11.
11.
Быстро вниз по Клочковскому спуску... А потом — куда? Клочковская длинная — успею решить... Увидел себя на веранде. Папа спит. Приглушенный шум города и сквозь него — паровозные гудки, зовущие в поездку. Ну, вот и все — на Основу! Там длинный-длинный переходный мостик, под ним много путей в разных уровнях и все время идут поезда... Написать записку? Если правду, записка попадет к этим... Зайти на почту — написать письмо? Марийке, папе, на Сирохинскую? Второй самоубийца в семье... Не надо им лишней боли! Пусть будет несчастный нелепый случай — так лучше. Опять задыхаюсь и опять какая-то дурацкая боль в груди, сердце, что ли? Нет, боль справа. А чего я мчусь? Никто за мной не гонится, и время еще есть. Ни завтра, ни послезавтра эти еще не позвонят. Ну и что? Это ничего не меняет — от них уже никуда не денешься. Тянуть бессмысленно. Не горячись, не горячись! Еще есть время хорошо подумать. Глупости! Никакого выхода нет... Да не схожу ли я с ума? Спорю сам с собой, как два человека, только не знаю — мысленно или вслух. Держи себя в руках!
— А если забрать все документы и уехать? В Макеевку, на Урал, к черту на кулички...
— Без прописки нигде не примут на работу. Пропишешься — найдут.
— А будут ли тебя искать?
— Найти просто: везде — НКВД.
— А если в какую-нибудь экспедицию? Там не прописывают.
— Список участников с их анкетными данными где-то остается.
Возвращаться придется. Только оттяжка. Да стоит ли эта жизнь того, чтобы за нее цепляться?!
— Да чего ради они тебя будут искать? Кому ты нужен? Ты что, для них незаменим?
— От сотрудничества с ними я сбежал. Значит — враг Советской власти. Ну, так мы его за передачу секретной съемки Крюкова иностранной разведке, — он у нас в чем угодно признается, — расстреляем или упрячем в лагеря. Лучше самому, без мучений. Жить сможешь только доносчиком и провокатором. Как ты не понимаешь?
Я раздвоился: какое-то второе я идет сзади вплотную со своими «А если...» и даже хватает за плечо. Говорят, перед самоубийством сходят с ума. Лишь бы не настолько, чтобы наделать глупостей. А почему боль переместилась в плечо?
— А если имитировать самоубийство?
— Как в «Что делать?» Какой же ты дурак! Там было все приготовлено: и документы, и возможность уехать за границу. А у меня что?
Опять задыхаюсь, и боль усилилась. Я остановился, и тот, другой, с разгону стукнулся об меня. Я сделал шаг влево и повернулся к нему. Он сделал шаг вправо, и повернулся ко мне. На того, кто стоял передо мною, падал свет уличного фонаря, и я увидел, что это не я, а парень лет пятнадцати-шестнадцати.
— Проходи, — сказал я, собравшись с мыслями. Он продолжал стоять и молчал.
— Да проходи же!
— Я ничего плохого вам не делаю.
— А зачем хватал за плечо?
— Я? Я вас не трогал, что вы! А чего мне бояться? Пырнет финкой в спину? Так даже лучше. Я пошел дальше, а он, — я уже не соображал кто, — за мной вплотную, шаг в шаг, иногда хватая за плечо и говоря «А если...» Я его не слушал, сказал «отстань», сказал «ты мне надоел», а он шел, не отставая ни на шаг. Остановился отдохнуть и отдышаться. Он отошел на пару шагов, молчит и будто чего-то ждет. Я осмотрелся: мы где-то между бывшей церковью и переулком Благбазу.
— Петро, чего ты тут стоишь? — Передо мною Гена Журавлевский. — А, и ты тут! — закричал он на паренька. — Что, и за тобой шел по пятам? Ну, теперь скажу твоим родителям.
— Дядя Гена, извините, я не знал, что он ваш знакомый.
— А к незнакомым можно приставать? Иди отсюда!!
Паренек стоял. Гена нагнулся, что-то схватил или сделал вид, что схватил, и замахнулся на паренька. Паренек шарахнулся, и из темноты раздалось:
— Дядя Гена, не говорите родителям. Ну, пожалуйста.
— Валяй отсюда! — закричал Гена, снова нагнулся, что-то схватил или не схватил и побежал к пареньку.
— Дядя Гена! — донеслось издалека. — Не говорите родителям. Ну, пожалуйста!
— Вот паразит! — сказал Гена, вернувшись. — Соседский парень. В одной квартире. И родители вроде приличные. И парень тихий, и учится вроде прилично. А вот же придумал развлечение: пристроится сзади и идет вплотную. И за мной пытался так ходить. До чего неприятное ощущение. Тихое хулиганство. Я его отшил раз, другой, а потом как врезал ему! Перестал. И не пожаловался, что я его стукнул. А я его хорошо стукнул, от сердца — вот в чем дело. А теперь мне как-то совестно сказать его родителям. Да ну его к черту! Ты как тут оказался?
— Захотелось пешком пройтись.
— По Клочковской?!.. Ах, да. Ты же из Гипрограда. Из-за съемки? Она нашлась?
— И ты уже знаешь?
— Да мы с Мукомоловым вышли покурить, зашли за тобой, а тебя нет. Говорят — вызвали в архив Гипрограда. Чего?! Говорят — ты относил съемку Крюкова и, наверное, ее не могут найти. Нашли?
— Да вот только что. Сволочи! — вырвалось у меня.
— Конечно, сволочи. После такой передряги не только по Клочковской, вокруг Харькова захочешь прогуляться.
— Вы с Марийкой разговаривали?
— Нет, Марийки уже не было. С Женькой Курченко. А ты в этом Крюкове был?
— Нет еще. Только сейчас, после распределения собрался.
— А вы с Марийкой согласились на Кировоград? Что ж, Кировоград, так Кировоград. А мы с Асей сыграли втемную: не знаешь в какую Сибирь эти боеприпасы нас загонят. Ну, до завтра! Да, как ты считаешь: сказать родителям этого парня про его штучки или не говорить?
— Ну, Гена, это тебе видней. Прощай! Я пошел.
— Ишь, как торжественно: прощай! Вот если бы съемка не нашлась, тогда, конечно, и прощай. А пока... Пока! До завтра.
До завтра? Завтра не для меня. Вдруг я увидел Марийку и себя в начале Конторской, вблизи дома, в котором она сейчас живет. Мы редко бываем вдвоем, вот ходим и ходим и никак не расстанемся... На губах возникло и не проходит ощущение ее поцелуя... Это и есть искушение? Нет, завтра уже не для меня! А завтра собирался в Крюков... Нет уж, все кончено: не Крюков завтра, а Основа сегодня, сейчас, не откладывая. Крюков... Основа... Крюков-Основа... Крюков или Основа? Почему или? Почему Крюков? Что я имел в виду? Трудно сосредоточиться. А ведь что-то мелькнуло... Ага! Почему Основа? Почему я оказался на Основе? Вопрос возникнет. А действительно — почему я оказался на Основе, да еще на путях, когда рядом мостик?..
Плохо продумано, плохо продумано. Что будет потом? Сережа пойдет в Гипроград, в архив... Или Федя… А может быть вместе. Что им наврут? Не угадаешь. Поймут, что я сам... Нет, так нельзя. Крюков лучше. Никаких почему. Несчастный случаи, и все... Чище сработано. А не ищу ли я повод для оттяжки? Пошел медленно.
— Эй, ты! — это другому своему я. — Радуешься оттяжке?
В ответ — молчание, и нет никакого другого я. Но столько ждать? Мучительно. Ждать и не подавать вида. Смогу ли? А что поделаешь? Держи себя в руках, крепко держи! Успеешь: эти еще не позвонят. Это окончательно? Да, окончательно. Окончательно и бесповоротно — наше домашнее выражение. Страшнее всего пытки, а вдруг не выдержу и соглашусь на все?
Еще раз случился приступ боли в груди и не хватало дыхания. Было это в начале Клочковской, у аптеки. Я стал и ждал когда пройдет. Пожилая женщина пыталась взять мою руку, говорила, что она врач, что рядом аптека, и мне там окажут помощь, повторяла, что у меня белые губы. Я сказал ей какую-то пошлость вроде — медицина тут бессильна, нагрубил, закричав, чтобы она оставила меня в покое, вырвал руку и ушел, шел ли я дальше пешком или доехал остаток пути трамваем — не помню.
Открыл дверь в переднюю — разговор мгновенно стих. Громко сказал «Добрый вечер!» — задвигались стулья, и пока я раздевался — все столпились возле меня. Тут были и Марийка, и Майоровы.
— Съемка? — спросила Марийка.
— Да, но она нашлась, только долго искали. А потом я прошелся пешком, Слава Богу! — сказала Лиза, перекрестилась и заплакала.
— Ух, и мерзавцы! — сказал Федя.
— Нашел время для прогулок! — сердито сказала Нина.
— Все хорошо, что хорошо кончается, — сказала Галя.
— Садитесь за стол, — сказал Сережа, — Марийка без тебя не хотела обедать. Марийка обедала, остальные и я пили чай. Есть я не мог.
— Ты похож на привидение, — сказала мне Галя.
— А ты видела привидения? — спросил Сережа.
Так вот же оно сидит и пьет чай. Иногда Марийка ночевала у нас, но на этот раз не решилась: не предупредила Зину — она будет беспокоиться. Проводить Марийку мне не дали: наволновался, нагулялся — отдыхай.
— Ты же знаешь, что нам по дороге, — сказала Нина. — Ничего с твоей Марийкой не случится: пойдем по Конторской, доведем до самого дома. Спи спокойно.
— Тебя завтра будить? — спросил Сережа, когда я стелил постель. — Как всегда?
— Нет, минут на пятнадцать раньше.
Засну ли? — успел я подумать, а Сережа меня уже будит. Вспомнив, что было вчера, замер и так же, как тогда, когда меня исключили из института, с острой душевной болью и подумал, и почувствовал: лучше бы мне не проснуться! Но надо вставать, идти в институт и ехать в Крюков. В Крюков? На тот свет надо ехать. На тот свет через Крюков. А пока доеду — держать себя в руках.