15.

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

15.

Утром по дороге в столовую делимся впечатлениями о вчерашней экскурсии. Андрей Дмитриевич говорит:

— Есть бывший уездный город Староказачинск, есть бывшее волостное село Успеновка, есть хутор Лихий, есть недостроенный и сожженный Соцгород, много поселков с индивидуальными домиками, а еще больше — так называемых временных, застроенных бараками. Все это называется городом Червоноказачинском, но города, как такового, нет, его еще предстоит создать. Представляете, какая это огромная работа?

— Зато какая интересная!

— Рад это слышать. А как вы представляете себе эту работу? Ведь это не только проектирование. Чтобы проектировать надо решить что, где и как проектировать. Это большая организационная и направляющая работа, и ею должны заниматься архитекторы. Вот и давайте займемся этим делом. Не возражаете?

— Согласен. До создания проектной организации.

Андрей Дмитриевич засмеялся. Я продолжал:

— Во-первых, для меня проектирование — самая интересная и существенная часть работы по созданию или реконструкции города.

— Ну, если есть во-первых, то должно быть и во-вторых.

— А во-вторых, есть проектно-планировочные работы, например, — генеральный план города или поселка. Они и создаются для того, чтобы определить, где и какими должны быть конкретные объекты. А иначе чем руководствоваться? Указаниями начальства? Смешно!

— Все это так. Но пока проектной организации нет, такими делами придется заниматься нам.

— А я и не возражаю.

— А теперь предположим: генеральный план Червоноказачинска откорректирован и утвержден. Как он должен осуществляться: самотеком или под контролем?

— Под контролем главного архитектора города. Но мне кажется, что эта работа — не творческая.

— Ошибаетесь: еще какая творческая! Генплан до тонкостей, до мелочей не разработаешь. Вот тут и начинается постоянная, — успевай только поворачиваться, — творческая работа.

— А вам приходилось этим заниматься?

— Непосредственно — нет, но приходилось воплощать в проекты интересные идеи по застройке города.

— Ага: осуществлять в проектах!

— А дать идею — разве это не творчество?

— Творчество, конечно. Но лучше осуществлять свою идею.

— Это, конечно, лучше всего, но...

Но тут нам подали какую-то еду и мы за нее принялись. На крыльце стоял инженер облкоммунхоза милый старичок Антонин Карлович Стрейчек.

Когда мы подошли к крыльцу, он, улыбаясь нам, продекламировал:

— Мы с Тамарой ходим парой, ходим парой мы с Тамарой.

Мы засмеялись. Андрей Дмитриевич вошел в дом, а я задержался. Стрейчек — чех, родившийся и проживший жизнь на Украине, и староказачинский старожил. От него я получил первые сведения об истории города. Сначала здесь, на территории нынешнего Червоноказачинска, возникло село и вскоре, в отдалении от него, хутор Лихий, заселявшиеся запорожскими казаками. Первым в селе поселился казак Нехай, и село называлось Нехаївка. После постройки в селе церкви во имя успения святой Богородицы его переименовали в Успеновку. Казак по прозвищу Ласкавый поселился на краю балки, и за балкой закрепилось название Ласкава.

— И по-русски балку называют Ласкава, а не Ласковая.

— Значит, казак Ласкавый и был первым поселенцем поселка Ласкавого?

— Нет. Ласкавый жил хоть и на краю балки, но в Успеновке, а поселок Ласкавый стал застраиваться после гражданской войны.

Возле моторостроительного завода балку пересекает дорога, и недалеко от нее, на склоне балки видны какие-то сожженные здания.

— А! Это — хутор Затишный Кут. Там до революции была построена колония глухонемых ведомства императрицы Марии Федоровны.

— В такой колонии, наверное, была и церковь?

— А как же! Но ее не стало еще лет за десять-двенадцать до войны.

— А в городе сохранилась ли хоть одна церковь?

— Нет. В Успеновке пока еще стоит, не знаю — действующая или нет, — а в городе снесли и собор, и все церкви. При немцах две церкви открыли, одну — в бывшей кирхе, другую — в большом магазине возле базара. Их пока не трогают.

— А кирха была одна?

— Была еще в пригороде — в Шенвизе.

— Schцn Wies? Прекрасный луг? А где это?

— Как ехать на вокзал, за мостом. Там была немецкая колония.

— Там, где теперь заводы?

— Да, со стороны загородной рощи. Теперь там от луга и следа не осталось, а был он когда-то, действительно, прекрасным.

Обо всем этом и еще о многом я узнал от Антонина Карловича раньше, а сейчас он говорит:

— Что это вчера вас обоих целый день не было видно?

— Мы знакомились с городом.

— Далеко ходили?

— Прошли по разрушенным металлургическим заводам, побывали в ближайших к ним поселках, добрались до полуострова, который за заводами, издали видели хутор Лихий.

— В самом хуторе не были? Не знаете — он уцелел?

— В хуторе не были. Среди зелени видны крыши. Судя по всему — уцелел. Ведь уцелела Успеновка!

— Давно я там не был. Прекрасное было место!

— Вы там жили?

— Не один раз. Снимал дачу, перевозил туда на летние каникулы семью, а сам приезжал на воскресенье и проводил там отпуск.

— А как добирались?

— Пароходом. Там был причал. Можно было и лошадьми, но уж очень далеко и дорого. А началось строительство заводов — какая уж там дача!

— Ну почему? Хутор далеко от заводов.

— Как сказать. Строительство начали с бараков, а это уже ближе. И пошло: приходили компаниями, часто пьяными, обносили сады, огороды, дачки, тащили белье с веревок и все, что попадалось под руку, гонялись за домашней птицей, хулиганили, дрались с хуторянами, когда они защищали свое добро... Потом настал голод — какая уж там дача!.. Потом задымили заводы, в балку стали сливать шлаки, через балку и залив потянуло газом... Да что говорить!

— Антонин Карлович вынул карманные часы, посмотрел на них и вздохнул. — Как ни приятно с вами поговорить, а пора за работу.

Одинаковые впечатления от заводских руин привели Кудсярова и меня к одинаковому выводу: по существу заводы придется строить заново, и может быть это проще осуществить на новом месте.

— Такой вывод одними впечатлениями не обоснуешь, — говорит Андрей Дмитриевич, — а других обоснований у нас пока нет.

— Если санитарная инспекция подтвердит, что город сильно задымляется, — возражаю я, — разве это не достаточное обоснование?

— Для нас с вами вполне достаточное, но, можете не сомневаться, нас обязательно спросят: какая разница в стоимости восстановления заводов на старых местах и строительства новых на других?

— Какая б разница ни была, здоровье населения дороже.

Так думаем мы с вами и, надеюсь, санитарные врачи. Наша обязанность — поднять этот вопрос. Решать его будем не мы, и без данных о разнице в стоимости лучше не соваться — его и рассматривать не станут — вот в чем дело. А выполнить сравнительный анализ вариантов строительства нам с вами не под силу. Для этого нужно привлечь специализированный институт, например, Гипромез.

— Лучше Гипроград. Для города лучше. Гипромез, боюсь, решение всех вопросов подчинит промышленности.

Тут вы правы. Ну, а Гипроград, если ему потребуется, может привлечь к этой работе, — сам или через правительство, — тот же Гипромез. — Кудсяров вдруг засмеялся. — Мы рассуждаем так, будто в наших руках возможность привлечь к нашей работе любой институт.

А еще, Петр Григорьевич, придется учитывать и сроки строительства на старой и новой площадках.

— Ну, уж нет! До того, как введут в эксплуатацию заводы, — в любом месте, — война останется в прошлом, нам ничего не будет угрожать и сроки строительства утратят былую актуальность — будут считаться и с другими факторами.

— Логично и для меня убедительно. Но у нас и так привыкли к темпам, к «Даешь! Хоть кровь из носа»... Боюсь, что эта привычка еще долго будет держаться.

С утра Кармазь листал какие-то бумаги, делал пометки, что-то записывал — и все это молча, если не считать телефонных разговоров. Чтобы ему не мешать, я пересел к Кудсярову, и разговаривали мы тихо. Вдруг мы заметили, что Кармазь пристально на нас смотрит, и замолчали.

— Вы что же, товарищи, — спросил Кармазь, — хотите поднять вопрос о переносе металлургических заводов?

— У нас для этого еще нет достаточных оснований, — ответил Кудсяров. — Вот обсуждаем, как их получить, если они есть.

— Храбрые вы ребята.

— Да какая тут храбрость? — спросил я. — Заводы полностью разрушены, их все равно придется строить заново.

— Не полностью. Фундаменты целы? Стены сожженных зданий целы? Многие заводские трубы целы? Подземные коммуникации целы? Дороги целы? Подъездные пути целы? Временные поселки целы? Так только газеты пишут: заводы полностью разрушены. И еще учтите вот что. Заводы кончили строить в предвоенные годы, да и то не все еще построили. Люди старались, вложили столько труда, и вдруг оказывается — все это напрасно — надо на другом месте начинать сначала. Это как понять?

— Заводы задымляли город, — сказал я.

— Так уж и задымляли! Не весь город и не всегда. Вы и в санинспекции хотите говорить о переносе заводов?

— Хотим получить данные о задымлении города, — ответил Кудсяров.

— Не слыхал я о таких данных.

— Андрей Ильич, а вы читали письмо Калинина архитекторам?

— Читал. Конечно, надо стараться, чтобы наши города стали лучше, чем были, но в пределах разумного. А переносить такую махину! Ну, поднимете вы этот вопрос — решать его не Калинин будет, сами понимаете. Рискованное дело затеваете.

— Да в чем риск-то? — спросил Кудсяров. — Ну, поднимем этот вопрос. Наше предложение или примут, или отклонят — только и всего.

— Храбрые вы ребята. У меня к вам просьба. Если меня будут спрашивать, скажите, что я поехал на второй подъем и до конца рабочего дня вряд ли успею вернуться. — Он направился к двери, остановился и повернулся к нам. — Что же вы думаете: за постановку вопросов головы не летели? Еще как!

— Андрей Ильич, а вы участвовали в обследовании заводов? — спросил Кудсяров.

— Заводов? Не участвовал. Этим занимались представители разрушенных заводов, их наркоматов и проектных институтов. Я возглавлял комиссию по обследованию коммунального хозяйства.

— А не знаете где материалы по обследованию заводов?

— Наверное, в наркоматах или в проектных институтах.

— А в Червоноказачинске их нет?

— Не знаю. Может быть в облплане. Да вы спросите у Прохорова.