У передбаченні обшуку в квартирі Шевченка палять папери

На следующий день, в страстную субботу, Тарас был дома, а я получил официальное приглашение пожаловать к губернатору в таком-то часу разговеться. Спрашиваю Тараса, как тут быть?

– Ты собі як знаєшь, а я поїду в гости.

В сумерки ко мне приехал Герн, страшно озабоченный, взволнованный.

– Где Тарас? – спрашивает меня торопливо.

– Поехал, – говорю, – в гости.

– Ради бога, поскорей зовите его в квартиру. Жгите там всё, что сколько-нибудь может повредить ему: на него Обручеву подан донос579. Уже сделано распоряжение произвести в его квартире обыск.

Я бросился к знакомым, забрал Тараса и помчался с ним на Слободку. Он был совершенно покоен и даже подшучивал над собой. Приехали. Вывалил он мне целый ворох бумаг и несколько портретов, начатый портрет жены Герна и его самого.

– Ну що ж тут палить? – обратился он ко мне.

Я хоть и знал содержание всех писем к нему, но стал их пересматривать. Все они, по моему мнению, были самого невинного свойства.

– И я тебе питаю, – отвечал я вопросом на вопрос, – що палить?

– Пали усі письма княжны Репниной.

И все драгоценные для Тараса послания Варвары Николаевны, конечно, самые невинные, брошены в камин. Туда же полетели и некоторые бумаги, по выбору самого Тараса.

Пытливо прочёл я письма брата Василия, письма Левицкого, Александрийского580, и других, но ровно ничего, по-моему, в них не было недозволенного, а тем более преступного, но Тарас командовал: «Пали».

– Но послухай же, мій голубе: як ми все спалим, то догадаются, шо нас предупредили об обыске, да и станут искать виноватого. А не будет ли в таком разе в ответе Карл Иванович?

Когда мы въезжали в город, то в Сакмарских воротах повстречали плац-адъютанта Мартынова, полицеймейстра и ещё какого-то военного. Мы догадались, что они едут в Слободку. Не смыкаючи очей, провели мы эту ночь, но обыска у меня не было. Рано утром, прямо от Обручева581, приехал к нам после розговин Александрийский и рассказал все то, что там происходило.

– На меня, – говорил он, – внезапно накинулся Обручев: «А-а, так мы отвечаем пушками на вопли порабощённого народа о свободе! (цитата из письма Александрийского к Шевченко о бунте киргизов в 1848 г.)582. На обвахту! На белое, синее, чёрное море (поговорка Обручева). А Лазаревский здесь? А-а, в переписке с преступником: «Милый, любый мій!», а? На обвахту!» (Здесь Обручев смешал меня с братом Василием.)

В то же время всех присутствующих поразило необыкновенное внимание Обручева к прапорщику Исаеву. Несколько раз подходил он к нему, брал под руку, любезно припрашивал: «Разговляйтесь, любезнейший, разговляйтесь». Тогда всем стало ясно, кто был этот любезнейший предатель.

Значит, ещё до рассвета часть взятых при обыске бумаг уже успели разобрать и доложить генерал-губернатору, заодно с радостным благовестием о воскресении распятого за нас Спасителя!..

В тот же день ко мне заезжали и другие знакомые и передавали, что Обручев высказывался перед своими приближёнными в таких выражениях:

«Мерзавец! Подлец! Но… что будешь делать? Я уверен, что этот негодяй и на меня послал донос. А в Петербурге я никого не имею за плечами; я, как Шевченко, человек маленький».

Обручев не ошибся: на него полетел другой донос шефу жандармов583. В тот же день Шевченко потребовали в ордонансгаус и посадили на обвахту впредь до особого распоряжения, а 12 мая отправили в Орскую крепость этапным порядком, со строжайшим предписанием командиру 5-го батальона следить за ним. Вскоре после высылки Шевченко уволен был и сам Обручев».