И автодор большой пустыни… © Перевод С. Гандлевский

Скала лишилась плоти, кожи,

Нагой костяк — и тот трясется.

Так пал Ленинакан, таков же

Удел великого Звартноца,

Так загорелся Зангезур.

Но разве этим катаклизмам,

Лавинам и землетрясеньям

Соревноваться с большевизмом,

Сравниться с летоисчисленьем

По имени социализм!

Себя, как зяблика, жалею.

Но чем и как себя утешу,

Раз суждено в долине этой

Пасть Библии и «Гильгамешу».

Как будто дэвы — из ущелья

Утес убрали за утесом.

Ворота рая на запоре —

Я над зеленым Алагезом.

Я верю: здесь, у араратских

Вершин, подобных белым копнам,

Бессмертные слова звучали

В начальном мире допотопном.

Второй потоп воочью вижу,

Второй ковчег, отплыть готовый,

Но разве отжил я? — Неправда.

Я подпеваю песне новой.

Вдруг был средь голубей ковчега

И старый голубь одичалый?

Скорее песню, чтоб Седаном

Для нас поэзия не стала.

Пусть Библией и «Гильгамешем»

Отныне будут наши стройки. —

Ты, брат, опять с дороги сбился, —

Мне замечает критик строгий.

Да, мне известно, что дашнаки

Несли народу разоренье,

Но с клинописью ассирийской

Еще не разлучилось зренье.

У Армаиса Ерзикяна

Осанка Асур-Банипала.

Я понял это на Севане,

Вблизи разглядывая скалы.

Чужой народ. Но, как ни странно,

Он стал родным для иноземца.

Мне любы живопись Сарьяна,

«Эпический рассвет» Чаренца,

Поэзия Исаакяна

Мне внятна, как родная речь.

И автодор большой пустыни

Смог породниться с Араратом.

Ревет и Занга, что отныне

Поэт поэту будет братом.