24.

Папа взял мне билет и проводил на поезд. Куреневские жили в коттедже, но удобства были в конце сада. Дмитрий Степанович Куреневский, действительно был человеком симпатичным и, кроме того, интересным рассказчиком. Ко мне отнесся приветливо. Его отец — священник где-то на Киевщине, он вырос в селе и, услышав от меня пару-другую украинских фраз и пословиц, вдруг спросил:

— А як буде українською мовою парикмахерская?

— Перукарня або голярня. А женская парикмахерская?

— Ну! Жiнки ж не голяться, ото ж тiльки — жiноча перукарня.

— А я у Києвi бачив: «Жiноча голярня».

Я засмеялся. С тех пор Дмитрий Степанович часто говорил со мною по-украински, и чувствовалось, что это доставляет ему удовольствие.

У Куреневских гостила Катя с маленьким сыном Митей, которому было около пяти лет. Юля, Катя с Митей и я часто проводили время в парке, на берегу чистой речки Торец с хорошим песчаным пляжем. Малыш сразу со мной освоился и почему-то потихоньку, отойдя со мной в сторону, попросил, чтобы я ему поймал маленького лягушонка. Я его отговаривал: лягушки противные, от них — цыпки... Но он продолжал просить. Поймать руками лягушку — дело трудное, мне долго не удавалось. Митю я отослал, чтобы он не отпугивал лягушек, но он, время от времени, прибегал и спрашивал:

— Еще не поймал? А когда поймаешь?

Тихо подходишь к лягушкам, они прыгают в воду. Затаишься в кустах, дождешься, когда они вернутся, хлопнешь ладонью, сложенной лодочкой, и... лягушка успела упрыгать. Неожиданно увидел лягушонка в траве, упал и поймал. Митя зажал лягушонка в ручке и побежал к пляжу, а я пошел вслед за ним. Катя, Юля и две какие-то дамы оживленно разговаривают, Митя протягивает маме руку с зажатым лягушонком и говорит:

— А у меня что-то есть.

— Ну, покажи.

— А я не покажу.

— А что у тебя?

— А я не покажу.

— Покажи сейчас же! — Катя разжимает Митины пальчики, Митя не сопротивляется, лягушонок падает на Катю, Катя вскакивает и визжит, Митя прыгает и хохочет.

Попало и мне за потакания дурным наклонностям. Рассказал об этом Дмитрию Степановичу, он хохотал не меньше своего маленького тезки.

Скоро я стал скучать по дому и по друзьям. Только Таня уехала куда-то с родителями, остальные — в Харькове. И стали надоедать частые излияния Юли — как она любит Дмитрия Степановича и какой он хороший. Не знаю, сколько бы я еще прожил у Куреневских, но ровно через неделю после моего приезда на мое имя пришла телеграмма: «Школа требует твоего присутствия». На другое утро Дмитрий Степанович берет мне билет на проходящий поезд, его знакомый железнодорожник со стороны, противоположной перрону, своим ключом отпирает дверь вагона, и я еду.

Дама, работающая в канцелярии, спрашивает, почему я не сдал зачет по электротехнике, а я сдал и уверяю в этом. Она роется в папке и закладывает в нее бумажные ленточки. Заходит Василий Лаврович и, поздоровавшись со мной, помогает даме. В одной из бумаг со списком нашего курса находят мою фамилию, против нее слово «зачет» и подпись, а ниже, на следующей строчке, против другой фамилии — прочерк и нет подписи. Василии Лаврович, вытирая лоб, спрашивает меня:

— Вы были в Харькове?

— Нет, я был в Донбассе, у родственников.

— Вас вызвали?

— Да, телеграммой. Он еще раз вытирает лоб.

— Извините нас, ради Бога, за эту ошибку.

— Пожалуйста, — отвечаю я и чувствую, что это «пожалуйста» звучит нелепо. Дама молчит. Василий Лаврович улыбается.

— Ваше «пожалуйста» как понимать? Ничего страшного, можете продолжать в том же духе?

Я прыснул со смеху, засмеялся и Василий Лаврович. Дама тихо сказала:

— Извините.

— Я уже боюсь сказать «пожалуйста». Василий Лаврович, а что же мне надо говорить в этом случае?

Он обнимает меня за плечи.

— А вы нас на самом деле извините, если можете.

— Так ведь от ошибки никто не застрахован, что ж тут извинять?

— Ну, спасибо, милый вы человечек. — Он всматривается в мое лицо. — И никаких следов боевых ран.

Мы оба смеемся.

Дня через два-три папа получил письмо от Василия Лавровича, в котором он просил извинения за ошибку, «вызвавшую ненужные волнения и, по-видимому, испортившую отдых Вашему мальчику». Далее в письме говорилось, что виновная в такой ошибке заслуживает увольнения, но, принимая во внимание ее тяжелые домашние обстоятельства (они в письме названы) Василий Лаврович просит согласиться с тем, чтобы ограничиться взысканием.

— Ты не станешь настаивать, чтобы ее уволили? — спросил меня папа.

— Ну, что ты! При таких тяжелых обстоятельствах ее вообще никак не надо наказывать. Еще через пару дней папа мне говорит:

— Какой симпатичный ваш заведующий учебной частью!

— А ты был в профшколе?

— Так ведь надо было ответить на письмо. Вот я и пошел — это проще, чем переписываться.

— Ну и что? Ее не наказали?

— Не наказали. Поедешь в Дружковку?

Нет, не хочется. В этой истории меня возмутило только то, что Василий Лаврович в письме папе назвал меня мальчиком, тогда как мне вот-вот исполнится шестнадцать лет.

Обычные занятия: исполнение традиционных обязанностей и поручений, работа в саду с папой, с Сережей в его отпуск — ремонт крыльца и покраска полов в доме, подряд у Гали на подсчеты для ЦСУ, чтение, рисование по памяти городских пейзажей, но почему-то именно это лето вспоминается особенно приятным и спокойным.

Несколько раз с соучениками ездил за город. На берегу Уды был разговор о том, как надо спасать тонущих. Кто-то сказал, что тонущий так крепко цепляется за спасающего, что и его топит, и, чтобы самому не утонуть, надо сначала утопающего оглушить ударом по голове и плыть к берегу или к лодке, держа оглушенного за волосы так, чтобы его голова была над водой. Поплыли. Все уже вернулись на берег, а я все еще плыву. Захекался. Опускаюсь, пробую ногой — есть ли дно. Снова плыву, снова пробую. Слышу крик: «Гарилоида тонет!» и всплеск от прыжков в воду. Вдруг чувствую удар по голове. Но я уже нащупал дно, ругаюсь и даю сдачи.

С 28-го года, после очередного ареста, папа работал кассиром в управлении милиции и выдавал зарплату во всех ее отделениях. В это лето я в центре города спрыгнул на ходу с трамвая. Свисток, милиционер пальцем подзывает меня и вынимает книжку штрафных квитанций.

Через некоторое время папа спрашивает меня:

— За что тебя оштрафовали?

Спрыгнул на ходу с трамвая. Постараюсь больше не прыгать. И не прыгал. А вскакивать на ходу в трамвай приходилось. Когда едут на работу, трамваи полны, на остановках — толпа и, если не вскочишь в трамвай перед остановкой, когда он замедляет ход, — не уедешь. Научился я это делать ловко, но впрыгивал редко: на занятия, а потом и на работу, если не очень далеко, ходил пешком.

Этим летом у Аржанковых родилась дочь, и назвали ее Алексена. В этом же году Куреневский получил назначение главным инженером на большой завод в Мариуполе.