26.

26.

Мне крепко повезло: чуть ли не случайно дорвался до обучения делу, которое очень нравилось. Слава Богу, опомнились: бригадного метода как не было, зачеты, экзамены, а в перспективе — защита диплома. Учусь с азартом, как если бы застоявшегося коня выпустили на простор. Все дается хорошо и с удовольствием, от рисования до политэкономии — ее читает тот же Стеценко, который читал в техникуме, так же толково и очень громко, но в отличие от техникума — с изучением первоисточников. Оценки — только пятерки, но по физкультуре — только тройки. К Октябрьским праздникам вручили пригласительный билет на гостевую трибуну. В коридоре встретил Эйнгорна, он задержал меня, сказал, что рад за меня, знает, что я хорошо учусь, и что его портрет, который я нарисовал по памяти, — «Это просто удивительно», — теперь находится у него. Так же легко и хорошо занимается Миша Ткачук, крепко сбитый и очень сильный парень: прекрасно рисует, ровно идет по всем предметам, обладает хорошим юмором и занимается тяжелой атлетикой. У него и по физкультуре только пятерки. На лекциях мы сидим вместе и понемногу развлекаемся: у Миши каждый конспект начинается с шаржа на преподавателя, у меня — с портрета. Иногда Миша, чтобы размяться, к общему удивлению сажает меня на ладонь и выжимает.

Когда я принес домой первую стипендию, Лиза сказала:

— Мы решили, что стипендия пойдет тебе на твои расходы, только постарайся не тратить ее по-дурному.

Я так поглощен занятиями, что у меня если и находится свободное время, то не находится желания тратить его на что-либо другое, — лучше порисую, — и я сразу оторвался ото всех своих друзей, кроме Изъяна. Изъян принят в университет, увлечен занятиями, ему, так же как и мне, охота делиться впечатлениями, это нас сближает и, кроме того, Изъян живет ближе остальных друзей, и мы хоть изредка, но встречаемся. Лиза не скрывает удивления, как это я так сразу забыл своих друзей, и изредка бурчит по этому поводу.

Аржанковы живут в селе. Сначала — вблизи Люботина — там Александр Николаевич работал бухгалтером в совхозе. Занятия пением он уже давно оставил, и я тогда думал: вот и его жизнь мама испортила, повиснув у него камнем на шее. В этом совхозе лошадь лягнула Алексена, и когда я их навестил (это было один раз), маленькая Алексанка мне сказала: «Кобыла била Алека кулаком». Потом они переехали в село Красный Оскол, километрах в 12-ти от Изюма. Там Аржанков работал бухгалтером в колхозе. На майские праздники я к ним отправился. На пассажирские поезда билетов не было, рабочим поездом доехал до Балаклеи, оттуда до Изюма недалеко, и кондуктор пассажирского поезда пустил меня в тамбур. В Изюм приехал на рассвете, расспросил дорогу и утром 1 мая был у Аржанковых. Они жили в обыкновенной хате вблизи Оскола. Кругом — уже хорошо распустившаяся зелень. День жаркий. Выйдя к реке, увидел двух плывущих парней и выкупался. На другой день, на зорьке, отправился на прогулку. Шел по берегу Оскола и не мог налюбоваться природой. Противоположный берег — низкий, луга и среди них великолепные деревья — пышные красавцы, одинокие и небольшими группами. Берег, по которому шел, — крутой, холмистый, поросший лиственным лесом. Тропинка вверх-вниз, ниже ее, ближе к воде и доходя до нее, — огромные деревья, сросшиеся стволами по два-три, а то и по четыре и даже по пяти-шести. Как букеты великанов! Поднимаюсь на холм. Листва леса просвечивается солнцем, тишина, легкий ветерок, пение птиц и откуда-то из-за леса — скрип и тарахтенье возов. Охватывает огромная радость и чувство полноты жизни. Дошел до впадения Оскола в Донец. Там — железнодорожная платформа для остановки рабочих поездов, а вокруг нее — цветущие ландыши. На следующее утро я уже был на занятиях.

Учебный год промчался на одном дыхании, и я совершенно не помню, в каких бытовых условиях он мчался. В войну ради хотя бы недолгого тепла вместе со всем, что могло гореть, пошли в огонь и мои конспекты, в том числе — работы Ленина «Империализм как высшая стадия капитализма», на первой странице которого рядом с «5+» было написано: «Очень хороший конспект, показывающий умение работать с такими материалами».

Каникулы проводил дома и восстановил контакты с друзьями. Токочка перешел в другой проектный институт, расположенный в новом огромном здании на площади Дзержинского. Это здание, построенное для проектных организаций, называлось Дом проектов. Пекса продолжал работать на стройках. Птицоида готовился к экзаменам в ХЭТИ. Клара отлично окончила техникум и поступала в только что открытый психоневрологический институт. Встречались мы реже, чем прежде, и без Изъяна.

Среди лета получил письмо от мамы: приглашает погостить. Ехать не хочется, но мама пишет, чтобы я обязательно приехал не позднее такого-то числа. Приехал рано утром и сначала погулял по городку. Недалеко от станции деревянный мост через Донец, за ним булыжное шоссе через огромный луг ведет в город. Старинный собор, старинные казармы и самая высокая на Харьковщине гора Кременец, с которой открываются дальние дали. Говорят, на горе когда-то была казачья сигнальная вышка, потом — ярмарки, а сейчас на голой вершине — безлюдный базарчик с несколькими прилавками, и ветер метет пыль.

Мама сразу говорит, что харьковские домохозяева подали в суд на их выселение, поручает мне защищать их интересы и вручает повестку и приготовленную доверенность. Я удивлен и возмущен: почему это я вместо Аржанкова должен отстаивать их интересы? Но отказать маме в ее просьбе не хочется: что мне, трудно сходить в суд? В повестке указан его адрес — Украинская улица, а это вблизи Сирохинской.

На другое утро отправился к слиянию Оскола с Донцом, сел на рабочий поезд и встал на станции, которая тогда, кажется, называлась Горы Артема. От станции узкоколейка ведет к Святым горам, по узкоколейке миниатюрные открытые вагончики возит дрезина. Когда-то эти вагончики возили ослики — видел такую картину у Кропилиных в журнале «Русский паломник». Иду вдоль узкоколейки. Высоченные сосны в два-три обхвата, а под ногами, — впервые вижу такое в бору, — не песок, усеянный сосновыми иглами, а сочное разнотравье, усеянное цветами. Дошел до лодочной переправы через Донец. Напротив — крутые меловые горы, поросшие лиственным лесом, с церквами и монастырскими постройками, теперь — дом отдыха шахтеров. Видны входы в пещерный монастырь — когда-то убежище от набегов крымских татар. Переправляться через Донец не стал — надо возвращаться в Харьков на суд. Не беда: еще успею здесь побывать. Сколько было в жизни этих несбывшихся — еще успею!..

В самом начале судебного разбирательства я понял, что дело проиграно: в исковом заявлении, или как там оно называется, было написано, что Аржанковы так долго отсутствуют на своей квартире, что потеряли на нее право, и, кроме того, за нее не платят. На суде интересы хозяев дома защищала их дочь — студентка медицинского института. Она говорила не столько по существу, сколько о моем социальном происхождении: оба деда, отец, мужья маминых сестер... Понятно: эти сведения хозяева дома могли знать только от мамы. Эта девушка с ненавистью говорила обо мне, как о представителе классового врага, и я не мог понять, что это было: то ли спекуляция классовой борьбой (пролетариат против буржуазии), то ли искреннее чувство. Судьи смотрели на меня злыми глазами. В конце выступления девушка спросила — где я работаю или учусь. Я ответил, что это к делу не относится. Судья повторил вопрос от своего имени и, получив тот же ответ, заявил, что суд лучше знает, что относится к делу, а что не относится. Я ответил:

— Надеюсь, вы знаете, что я имею право не отвечать на вопросы.

— Имеете, — ответил судья таким тоном, что не осталось никаких сомнений в том, что дело я проиграл. Ну, и пусть! Пусть Аржанковы не используют меня для безнадежной борьбы за свои интересы. Но в Харькове им уже не жить — прописка утрачена. О решении суда я написал маме, а о том, что был в суде, дома никому не говорил.

Птицоида принят в ХЭТИ, Клара — в психоневрологический институт. Казалось, начавшийся учебный год будет для меня таким же, как и предыдущий. Рисовали гипсовую голову Зевса. Я долго выбирал место, наконец, выбрал. Подошел преподаватель, взглянул на Зевса и воскликнул: — Какой интересный ракурс! Но вы усложнили себе задачу, трудно вам придется.

К концу часа слышу над собой голос преподавателя:

— Справились, хорошо получается. Смотрите — не переусердствуйте.

В читальном зале пугал сидящую рядом соученицу — пытался дотронуться до нее штепсельной вилкой от настольной лампы. Соученица шарахалась, отодвигалась и жалобно говорила: «Ну, Петя!..» Кругом смеялись. Я тянулся за ней вилкой, лампа упала и разбилась.

Представилась возможность немного подработать. Проводился одновременный учет загрузки трамваев на всех маршрутах и остановках: на каждой площадке трамвая учетчик отмечает количество вошедших и вышедших. Мне достался самый знакомый маршрут с последней остановкой недалеко от дома, в котором жили Аржанковы. Через несколько дней после беспрерывного катания на трамвае вижу, что в институте меня сторонятся и при моем появлении замолкают. Не понимаю, что случилось, чувствую себя сковано, не могу заставить себя заниматься. Наконец, мне сообщают, что поступило заявление о том, будто я при поступлении в институт скрыл социальное происхождение, и дают прочесть заявление. Оно написано той же дочкой бывших маминых домовладельцев, которая выступала в суде. Значит, она или кто-нибудь другой из ее семьи видел меня в трамвае, когда я ездил учетчиком, и расспросил обо мне учетчика с другой площадки. В заявлении приводятся те же сведения, что и на суде.

— Это правда, что тут написано?

— Все правда, кроме одного: я ничего не скрывал. Прочтите мою анкету.

Прочтем. Если так, как ты говоришь, то спрос не с тебя. Странная фраза: спрос не с тебя. А с кого-то есть? С кого же? Я решил дома ничего не говорить: помочь ничем не смогут, только разволнуются. Причин для волнения как будто нет, а сам волнуюсь и невольно думаю, что же будет дальше. Если с кого-то спрос, то это — директор или приемная комиссия. Кто бы это ни был, попытаются выкрутиться и свалить все на меня.

Но как же это можно сделать? Пропадет анкета, и пойди докажи, что я в ней ничего не скрыл? Странно, что ее не прочли, когда пришло заявление. А, может быть, прочли, но молчат? А дочка маминых хозяев дома? Зачем ей это понадобилось? Ведь она выиграла судебный процесс, что ей еще нужно? Мстить? За что? Значит, она убеждена, что со мной надо бороться, как с классовым врагом, и будет гнуть свою линию. Вспомнился плакат в Челябинске: «Никакой пощады классовому врагу». Неужели это и ко мне относится?