Общая болезнь властителей

В девяностых ушел еще один свободолюбец – Фонвизин. После смерти Панина наш знаменитый драматург написал удивительную повесть об историке Каллисфене. В ней великий полководец Александр Македонский просит своего учителя Аристотеля прислать к нему достойного ученика. Потому что он «окружен льстецами», которые твердят «наедине и всенародно, словесно и письменно, что я превыше смертных, что все мои дела божественны, что… всякий, иначе обо мне мыслящий, есть враг отечества и изверг человеческого рода». И, боясь заболеть общей болезнью властителей – нетерпимостью к правде, Александр Македонский просит отправить к нему правдолюбца, который будет всегда говорить ему истину. Аристотель послал к нему своего родственника историка Каллисфена.

В этой повести мы попадаем в странную Элладу, до боли знакомую. Здесь придворные эллины именуются «высокопревосходительствами», а фамилии и характеры совсем родные – например, грек Скотаз очень напоминает героя «Недоросля» Скотинина…

И просвещеннейший Александр Македонский тоже хорошо знаком. Целых два дня он честно слушался мудрого Каллисфена и совершал добрые дела. Но уже на третий день… сильно устал от собственной добродетели. И вот уже Александр вновь радостно предается разврату, слушается своих фаворитов и, покорный общей лести, решает объявить себя Богом…

Но Каллисфен выполняет обещанное – стыдит Александра, продолжает говорить властителю уже ненужную ему, неприятную горькую правду. Каков же финал? Каллисфен в повести, как и Каллисфен исторический, умирает в тюрьме от пыток. Его пытают по повелению Александра Македонского, объявившего себя сыном Юпитера!

Вот так еще до Французской революции Фонвизин предвидел обязательный финал свободного слова в ледяной Империи и будущие судьбы Новикова и Радищева.

В конце жизни Фонвизина разбил паралич. Теперь он был прикован к постели – но по-прежнему несгибаем. С парализованными рукой и ногой, невнятной речью, он продолжал творить. Денис Иванович задумал издавать газету, подготовил полное собрание своих сочинений. Но Екатерина напомнила ему – «ничто не забыто» – и его газету не разрешила. Собрание сочинений, над которым он столько лет трудился, запретила.

В последний вечер жизни Фонвизина его увидел поэт Иван Дмитриев. Великого драматурга привели под руки. Фонвизин сидел и слушал чтение вслух своей комедии, помогая воспринимать ее улыбками и жестами. После чего забавлял присутствующих смешными историями. Несмотря на существование, похожее на непрерывную пытку, «игривость ума не оставляла» его. «Мы расстались с ним в одиннадцать часов вечера, а наутро он уже был во гробе», – писал Дмитриев.

Денис Фонвизин умер 1 декабря 1792 года, успев распорядиться самым дорогим – написанной вместе с графом Паниным Конституцией. Он передал хранить ее родному брату.

О судьбе этой Конституции рассказал на каторге все тот же его племянник, декабрист генерал Фонвизин: «Список с конституционного акта хранился у родного брата его редактора, Павла Ивановича Фонвизина…» Но произошла Французская революция, Екатерина начала преследовать масонов. Известный масон Новиков был арестован, и московские ложи подозревались в революционных замыслах. Генерал-губернатор князь Прозоровский начал охоту на масонов. Их сообщниками и единомышленниками он считал всех, служивших в то время в Московском университете. Павел Иванович Фонвизин был тогда директором Университета. «Пред самым прибытием полиции для взятия его бумаг ему удалось истребить конституционный акт, который брат его ему вверил». Но третий брат, Александр Иванович, «случившийся в то время у него, успел спасти введение».

Так что, судя по этому рассказу, сама Конституция была еще опаснее сохранившегося введения…

Много лет спустя Герцен размышлял о временах отцов и дедов, о XVIII веке. «…Крик ярости притаился за личиной смеха, и вот из поколения в поколение стал раздаваться зловещий и исступленный смех, который силился разорвать всякую связь с этим странным обществом, с этой нелепой средой; боясь, как бы их не смешали с этой средой, насмешники указывали на нее пальцем».

Первым насмешником над этим «странным обществом», «этой нелепой средой» Герцен назвал Фонвизина.