«Вижу себя низведенным до бездействия, до самой унизительной никчемности»

Но вот наступил желанный 1772 год – совершеннолетие наследника… Вскоре выяснилось: Панин и на этот раз ждал напрасно. Екатерина не собиралась делиться с сыном даже частичкой власти. Более того, воспользовавшись браком Павла, женившегося на Гессен-Дармштадтской принцессе, она отсрочила на год празднование его совершеннолетия. Через год же она сумела отпраздновать его очень и очень тихо.

И тогда отчаявшийся Панин, видимо, заговорил с наследником о перевороте. Осторожно намекнул – и встретил радостную реакцию Павла. Конечно, поделился своими мыслями с Фонвизиным. И совсем осторожно – с часто навещавшей его Дашковой…

Но этого оказалось достаточно. Как рассказал генералу Михаилу Фонвизину его отец, именно тогда один из секретарей Панина, некто Бакунин, «из честолюбивых, своекорыстных видов решился быть предателем. Он открыл любовнику императрицы Григорию Орлову [то есть врагу Панина и Дашковой. – Э. Р.] все обстоятельства заговора и всех участников – стало быть, это сделалось известным и Екатерине…».

Но прервемся и спросим: зачем секретарю Панина Бакунину доносить на шефа? Секретарь канцлера – это путь наверх. Тем более что Панин щедро платил. К тому же времена изменились. Доносчик мог сделать стремительную карьеру во времена правления Бирона и Анны Иоанновны, но не Екатерины. Одним из достижений Екатерины было создание общественного мнения. Предательство, ставшее известным, закрывало дорогу в приличное общество. Бакунин, скорее всего, был не предателем, а жертвой…

Екатерина узнала о заговорщических мечтаниях, конечно же, из другого источника. Ведомство Шешковского постоянно следило за Малым двором и его опасным окружением – за пылкой Дашковой, говорливым Денисом Фонвизиным и самим Паниным. Пристально следило… (Впоследствии на примере заграничного путешествия Павла мы расскажем документально о том, как происходила эта непрерывная слежка.)

Так что екатерининский гений сыска Шешковский просто обязан был узнать об опасной болтовне в окружении Никиты Панина и великого князя. А узнав, он тотчас занялся секретарями канцлера.

У Никиты Ивановича было три секретаря: самый старый – Яков Убри, совсем молодой – Денис Фонвизин и сорокалетний Бакунин. Вызвать Фонвизина и пытаться выбить из него правду было опасно – слишком знаменит автор «Бригадира». Убри – слишком верный. А вот Бакунин, не так давно поступивший, подходил вполне… И Шешковский, видимо, им крепко занялся. Бакунин не доносил – его заставили доносить. Так Императрица вовремя узнала об опасных безрассудных мечтаниях и разговорах. И решила сыграть на опережение… Здесь-то ей и пригодился Григорий Орлов…

И Панин, и Дашкова, и наследник – все ненавидели Орловых. Сын чувствовал себя Гамлетом – мать в объятиях Орлова, брата убийцы отца… При дворе и в гвардии многие не любили Орловых, точнее, завидовали им. Да и сам любовник с его изменами давно стал скучным в постели. И, что еще хуже, слишком часто его брат Алексей напоминал об их заслугах… Если раньше она предпочитала не знать об изменах Григория, то теперь, укрепившись на троне, решила знать! Орловы сплачивали ее врагов… Тем более, как писал Корберон, «будучи увлечен свойственным рабству эгоизмом, он [Григорий Орлов. – Э. Р.] кончил тем, что стал жить только для себя. Притом, не имея никаких познаний в управлении, он остался в свойственном его родине состоянии невежества и стал совершенно бесполезным государству». Она захотела сбросить надоевший балласт. И последовали так удивившая всех отставка фаворита и конец могущества Орловых. А чтобы Орловы поняли, что отставка навсегда, взяла второпях жалкого Васильчикова.

Заговорщикам следовало быть довольными – она исполнила их давнее желание – Орловых во власти больше не было!

Но это не помогло. Став совершеннолетним и ничего не получив, Павел пребывал в ярости. Панин столько лет не уставал объяснять ему его права на престол, и теперь наследник рвался к государственным делам, но Екатерина… Если до заговора она позволяла сыну участвовать в обсуждении государственных дел, то теперь она разрешала ему читать государственную почту, не более. Но Павла она заняла – дала ему солдат для муштры. Он тотчас снял с них петровскую форму и одел их в прусские мундиры. Под насмешки «наших» в Эрмитаже Павел занялся их муштрой – пародией на юношеские забавы своего великого прадеда. История слишком часто повторяется в виде фарса…

Во время бракосочетания с Дармштадской принцессой Павел встретился с королем Польши, и бывший любовник матери записал их беседу. Павел, конечно же, знал, что Понятовский сообщит все сказанное Екатерине. Для этого и говорил он польскому королю: «Я действительно часто страдаю от того, что прекрасное образование, данное мне Паниным, и те природные качества, что дарованы мне Богом, остаются, так сказать, втуне. Я страстно желаю быть полезным моей родине, вернуть долг благодарности и любви, которую испытывает ко мне русский народ, пока возраст и здоровье позволят работать. Я искренне говорю, что страдаю от того, что вижу себя низведенным до бездействия, до самой унизительной никчемности. И тем не менее я нахожу в себе силы подчиниться судьбе, что и делаю сейчас. Вот почему меня задевает, что мои чувства и поступки неправильно истолковываются. В конце концов, вокруг меня достаточно шпионов, чтобы об этом знали. Кажется, что расстраивать и унижать меня без всякой на то причины и пользы при каждой встрече доставляет удовольствие».

Павел надеялся, что этот монолог изменит к нему отношение матери. Но ничего не случилось. Мать осталась глуха к его мольбе. И тогда начала интриговать его молодая жена – Гессен-Дармштадтская принцесса. История удалых Императриц, становившихся Самодержицами после переворотов, ее манила. Особенно пример самой Екатерины, отправившей на тот свет нелюбимого мужа…

Жена Павла, как доносил всезнающий Шешковский, видимо, испытывала к супругу такие же чувства. У нее уже появился любовник, ближайший друг простодушного наследника, Андрей Разумовский, племянник «Ночного Императора». Это был молодой красавец, бесстрашно сражавшийся в битве при Чесме. Его отец Кирилл, активно участвовавший в перевороте Екатерины, был фактическим царем левобережной Украины. Кирилл хотел, чтобы гетманство стало для их семьи наследственным. Но Екатерину пугало существование этого маленького царства внутри Империи. Она отменила гетманство… и нанесла этим великую обиду! Так что сын Кирилла Андрей активно включился в заговор и даже вступил в тайную переписку с австрийским Императором.

В это время Панин вместе с молодым Фонвизиным закончили писать будущую конституцию Империи, о чем моментально от Бакунина узнал Шешковский – то есть Екатерина. (Человек Елизаветинского времени, Панин не понимал, что такое тотальная слежка, которую устроил Шешковский.)

Введение к этой конституции написал Денис Фонвизин, и только это введение и дошло до нас. Саму же конституцию после смерти Дениса в ожидании обыска уничтожил его брат, отец декабриста генерала Фонвизина.

«Рассуждение о непременных государственных законах» – так было озаглавлено введение. «Верховная власть вверяется государю для единого блага его подданных. Сию истину тираны знают, а добрые государи чувствуют». За этим следовали политическая картина России и исчисление всех зол, которые она терпит от Самодержавия… В Сибирской каторге генерал Фонвизин пересказал содержание конституции. Легко представить, как слушали его рассказ революционеры-декабристы в зверский мороз, после работы на руднике. Ведь все эти потомки знатнейших фамилий России в 1825 году вышли Сенатскую площадь во имя того же – во имя Конституции, которая должна была покончить с Самодержавием.