2006/10/25

2006/10/25

— Католическая вера – это будет для тебя, как такой большой дом. Замок. Так говорят по-русски – «католическая вера»? Мне кажется, не говорят – да? Но всё равно. Не обязательно католическая. Всякая вера. Вера в Бога. Как замок – очень красивый, много комнат, много цветов. И каждая другая комната лучше, чем ранняя.

— Каждая следующая лучше, чем предыдущая.

— Вот так надо, да? Подожди, пожалуйста, я буду записывать.

Мы сидели на скамейке перед монастырской церковью. Небо потихоньку темнело, и где-то за оградой зажигались тусклые узорные фонарики. Отец Михаэль, сосредоточенно хмурясь, царапал ручкой по блокноту и вздыхал. Он был большой, седобородый и страшноватый на вид – как Михель-Великан из сказки Гауфа. Но Михель-Великан был дьяволом, похищавшим сердца. А отец Михаэль из монастыря капуцинов был моим добрым ангелом, спасшим меня от уловителей душ из секты Муна. Иногда он любил говорить со мной по-русски, чтобы совершенствоваться в лексике и произношении и попутно наставлять меня в вере. Наставления его были причудливыми и чрезвычайно занимательными.

— Так вот. Да. Замок. Волшебный замок – так можно сказать? Как в сказке. И каждая следующая комната лучше, чем предыдущая. Но потом ты увидишь одну комнату… В волшебном замке всегда имеется такая комната. Туда запрещено заходить. Но ты туда, конечно, заходишь… зайдёшь. Да. И там будет плохо. И страшно. Там будут твои Tr?ume… твои иллюзии. Их трупы. Leichen. Очень страшно. И очень больно. Они все там будут мёртвые. В крови.

— Кошмар, - передёрнулась я, живо представив себе замок Синей Бороды.

— Кошмар, - с удовольствием подтвердил отец Михаэль, смакуя звучное слово.

– Это обязательно – туда заходить?

— Нет. Многие не заходят. Так и живут с иллюзиями. Это не плохо. Но это и не хорошо. Это мешает. Они, такие люди, так и будут до смерти ходить по красивым комнатам и нюхать запах цветов. И будут думать, что вот это и есть вера.

— А что бывает с теми, кто зашёл?

— Некоторые сразу уходят. Совсем уходят, из замка. И не приходят обратно. И говорят потом, что это был чужой дом, не их. Это нехорошо, но это понятно. Они не стерпели боль – ведь это очень больно. И очень некрасиво – эта комната. Некоторые уходят и приходят назад. Некоторые остаются в замке, но хотят поднять свои Tr?ume из смерти.

— Воскресить?

— Да. Правильно. Воскресить. Как девушка в сказке – да? Но это не получается, нет – никто не может. И опять у них боль, и опять у них горе. А есть другие, кто ничего такого не делает. Просто заходит в эту комнату, смотрит, молчит и идёт дальше. Там, дальше, есть следующие комнаты. И там тоже будет нехорошо… очень больно и некрасиво. Каждая следующая комната будет хуже, чем предыдущая. Там будет умирать всё. Твоя теология. Твои ждания… ожидания, да. Твои рассчитывания.

— Расчёты.

— Да. Даже Hoffnung.

— Ну, этого уж не может быть! Говорят же, что надежда умирает последней.

— Последней… да. Но всё равно - и она умирает. Всё, что для тебя такое дорогое – всё это уйдёт. В этом замке не будет больше уютно и не будет тепло. Будет холодно и больно. Будет темно. Но тебе надо всё равно остаться, понимаешь? Закусить зубы и остаться. И идти дальше, сквозь все запрещённые комнаты. Только так ты сумеешь дойти до последней.

— И что там будет?

— Как в сказке. Хозяин замка. Но перед тем, как входить, ты будешь знать, что это он всех убил.. в тех комнатах. И уже тогда ты будешь решать, входить или не входить. Можно не входить. Это каждый решает сам, как хочет.

— Господи, какие страсти вы рассказываете, отец Михаэль.

— О! А ты думала – как будет? Всё будет, как в сказке, да. Будет очень интересно, это я могу давать обещание.

Он говорил, подбирая слова, хмурясь и рисуя на записной книжке головастиков. На площади за монастырём визжали на карусели дети, и оркестр играл «Розамунду», и подростки, гогоча и грохоча, носились туда-сюда на скейтбордах. Пахло тёплыми осенними лужами, сахарной ватой и ванилью.

Где-то над нашими головами мягко ударил монастырский колокол.