2006/02/03 Монологи о чудесах

2006/02/03 Монологи о чудесах

Святой Антоний в Германии

Впервые я встретила его во Франкфурте. Не в Лиссабоне, где он родился, и не в Падуе, которую он прославил, а во Франкфурте, где он, кажется, вообще никогда не был. Нет, я, конечно, слышала о нём и раньше, но как-то вскользь, в пол-уха, с подобающим почтительным равнодушием. В самом деле – мало ли не свете чудотворцев?

Хотя их мало, конечно. Но тогда я была молода, а в молодости так не кажется. В молодости всякий сам себе чудотворец.

Он стоял в уголке сумрачно-бордовой Liebfrauenkirche, церкви Пресвятой Богородицы, которую я ужасно любила за тяжеленную чугунную дверь со средневековым литьём и за весёлые витражи с абстрактными, но определённо глубокомысленными разводами. Я не очень обращала на него внимание. Я его побаивалась. Он был большой, тщательно и притом грубовато вырезанный из дерева, кое-где источенный жучками, облупившийся и строгий. Кудрявое Дитя улыбалась у него на руках, сам же он был сосредоточен и неулыбчив. Лицом он ничем не напоминал смуглого живого португальца. Это был пожилой серьёзный немец, с тяжеловатыми, слегка расплывшимися чертами, как у портретов Гёте или Якоба Гримма. На одном его колене краска полностью вытерлась, и оно сверкало белым, отполированным многочисленными прикосновениями пятном.

Я никогда не отваживалась к нему прикасаться. Я вообще ни о чём его не просила; только иногда стояла рядом, смотрела на свечки в алых стаканчиках возле его ног и думала о чём-нибудь своём, не стесняясь своего легкомыслия. Почему-то я была уверена, что его не раздражаю.

Прошёл месяц, затем другой, Франкфурт мой закончился, и надо было думать об отъезде домой. Однажды вечером я посмотрела на четыре громадные сумки с подарками и покупками, которые собиралась везти с собой, и впервые отчётливо осознала, что у меня только две руки. Всего лишь две. Это открытие так неприятно меня поразило, что весь вечер я была сама не своя, а наутро побежала к своим русским знакомым. Они уезжали в Россию в тот же день, что и я, и у них была машина.

— Ты зна-аешь, - пряча глаза, сказала мне знакомая, - у нас так мало места в машине, а нас будет много… Ты возьми лучше такси, а?

— Ну, хоть одну сумку возьмите, будьте людьми! – взмолилась я, понимая, что дело моё безнадёжно. – Или одолжите денежек на такси. У меня, можно сказать, ни пфенинга – всё, что было, потратила.

— Ты зна-аешь…- сказала она, глядя в потолок. И я ушла. И пошла с горя в Liebfrauenkirche, чтобы успокоиться и подумать, как мне быть дальше.

У подножия Святого Антония, как всегда, горели тёплые свечи. И Дитя улыбалось у него на руках. Я встала на колени и тихо потрогала край его полинявшего деревянного облачения. Обернулась и обомлела. На задней скамейке сидел мой старый приятель, которого вообще не должно было быть в этот день в этом городе, и уж тем более – в этой церкви. Самый нелепый и самый добрый на свете итальянец Джузеппе, который во всех дешёвых забегаловках, куда мы с ним когда-то ходили, неизменно сыпал себе в какао соль вместо сахара, отпивал, морщился и с кроткой улыбкой говорил «Божье наказание!»

Он был не из Падуи. Он был из Сицилии. Но это не имело никакого значения.

На другое утро он, так же кротко улыбаясь, тащил мои сумки в аэропорт, а я сияла, хохотала и целовала его в небритую щёку. В маленьком кафе в аэропорту он, как всегда, насыпал себе соли в какао. Может, ему это просто нравилось?

А ещё через день, уже будучи в Москве, я узнала, что у тех самых моих знакомых по дороге сломалась машина. И они опоздали на самолёт.

Но я уговорила себя не злорадствовать. Ну, так, только чуть-чуть. Чтобы не рассердить Святого Антония.