РОАЛЬД АМУНДСЕН Поэма © Перевод С. Гандлевский

— Проснись, —

Человеческой совести сонной

Твержу я, —

Пусть носит Амундсена имя

Звезда эта,

Первенец утренней сини

У солнца во лбу,

На краю небосклона.

Декабрьская пятница.

Колокола

Трезвон погребальный

Разносят по свету.

От горя сжимается

Сердце планеты —

Так было

Четырнадцатого числа.

Одних опечалит

Торжественный звон

Лишь на две минуты,

Но станет кому-то

Смерть эта

Утратой до смертной минуты.

Отныне

Я заново горем рожден.

Себе говорю я:

— Нельзя, чтоб умолк

Твой голос

И скорбное сердцебиенье.

Не сдерживай речи:

Спасти от забвенья

Отвагу — не право поэта,

А долг.

Коснись славословием

Слуха людского,

Дай волю словам,

Но достаточно двух:

Лишь имя Роальда Амундсена

Вслух

Произнесено —

И поэма готова.

Всю жизнь,

Сколько помню себя, это имя

Прекрасное

Было моим наважденьем.

Прислушайтесь к памяти

Со снисхожденьем,

К рассказу,

Рожденному днями былыми.

Ребенком с Риони,

Глаза закрывая

И делая вид,

Что не слышу, как мать

Зовет меня в дом,

Я часами мог ждать

Саней золотых

Из заветного края.

Обычное судно

Вблизи берегов

Казалось триремой

В бушующей пене.

О, как я хотел

Превратиться в оленя

И мчаться стрелой

Среди вечных снегов.

Не спится,

И вертишься ночь напролет

В горячей постели,

Дыша еле-еле.

Мой стих оттого только

Стих в самом деле,

Что в памяти этой

Начало берет.

Теперь, хоть я сам

Обзавелся семьей,

Ребенком себя

Ощущаю спросонок.

Так конь без поводьев

Находит проселок,

По памяти зная

Дорогу домой.

Закрою глаза —

Проплывают опять

Олени и сани

Пред мысленным взором.

Но сколько сиротства

Есть в детстве, в котором

Могилы Амундсена

Не отыскать!

Взывай

К человеческой совести сонной,

Чтоб дали

Роальда Амундсена имя

Звезде этой —

Первенцу утренней сини,

У солнца во лбу,

На краю небосклона.

* * *

Я рос и я вырос,

Но топи Риони

Душе, как и в детские годы,

Сродни.

Волнуя меня,

Как и в прежние дни,

Оркестр лягушачий

Играет в затоне.

Здесь Тютчева

Демоны глухонемые

Зловещий ведут

Меж собой разговор.

Пленяет меня

Этот гул до сих пор,

Как слова грузинского

Звуки родные.

Пусть нынче

Подобная грусть не нужна,

Но разве могу я

Расстаться с мечтами?

Скажите,

Какими такими сетями

Свои корабли

Подыму я со дна?

А сколько мучений,

Терзаний и слез,

Бессонных ночей —

Напролет, до рассвета!

Пусть станут уделом

Другого поэта

Слова, что при жизни

Я не произнес:

«На полюс!

На полюс!

Вперед, смельчаки,

Чтоб новые тайны

Внезапно открылись!»

А мне

Корабли затонувшие снились,

Мерещились

Парусники, ледники.

Мерещился полюс

В далекой дали.

Он был моей тайной,

Схороненной в льдинах,

Моей Атлантидой

В огромных руинах,

Он был перерезанным

Горлом земли.

Припомнит мой каждый

Бессонный ночлег —

Бездонная пропасть,

Мечты обитанье, —

Того,

Кому сердце свое мирозданье

Открыло, —

Такой это был человек.

Бок о бок на поиски

Оси земной

Мы вышли.

Амундсен взял первенство сходу

И шел,

Уподобив несчастному Скотту,

Меня самого

И идущих со мной.

Мечте этой,

Ревности детской моей

Я верен

И не посрамлю этой чести.

Мы вместе искали,

Мы умерли вместе —

Бок о бок в торосах

Ледовых морей.

Внемли, —

Человеческой совести сонной

Твержу я, —

Пусть носит Амундсена имя

Звезда эта —

Первенец утренней сини,

У солнца во лбу,

На краю небосклона.

* * *

Нет больше Амундсена.

Из-за кого,

Какого-то Нобиле

В черной рубахе,

Погиб человек

И, не знавший о страхе,

Пал викингов отпрыск,

Прямое родство!

Весть скорбная

Землю от края до края

Стремглав облетит,

Чтоб услышал любой.

И Дидерихс в смертный свой час

И Гильбо

Скорбели о нем,

О себе забывая.

И скорбному плачу

Всемирному в лад

Над Оперным театром Тбилисским

Наклонно

Осовиахима

Повисли знамена —

И вот Самойлович

Читает доклад.

Звучат ли сейчас Самойловича или

Чухновского речи —

Тоски не унять.

Я «Пьяный корабль»

Вспоминаю опять,

Который сказал по-грузински

Яшвили:

«Не страшно ли —

Сбившийся напрочь с пути

Скелет корабельный

Несется к утесам?

Корабль, не подвластный

Ганзейским матросам,

Его мониторам —

И тем не спасти.

И вместо волны

Европейского моря

Холодная топь,

Где бумажный фрегат,

Как бабочку,

Мальчик пустил наугад

И на воду смотрит

В предчувствии горя».

* * *

Герой,

Покоритель полярных широт,

Чухновский,

Из камня он высечен, что ли?

Живых мертвецов

Из ледовой неволи

Он спас

И прославил советский народ.

Живых он,

Живых, а не мертвых искал.

Не надо Чухновскому

Трупа Мальмгрена

И славы стервятника,

Он не гиена,

Не ровня другим,

Не полярный шакал.

Вплотную

Голодная смерть подходила.

Но с белым медведем

Средь гибельных льдин

Чухновский сразился

Один на один

И всех накормил

Шашлыком Автандила.

* * *

Театр,

Не видавший еще никогда

Таких представлений,

Сегодня прекрасен.

Здесь слышно,

Как дышат «Малыгин» и «Красин» —

Дыханье сквозь стены

Доходит сюда.

Чухновского, Бабушкина

Расспросите —

Врагов нашей Родины

Этот поход

Лишает покоя,

Уснуть не дает,

Пугает

Ледовой лавиной событий.

События эти —

Одна из причин,

Дающих Литвинову

Полное право

Отстаивать мир.

Про геройство и славу

Все знают.

Не знает Амундсен один.

* * *

Когда бы я

Гахою был Циклаури,

Который, как крышу,

Казбек утоптал,

Узнав о несчастьи,

Я плакать бы стал.

Мы все

Циклаури сродни по натуре.

Мечтатели мы.

Вот и Гахе поют

Прощальную, заупокойную.

Верьте,

Когда бы он мог

Выбирать место смерти,

Казбек бы он выбрал

Как вечный приют.

Отсюда

И Гудамакари отроги,

И Гаха несчастный

Предстанут очам,

Носилки,

И мохевцев

Водочный чан,

И выпитые

Поминальные роги.

И память Казбек

Сохранит навсегда

О доблестном Гахе —

О волчьем колене.

Амундсен,

Я знаю о том,

Вне сравнений,

Но Гаха останется

В памяти льда.

И надвое

Я расколю ледяной

Подсвечник —

Мои отвердевшие слезы.

Схоронят Амундсена

Льды и морозы, —

И встанут все мохевцы —

Шапки долой!

Наш долг

К человеческой совести сонной

Воззвать,

Чтобы дали Амундсена имя

Звезде этой —

Первенцу утренней сини,

У солнца во лбу,

На краю небосклона!

Декабрь 1928