12.

12.

У института изменилось название: институт инженеров коммунального строительства. Факультеты — архитектурный и инженерно-экономический. В вестибюле сидит за столом возле настенного телефона коренастый старик. Все проходят мимо него. Вскоре у меня сложилось впечатление, что он все время пьет чай из большой кружки и вытирает усы красным платком. В приемной директора — дама, которая принимала у меня документы при поступлении в институт.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте, Горелов! Восстановились?

— Привез письмо из наркомхоза. А вы меня помните? К кому мне надо идти? Директор у себя?

— Конечно, помню и рада за вас. Директора сейчас нет, а идти вам никуда не надо. Давайте письмо — пойду определю вас в группу. — Читает письмо. — На первый курс, значит — сначала. Ничего не поделаешь. Вы здесь посторожите. Будут спрашивать — директор обещал быть после двенадцати, а я — у вашего декана.

Возвратясь, сообщила номер группы и сказала, чтобы я прямо сейчас написал заявление на стипендию, пока ее еще не распределили.

— А дадут?

— Обязаны. По успеваемости.

— Я еще не начинал учиться. Какая успеваемость?

— Да хоть по прошлым вступительным экзаменам, хоть по прошлой успеваемости. Вас еще уговаривать надо! Пишите!

У нее же узнал, что архитектурный факультет имеет три отделения: жилищно-гражданского строительства, градостроения и садово-парковой архитектуры.

— Куда же вы меня записали?

— Не волнуйтесь — специализация начинается со второй половины третьего курса. Придет время — сами запишитесь.

Давно не было такого приподнятого настроения, с которым шел домой. В тот же день с отцом накупили мне одежды и обуви. Отец не давал мне платить.

— Тебя не будут судить за растрату? — спросил я.

— Если кого и будут судить, то тебя. Это те деньги, которые ты дал мне в Макеевке, и еще те, что прислал на Сирохинскую.

К обеду Сережа поставил бутылку вина.

— Хорошее вино, — сказал отец, когда мы выпили по паре рюмок.

— Где ты его взял? — спросила Лиза.

— Секрет изобретателя, — ответил Сережа.

— Что ты на меня так смотришь? — спросил меня отец.

— Жалею, что ты не можешь поступить в какой-нибудь харьковский институт.

— А ну тебя! — воскликнула Лиза сквозь общий смех. — Чуть не подавилась.

— Остряк самоучка, — сказала Галя.

Иногородних студентов в Харькове прописывают только на год, и ежегодно эта процедура повторяется. Я считаюсь иногородним. В отделении милиции Лизе отказали в моей прописке, так как я не являюсь жителем Харькова, и сказали: чтобы меня прописать и обменять мой паспорт требуется разрешение областного управления милиции.

Вечером у нас были Майоровы, заговорили о моей прописке, и Сережа сказал:

— Откажут и в областном управлении — поживет без прописки.

— Не должны отказать, — сказал отец. — Я работал в милиции. Могут оштрафовать, но прописать должны.

— Ты работал в другое время, — сказал Федя. — Тогда и паспортов не было. А с нашим произволом и безалаберностью всего можно ждать.

— Но без прописки долго не проживешь! — воскликнул отец.

— Да с нашей безалаберностью, — сказал Сережа, — хоть до окончания института. Ну, обнаружат — оштрафуют меня и его — всего и делов. Да еще сами же потребуют, чтобы Петя прописался и обменял паспорт.

— Не спеши с выводами, — сказал Федя. — Сначала надо проверить нет ли там у них чего-нибудь похуже штрафа, с формулировочкой — за нарушение паспортного режима, укрывательство и тому подобное. Петя, ты сходи в областную милицию, а я наведу справки.

В областном управлении мне сразу же отказали и в прописке, и в обмене паспорта. Я стал отстаивать свои права.

— Раз я учусь в институте, значит я на это время — житель Харькова, и меня обязаны временно прописать.

— Никто с этим не спорит. Но по просроченному паспорту не прописывают.

— А я не виноват, что он просрочен. В Макеевке ввели...

— Это я уже слышал. Когда кончается срок паспорта, его обязаны поменять там, где вы живете.

— Но я же не виноват, что мне отказали в обмене, два раза отказали...

— И это я уже слышал. Ну, допустим, отказали. Почему вы к нам обращаетесь? Какое отношение имеет наше управление к Макеевке? Обращайтесь в Сталинское областное управление, а не в Харьковское.

— Но сейчас я в Харькове учусь и живу. Зачем же вы меня гоните в Сталино?

— А я вам объяснил: Макеевка нам не подчинена, и мы не можем ее заставить поменять вам паспорт.

— О, Господи! Ехать в Сталино, потом — в Макеевку... А время идет... А где я там жить буду? Не понимаю — почему нельзя поменять паспорт в Харькове? Я же его здесь и получил.

В ответ молчание. Говоривший со мной чин перебирает на столе бумаги.

— А если бы я потерял паспорт?

— Заплатили бы сто рублей штрафа.

— Заплатил бы, получил новый и прописался. Так? Так возьмите с меня штраф. Другой чин, сидевший в этой комнате, вдруг сказал:

— Да возьми ты с него студенческий штраф.

— Ну, хорошо, — говорит тот, с которым я разговаривал. — Принесите приказ по институту — выговор за приезд с просроченным паспортом.

У меня есть деньги, заработанные в Макеевке, и я сказал, что предпочел бы денежный штраф.

— Вам идут навстречу, а вы что, — хотите нам указания давать?

Побрел в институт. Надо идти к директору. Может быть, еще и заявление подать — прошу объявить мне выговор. Дом умалишенных? Не успели восстановить в институте, а я уже прусь с идиотской просьбой. Стыдно, а никуда не денешься — другого выхода не вижу. Как-то еще и директор отнесется к такой просьбе? Может и отказать: разве это его работа или обязанность? Что тогда делать? Неужели ехать в Донбасс? Ехать неохота, а главное — никакой гарантии, что и в Сталино согласятся на обмен паспорта. Ха! Я же там выписался, значит, я и там не живу. Заколдованный круг. От ускочив, так ускочив!

Что же делать? А ведь если здесь, в Харькове, согласны за мой выговор обменять паспорт и прописать, значит, они имеют на это право, даже без выговора. Как же это я не сообразил? Надо было пригрозить, что напишу Сталину. Подействовало в Киеве, подействует и в Харькове. Везде подействует. Сталин – как пугало. Значит так: откажет директор — пойду грозить областной милиции. Горький пример. А пойду!

— Вам нет надобности идти к директору. Посидите немного, — сказала дама в приемной. Она достала папку, раскрыла и, заглядывая в нее, стала печатать и рассказывать: Когда к директору пришел студент с такой странной просьбой, директор наотрез отказался ее выполнить: это милицейские функции, а не наши. Потом студент пришел во второй раз и чуть не плакал. Директору стало его жалко, ну, дали ему выписку из приказа, и директор сказал мне: если будут еще такие просьбы, чтобы я сама давала выписки. А где вы работали?

— В Макеевке, по своей специальности — я электрик.

— Это я знаю.

— Откуда?

— Когда вы поступали в институт, вы вот тут, — помните? — в одно мгновенье нарисовали Александра Львовича, да еще по памяти. Тогда все вами заинтересовались и смотрели ваши бумаги. Получите выписку, вы — второй. Нет, расписываться не надо.

— Ну, спасибо за выручку и за быстроту: еще и приказа нет, а выписка уже есть.

— А приказа и не будет. Кому он нужен? Но я рассчитываю на вашу порядочность: не надо об этом распространяться.

Разрешение областного управления милиции, прописка, обмен паспорта, еще раз прописка — все это заняло много времени, Лизиного и моего, прежде чем я смог приступить к регулярным занятиям. На первом курсе нашего факультета — четыре группы человек по двадцать пять. Лекции читают для всего курса, только по математике почему-то два потока. Преобладают общеобразовательные дисциплины.

В коридорах встречаю бывших соучеников — они на четвертом курсе. Здороваемся — и только. Никто не задерживается и ни о чем не спрашивает. Я их понимаю: они проголосовали за мое исключение, и теперь им должно быть неловко. Я не чувствую ни обиды на них, ни сожаления об утраченных отношениях. А вскоре у меня новая компания, с которой мы иногда вместе занимаемся, иногда вместе смываемся с лекций.