Благородна поведінка М. І. Гулака під час слідства

Стійка й самовіддана позиція Миколи Івановича Гулака викликає глибоку повагу й тим, що він брав на себе й ті речі, які аж ніяк не подобалися і каралися слідством і які робили його товариші по Товариству. Про один з таких прикладів згадував Микола Іванович Костомаров у своїй «Автобиографии», розповідаючи про очні ставки, що влаштовувалися жандармами:

«Мая 15-го созвали нас на очные ставки. Здесь увидел я студента Петрова, который наговорил на меня, между прочим, что я в своих лекциях с особенным жаром и увлечением рассказывал будто бы такие события, как убийства государей. На это я дал ответ, что, читая русскую историю, я не имел возможности заявить в своих чтениях того, в чём меня обвиняют, потому что читал историю древнюю, а в те времена кроме Андрея Боголюбского, умерщвлённого одною партиею, никто из князей не был убит народом и не происходило таких событий, о которых толкует мой обвинитель. Мой ответ был до того логичен, что не возбудил от моих судей никакого возражения. Здесь я встретил другого студента Андрузского, уже не в качестве обвинителя, но в качестве соучастника, по неизвестной мне причине привлечённого к следствию. Этот студент, молодой, низенького роста и с больными глазами, написал в своём обо мне показании множество самых ужасных и до крайности нелепых вещей, между прочим, обвиняя меня в намерении восстановить Запорожскую Сечь; но когда его показание было прочитано и я при нём объявил, что всё это ложь и бред больного воображения, он заплакал и произнёс: «Всё это ложь, я сознаюсь в этом».

Третья ставка была иного рода – между мной и Гулаком. Я писал, что дело наше ограничивалось только рассуждениями об обществе, и найденный у меня проект устава и сочинение о славянской федерации признал своими. Вдруг оказалось, что в своих показаниях Гулак сознавался, что и то и другое было сочинено им. Видно было, что Гулак, жалея обо мне и других, хотел принять на себя одного всё то, что могло быть признано преступным. Я остался при своём прежнем показании, утверждая, что рукопись дана была Гулаку мною, а не мне Гулаком. Гулак на очной ставке упорствовал на своём, и граф Орлов с раздражением сказал о нём: «Да это корень зла!» Впоследствии Гулак написал, что рукопись действительно была написана не им, так как, принимая чужую вину на себя, он уже не мог сделать никакой пользы другим. Тем не менее его попытка выгородить товарищей принята была за обстоятельство, увеличивавшее его преступление, и он был приговорён к тяжёлому заключению в Шлиссельбургской крепости на три с половиною года. Как бы ни судить справедливость или несправедливость наших тогдашних убеждений, подвигнувших нас на неосторожное и, главное, на несвоевременное дело, всякий честный человек не может не признать в этом поступке молодого человека этого порыва самоотвержения, побудившего его для спасения друзей подвергать себя самого страданиям наказания…»

А це покарання було найбільш суворим, якщо не говорити про далеко жорстокішу розправу над Тарасом Григоровичем Шевченком.