Из разговоров со слушателями

Из разговоров со слушателями

— Если бы вы не были Высоцким, то кем бы вы хотели стать?

— Высоцким.

Что вы мечтаете сыграть в театре?

Я ни о чем не мечтаю, честно говоря. Когда заканчивал школу, о чем-то мечтал. А уже что мечтал, то и сыграл. Чего мечтать? На такие вопросы принято отвечать, что я мечтаю сыграть роль своего современника. Но я об этом не мечтаю. Почему моего современника-то? А чем чеховские персонажи хуже? Если хорошо написано, то можно и современника, и кого-нибудь другого. Какая разница?! Не имеет никакого значения, кого ты хочешь сыграть и почему. Самое главное — зачем. Меня не интересует сыграть роль очередную. Это меня не беспокоит. Я просто люблю играть.

Когда висит распределение ролей, я никогда не бегу смотреть, что мне дали. Я говорю без кокетства. Иногда во время спектакля у меня бывает настроение все бросить, извиниться перед режиссером и уйти.

Но когда я играю, я дорожу своей ролью. Люблю роли, которые по своему накалу, по своим возможностям приближаются к тому, что я сам сочиняю. То есть к творчеству.

Вы — великий актер. Какая ваша любимая роль?

Наверное, каждая последняя. Но у меня есть самые любимые роли. Даже не одна и две. Я люблю роли Гамлета и Галилея.

Что вы хотите еще сыграть?

Не знаю. Не могу вам сказать. Хотел бы, например, Калигулу сыграть в пьесе Камю. Да нет, есть много ролей, которые хотелось бы сыграть. Но меня сейчас особенно не интересует, что я буду играть в будущем. Я сейчас хочу больше заниматься писанием. Я раньше говорил, что мне одинаково важно и то, и другое, но теперь мне кажется, что для меня главное — песни и стихи.

У вас в самом деле такой хриплый голос, или вы притворяетесь?

Я не притворяюсь. У меня такой голос от папы с мамой. У меня такой голос с детства. Я ничего с ним не делал. В два года я читал стихи взрослым, и они говорили: «Надо же! Какой маленький, а как пьет!» Но я тогда еще не пил, могу вас заверить! Голос у меня всегда был такой. Я с ним ничего не делал. С годами он стал еще ниже, но всегда был низкого тембра. Это строение гортани. Мне не трудно. Я выдерживаю по многу выступлений очень спокойно. Так же свободно, как люди с чистыми ангельскими голосами. Только они их срывают, а я — нет.

Если бы не артистом, кем бы вы хотели быть и почему?

Я сейчас не могут ответить на этот вопрос. Я бы хотел быть тем, кто я есть. Я мог бы работать в любой профессии, если бы судьба повернулась по-другому. Я уважаю вообще все профессии, если человек в них профессионал. Любую, любую, какую вы ни возьмите.

Если человек — профессионал, то в любой профессии может присутствовать творчество. Я бы мог заниматься любой профессией, если бы была возможность творить в ней.

Какова роль жизненного опыта в художественном творчестве?

Большая роль. Но это только база. Все-таки человек должен быть наделен фантазией для того, чтобы творить. Он — творец. А если он только, основываясь на фактах, рифмует или пишет — реализм такого рода был и есть. Но мне ближе Свифт, Булгаков, Гоголь. Какой такой уж гигантский был жизненный опыт у двадцатишестилетнего Лермонтова? Однако он — творец настоящий и великий. Прежде всего фантазия должна быть, свое видение мира. В общем, все сводится к одному: личность, индивидуальность.

Вот вы говорите, что были только актером, а пишете о таких вещах…

Я считаю, что я был не только актером. Может быть, вы не знаете, кем я был и что я делал.

Вы себе не представляете, как много зависит от того материала, который тебе дали. Сейчас я могу от каких-то ролей отказываться. А когда человек карабкается куда-то наверх, он только набирает, хватает как можно больше всего. Со всех сторон берет: и эту роль, и эту. Даже ту, которая не нравится — лишь бы стать известным. И я брал все в театре, потому что театр — это фабрика. Играешь ту роль, куда поставят. И отказаться не имеешь права.

Как вы пришли в искусство?

Очень простым путем. Почти как все. Закончил школу Художественного театра. Нет, сначала учился, хотел быть инженером. Вернее, не я, а мои родители хотели, чтобы я в МИСИ поступил, что я и сделал для них. Поступил и ушел через некоторое время. Стал учиться во МХАТе. Закончил учиться, начал работать. Все болтался, прыгал, искал куда. В театре Пушкина работал, поступал в «Современник», работал даже в Театре миниатюр. Поступал в театр Маяковского, о МХАТе разговоры шли. Я так болтался, пока не открылся Любимов.

Кто для вас был главным воспитателем?

Я думаю, что больше всего — Любимов. Первым моим учителем был Богомолов. Большой след в моей душе оставил Массальский Павел Владимирович, недавно умерший. Я у него учился. Он — изумительный человек.

Володя, что вы знаете о Театре пантомимы?

Я не знал, что существует театр такой. Вероятно, это какая-то группа. Я точно не знаю, о чем вы говорите. Но в нашем театре, например, есть спектакль «Работа есть работа», который весь сделан на пантомиме. Исполняют это Аида Чернова и Юра Медведев. А помогает им Дима Межевич. Он поет песни Окуджавы. То есть у нас есть целый пантомимический спектакль. В нашем театре есть еще одна пара, у которой есть свои пантомимические номера. Возможно, на какой-то период они объединились, стали коллективом и вы их видели. А о Театре пантомимы в Москве я ничего не знаю. Наши ребята в этом жанре работают поразительно, грандиозно.

Какой спектакль вы больше всего любите?

Я больше всего, безусловно, люблю спектакль «Гамлет». Но если бы я сейчас продолжал играть Галилея в пьесе Брехта, я бы разделил свою любовь на два спектакля. Очень жаль, что мы его перестали играть. Он современный, и звучит прекрасно.

Давно ли вы работаете у Любимова?

Я работаю в театре пятнадцать лет.

Как возникли декорации к спектаклю «Тартюф»?

Это придумал Любимов. Или мы все вместе придумали. Это никогда невозможно рассказать. Это есть творчество. Это есть нечто, что не объяснить словами. Вот меня часто спрашивают: «Как вам пришел на ум этот образ?» — Это есть вдохновение. Сидишь, сидишь, кусаешь пальцы до крови, и вдруг где-то в полпятого утра кто-то сел, на ухо пошептал — бах! — строка. Потом ты думаешь: «Неужели это я придумал?!» Какие-то просветления есть, которые необъяснимы. Если бы это возможно было объяснить, то можно было бы подманивать вдохновение.

Такой вопрос: «Пиковая дама»…

Я надеюсь, что вы не ждете от меня:

Ах, какая драма — «Пиковая дама»…

Вы хотели историю про «Пиковую даму»? — Она уже отошла в прошлое. Видите, все на местах. Ну, нервы попортили человеку. Любимову даже операцию делать пришлось. А в общем он работает, продолжает. К счастью, не так страшен черт. Я могу вам сказать абсолютно откровенно, что и в той, и в другой статье, которые были, все либо передернуто, либо вырвано из контекста, либо переврано, либо просто чистая клевета. К сожалению, люди, которые взяли на себя смелость это напечатать, не проверили. А у нас опровержений никогда, к сожалению, не появляется. Но я думаю, что товарищи сделают выводы. Мне очень печально, что эта постановка не состоялась и не состоится. Я думаю, не будет ее. А если и состоится, то не с этой компанией: Рождественский, Любимов и Шнитке. Будет с кем-то другим. Будет, может быть, по-другому интересно, но не так. Я знаю их замысел, видел макет. Это было поразительно.

В какие театры вы ходите?

Я хожу к Эфросу. Эфроса смотрю. А если честно признаться, я почти не хожу в театры. Во-первых, у артистов мало возможностей для этого. И еще, я опасаюсь влияний, особенно в то время, когда работаю над новой вещью, постановкой. Если мне что-то нравится, мне досадно, что я там не работаю, а если не нравится — мне жалко артистов, расстраиваюсь. И потом. Артисты — люди восприимчивые. Это помимо нас. Если тебе что-то понравилось, ты пытаешься повторить приемы. Я не хожу в театры. Только в конце сезона, когда уже понятно, что нужно смотреть. Слушаешь людей, которым доверяешь, и тогда уже идешь смотреть, неважно даже куда. В самых неожиданных местах появляются интересные вещи. Для меня неважно, в какой театр пойти. Везде есть хорошие артисты. К сожалению, очень редко, но в театре, от которого вы этого не ожидаете, появляется спектакль, который производит впечатление разорвавшейся бомбы. А к Эфросу я люблю ходить еще и потому, что я с ним дружу. И еще смотрю спектакли Любимова в своем театре.

С кем интереснее работать — с Любимовым или с Эфросом?

Этот вопрос поставлен неверно. Мне было бы интересно работать и с Любимовым, и с Эфросом, и с Бруком, и с Тарковским… Со всеми ними очень интересно было бы работать. Но работать по-разному. И по-разному интересно.

Необычайно интересно работать с Эфросом. Особенно интересно было мне. Я до этого двенадцать лет работал в театре только с одним режиссером театральным. И вдруг встретился с человеком, который занимается абсолютно другими вещами. В смысле эстетики и формы. Но теми же самыми в смысле идей и проблем. Они совсем не разные по тому, как думают про эту жизнь. А по тому, как они это воплощают — они разные. И с ними необычайно интересно работать, и с тем, и с другим.

С Любимовым безумно трудно работать. Но с Эфросом еще труднее. К Любимову мы уже привыкли. А Эфрос — он очень мало возится. Он набрасывается и пускает тебя, говорит: «Давай! Пошел! Как можешь. Барахтайся. А теперь, — говорит, — ребята, надо играть!»

Любимов все доводит до конца, не позволяет, чтобы на его глазах был полуфабрикат. Он может с ума сойти от этого. А Эфрос допускает и больше доверяет актерам. Он верит. Он считает, что через несколько спектаклей артисты дотянут. Вот в этом, может быть, небольшая разница между ними. А так они простукиваются в одно и то же. Недаром эти две фамилии стоят в первых рядах режиссуры нашей. Ну, еще может быть, там одна, а может быть, больше никого.