бог… Но дядя почему-то очень настаивал на этом тезисе и никак не хотел оставлять меня в покое, не растолковав мне его до конца. Он говорил, что Бог – это выдумки и сказки, в которые верят только старые старушки, а мыслящим людям в церковь ходить нехорошо и неприлично.

Всё это вместе ставило меня в тупик, поскольку решительно не увязывалось между собой. Старыми старушками были мои бабушки, которые меня растили, и я точно знала, что они не верят ни в какие сказки и даже не умеют их толком рассказывать. В свои пять лет я, безусловно, причисляла себя к мыслящим людям, но в церковь вместе с бабушками ходила и не видела в этом ничего неприличного. И при чём тут был какой-то Бог, я не понимала. В церкви жил Боженька. Сначала, когда я была совсем уж маленькой, я думала, что Боженька – это женщина. Собственно, она жила не в церкви, а где-то наверху, в заоблачной башне, и день и ночь смотрела телевизор – огромный телевизор, в котором было видно всю Землю, от края до края. И всех-всех людей на Земле – кто что делает, кто о чём говорит. Я очень ярко представляла себе эту картину, вплоть до деталей: на Боженьке – яркая зелёная юбка и белая блузка с кружевами, сама она весёлая и красивая, как принцесса или даже королевна, с чёрными косами и синими глазами. Вокруг неё, перед тем же экраном, сидят тётеньки в таких же блузках и юбках; не такие красивые, как она, зато с длинными крыльями из пушистых белых перьев. Когда я подросла, бабушки показали мне настоящего Боженьку: оказывается, это была не тётенька, а старик в длинной белой рубахе, сидящий на толстом облаке. Картинка, на которой он был нарисован, мне не очень понравилась, но моего мнения на этот счёт никто не спрашивал. Показывали мне и другую картинку и говорили, что на ней тот же самый Боженька, только распятый на кресте. Но во-первых, я в этом усомнилась, поскольку на человек на картинке был совсем другой – не старый, а молодой. А во-вторых, зрелище пробитых гвоздями рук и ног там мне не понравилось и я стала так орать, что бабушки быстренько свернули эту тему и больше к ней не возвращались

Бабушки уверяли меня, что если я не буду есть рассольник или здороваться с соседкой, Боженька когда-нибудь соберётся и меня накажет. Но это была явная чушь: Боженька никогда не спускался со своей башни, и было просто удивительно, как это кому-то удалось так подробно его нарисовать. Он никогда никого не наказывал, а разговаривал только с церковным дяденькой в золотом пальто, поскольку один лишь этот дяденька знал язык Боженьки и всё время пел на этом языке: О-о-о! Бо-о-о-о!

Всё это я, по возможности, доступно, изложила дяде, а он в свою очередь объяснил мне, что «Боженька» – это уменьшительная форма от слова «Бог». Стало быть, нет ни Боженьки, ни Бога. Никого. К этой новости я тоже отнеслась довольно хладнокровно, но при случае сообщила её своим бабушкам. Бабушки повздыхали, пошушукались и в церковь меня водить перестали.

А дядя, сам того не желая, подстроил мне ещё одну подлость. Он научил меня, как действовать, когда у тебя бесследно пропадают мячик или заколка. Надо ходить по коридору и всё время бормотать себе под нос: Мышка-мышка, поиграй, а потом опять отдай. Мышка-мышка, поиграй… и так далее. Я последовала этому совету и убедилась в его практической пользе: каким-то непостижимым образом все потерянные заколки и мячи действительно находились. Постепенно я уверовала во всемогущество этой Мыши. Она не только возвращала пропавшие вещи. Она ещё много чего умела. Могла, например, устроить так, чтобы мама не ругала меня за измазанное вареньем платье или разбитый вдребезги будильник. Чтобы папа, забросив все дела, целый вечер таскал меня на шее по нашему длинному коммунальному коридору и рассказывал мне про магнитное поле на Луне. Чтобы на день рожденья мне подарили не пластмассовую идиотку в коротком розовом платье и с вытаращенными пуговичными глазами, а книжку с картинками про Персея и Андромеду. Чтобы Женька из соседнего подъезда перестал меня обзывать и кидать в меня тяжёлыми, как булыжники, снежками, норовя попасть в очки. По сути дела, она могла всё – надо было только поклоняться ей и соблюдать определённые правила и ритуалы. Оказавшись в плену у этой Мыши, я покорно слепила идола из пластилина, обклеила его ватой и каждый вечер, как на каторгу, шла к нему жаловаться на обиды, лебезить, унижаться и выпрашивать помощи и поддержки. Я не любила эту Мышь. Я её ненавидела. Она опутала меня здоровенной цепью странных ритуалов, суеверий и страхов, нешуточно усложнявших мою жизнь. Именно благодаря ей я познала, как тяжела и бессмысленна вера без любви.

Не помню, как и когда мне удалось окончательно от неё освободиться. Очевидно, с возрастом я разучилась пачкать вареньем платье, приноровилась на равных беседовать с папой об устройстве Вселенной и прочих занятных пустяках и научилась давать сдачи соседскому Женьке. Мало-помалу Мышь перестала быть нужной, и могущество её само собой съехало на нет. Но кто-то определённо был мне нужен. Зачем – я и сама не могла объяснить. Я не страдала от одиночества. Не боялась жизни. Не мучилась над глобальными вопросами бытия, поскольку превосходно знала на них ответы. У меня было всё, но чего-то не было. И я почему-то понимала, что это что-то ничем нельзя заменить. Его надо просто найти.

Не могу сказать, что я очень старательно искала. Идти куда-то наобум вследствие своего страха перед любыми путешествиями я не решалась. Может быть, я бы и забрела в своих скитаниях туда, куда нужно, но мне очень мешал старик на облаках. В облака я ещё так-сяк могла поверить, но в старика, сидящего на них – никак. Потом, когда мне было лет одиннадцать, я услышала в Третьяковской галерее замечательную фразу, сказанную одним посетителем другому: «Не понимаю, что ты возмущаешься? Это и не должно быть похоже на Москву. Это не Москва. Это – идея Москвы». Ага, поняла я, вот оно. Оно самое. Старик на облаке – это ерунда, это для стареньких старушек. Бог и не должен быть похож на старика и не должен нигде сидеть, потому что Он – Идея.

Однако, и с Идеей мне тоже было делать нечего. Идея была так же далека и холодна и так же не имела ко мне никакого отношения, как старик на облаке или тётенька в башне. В неё, безусловно, легче было поверить, но как быть с этой верой дальше, я как-то не могла себе представить.

А потом, через год или два, в Москве пропали из продажи лампочки. Их не было нигде, и их отсутствие уже стало причинять ощутимые неудобства в быту. А в январе прошёл слух, что где-то в центре, не то на улице Чернышевского, не то на улице Герцена, есть магазин «Свет», куда завозят эти самые лампочки, и их там очень много. И меня отправили искать этот магазин.

В моём детстве зимы были морозные и снежные. Пока я нашла тот самый магазин, пока убедилась, что лампочек там нет, - вернее, есть, но не такие, как нужно, а ультрафиолетовые, - на улице совсем стемнело, пошёл снег и поднялась метель. А я была в тонких прозрачных колготках, поскольку надеть толстые колготки в рубчик в четырнадцать лет уже было никак невозможно. На полпути к метро коленки мои задубели так, что я совершенно перестала их чувствовать. Я поняла, что живой до метро не доберусь и надо срочно искать место, куда бы можно было зайти погреться. И тут увидела на дереве табличку: «Римско-католический храм Святого Людовика».

Это было потрясающе интересно. Я даже не предполагала, что в Москве, как в какой-нибудь Барселоне, тоже есть римско-католический храм. Обойдя дерево и забор, я увидела вполне себе заурядную церковь, никак не наводящую на мысли о Барселоне. Если бы не табличка, я бы в жизни не подумала, что этот храм – римско-католический. И что в нём, интересно, такого римско-католического, и как это должно выглядеть изнутри? Я не была уверена, что меня туда пустят, но в конце концов – не выгонят же они человека, промёрзшего до костей и нуждающегося в тепле и хотя бы коротком отдыхе! И я вошла.

Я не сомневалась в том, что изнутри он чёрный-чёрный, таинственный и мрачный, как головешка.

А он был нежно-жёлтый, белый и голубой. И я подумала: вот это да.

Меня никто не выгнал. Я села на заднюю скамейку, под часы, и долго сидела, слушая, как они стучат. А потом началась вечерняя служба, и я постеснялась встать и уйти на глазах у всех прихожан. Так и просидела до самых слов «идите с миром, Месса совершилась». И, выходя вместе со всеми, опять подумала: вот это да.

Стоя на эскалаторе в метро и потирая так и не отогревшиеся до конца коленки, я вдруг почему-то вздрогнула и подумала: Ты, что ли, здесь?

И поняла, что Он здесь.