25.

25.

Дома застал Майоровых. Сразу сообщил, куда собрался поступать.

— Что это за градостроение? — спросил Сережа. — И тут мудрят.

Оригинальничаешь? — спросил отец. За меня заступился Федя: специальность нужная, с большим будущим — строятся новые города, придет время — и старые будут реконструировать.

— Не все профессии существуют со дня сотворения мира, — сказал он, — в каждую эпоху появляются новые.

— Это не совсем новая профессия, — начал, было, я, вспомнив, что успел мне сказать Эйнгорн, — еще в античном мире...

Но меня уже не слушали. Нина вспомнила, как я во дворе строил города, поднялся шум и смех, и больше всех смеялась Нина.

— Вот подишь ты! — сказал Сережа. — Как предвидел, что появится такая специальность.

— Я за тебя очень рада, — сказала Галя.

— Не спеши радоваться — еще сглазишь, — сказала Лиза. — Прежде поступить надо.

— А я-то надеялся, что ты будешь инженером, — сказал отец.

— Ну, папа! Мне же скоро пойдет третий десяток.

— Ну, если третий десяток!.. — Отец развел руками, снова все засмеялись, а Нина сказала:

— И хорошо, что не будешь инженером. Не надо инженером — их все время арестовывают.

Бабуся улыбалась и говорила:

— От i добре, от i добре...

— Садись обедать, — сказала Лиза. — А я-то думала — куда это ты завеялся!

Я обедал, отец просматривал многостраничную анкету.

— Бабушки, дедушки, дяди, тети, был ли, не был, состоял, не состоял, участвовал, не участвовал, имел, не имел... — Нахмурился и добавил: — Пиши все, как есть, ничего не скрывая.

Пусть лучше не примут, чем потом выгонят с позором.

На пару минут настала тишина.

В канцелярии института, когда я брал анкету, прочел объявление-рекомендацию поступающим на градостроительный факультет: если есть рисунки, сдать их вместе с документами. Отобрал несколько нарисованных в разное время городских пейзажей, но без элементов фантазии. Солидная дама, у которой я брал анкету, просматривает заявление, документы, анкету. В комнате еще несколько человек, прекративших разговор при моем появлении.

— Вот еще рисунки, — говорю я.

— Покажите, пожалуйста, — говорит пожилой человек. Вопросительно смотрю на даму.

— Покажите, вас же просят. Столпились возле рисунков, рассматривают и обсуждают.

— Вы только городские пейзажи рисуете?

— Нет, почему же? На чем бы это? Не найдется ли у вас бумаги?

— А вот, пожалуйста, — говорит тот, кто просил посмотреть мои рисунки, и переворачивает один из них.

— А чем?

— Подойдет? — он протягивает мне карандаш негро.

Перед глазами голова Эйнгорна в профиль, вижу ее и на бумаге, несколько штрихов, и готово. Оживление, шум стихает.

— Давно знаете Александра Львовича?

— Нет. На днях видел его в институте и поговорил с ним.

— Ну, вот что. На экзамен можете не приходить, ставлю вам 5. Как ваша фамилия? Не беспокойтесь, не забуду. — Он вынимает блокнот и записывает мою фамилию.

В этом году на Украине были восстановлены университеты, ликвидированные Советской властью, и тогда, когда их ликвидировали, даже Университетскую улицу переименовали в улицу Свободной академии. Изъян подал заявление на физико-математический факультет восстановленного университета. Надо было сказать нашим руководителям, что мы будем поступать в вузы. Я потихоньку нарисовал Байдученко и Рубана. Сидели они впереди нас, нарисовал я их со спины, но все равно они сразу узнавались. Пытался нарисовать Изъяна, но он сидел рядом, а мне хотелось сделать рисунок потихоньку, без шума, и эту затею пришлось оставить. Когда я сказал, что подал заявление на градостроительный факультет, который готовит архитекторов, Байдученко живо откликнулся:

— Там же, кажется, надо хорошо рисовать.

— А вот! — и протянул ему и Рубану их изображения. Они удивились тому, что я рисую, удивились сходству, попросили оставить им рисунки на память и подписать их.

— Стоило тут сидеть с такими способностями? — спросил Рубан. Я посчитал этот вопрос риторическим — ответить мне на него было бы трудно.

— Я такими способностями не обладаю, — сказал Изъян, — и буду поступать во вновь открытый университет.

— На физико-математический? — спросил Рубан.

— Конечно.

— Ты смотри, — сказал Байдученко Рубану, — какие мы с тобой таланты вырастили.

В конце июля — команда: завтра выезжать на уборку урожая. Изъяна, как болевшего туберкулезом, на сельскохозяйственные работы не брали. Бросился к Байдученко, он пошел к начальству и, вернувшись, сообщил: это не произвол начальства, а указание свыше. Экзамены — не причина для отказа от поездки.

— Не поеду и на работу больше не пойду. Буду сдавать экзамены.

— Петя, не горячитесь. Идите в институт, выясняйте обстановку. В приемной института та же солидная дама сказала:

— Не беспокойтесь. Сейчас все в таком положении, вступительные экзамены отложены.

Когда вернетесь, тогда и будете сдавать.

Доехали до Золочева. Городок — как большое село, сплошь хаты под соломенными крышами. Полдня шли на запад. Прошли село, долго тянувшееся вдоль пыльной дороги. Двери многих хат крест-накрест забиты досками. Ни души, ни собаки, ни кошки. Не слышно птиц. Бурьян во дворах и вдоль плетней. Солнцепек, но кто-то из идущих впереди снял головной убор, а за ним сняли почти все. Смолкли разговоры. Слышны наши шаги, и больше никаких звуков. Пройдя село, долго на него оглядывались и долго молчали.

По ночам на горизонте светилось зарево. Говорили, что это огни над Харьковом и что до Харькова пятьдесят километров. На еду затирка и затирка, иногда галушки. Несколько человек и я мучались запорами, но потом у меня все наладилось само собой. Однажды приехала машина, из нее вышли люди в белых халатах и среди них Вера Кунцевич. Я ей обрадовался, подбежал к ней, поздоровался. Это была бригада, объезжавшая работающих на селе и оказывающая при необходимости медицинскую помощь.

— Ты же не лечащий врач.

— А что делать? Включили в бригаду, отказаться нельзя. А ты напрасно обнаружил наше знакомство — я бы тебя освободила от работы.

— Ничего, я уже втянулся.

В тот же вечер бригада уехала.

Я все время на одной работе: подаю снопы на молотилку. Однажды хлынула кровь из горла и из носа. Перепугались, отправили меня домой, и дали в провожатые Птицоиду. С вокзала — ко мне, помылись под душем, Лиза поставила перед нами большую миску вареников со сливами, мы их все умяли и отправились погулять. Зашли к Птицоиде, он переоделся. В Университетском саду нам обоим стало плохо, и мы дружно, рядом «съездили в ригу».

На утро ничего не хочу слышать о поликлинике и отправляюсь в институт. Уже знакомая дама говорит, что еще никто не вернулся, и экзамены не начинались. Потом обращается к пожилому человеку:

— Не хотите принять экзамен? Вот, первая ласточка прилетела.

— Пожалуйста. Давайте ведомость.

— Принимайте экзамен, а я приготовлю ведомость.

— Ну, пошли, где-нибудь устроимся.

— А что вы будете у меня принимать?

— Математику. Никаких билетов не было. Отвечал все время у доски.

— Достаточно, вполне достаточно. Пятерка, твердая пятерка. Спрашиваю у дамы:

— А когда мне теперь прийти?

Наведывайтесь, если хотите. Но не торопитесь, раньше, чем через неделю, вряд ли. В поликлинике Повзнера не было, записался к другому врачу. Ни в легких, ни в горле ничего не нашли. Очевидно, — было раздражение от пыли. Математику пронесло, к другим экзаменам готовился. Какие экзамены сдавал – уже не помню. Когда сдал последний, зашел в канцелярию и спросил у дамы:

— Каковы мои шансы?

— А как вы сейчас сдали?

— На пять.

— Можете не сомневаться — будете приняты.

— А по анкетным сведениям?

С такими оценками примут, не сомневайтесь. Шел сентябрь, когда был вывешен список принятых в институт, и в этом списке я нашел свою фамилию. Мимо проходила дама из канцелярии, отозвала меня в сторону и сказала, чтобы я принес справку о материальном состоянии семьи и заявление на стипендию. Дома больше всех радовалась бабуся.

— Ти був ще немовля, а твiй дiд казав, що з тебе буде архiтектор.

— Та як вiн мiг знати?

— А було так. Пiдняв тебе догори, засмiявся i каже — архiтектором буде: он як зиркає на карнiзи та ще щось таке.

Бабуся и за столом повторила этот рассказ, и Сережа припомнил, что и в Ростове дед предрекал, что быть мне архитектором. Ксения Николаевна пожаловалась, что в Сулине я загромождаю двор кирпичами — строю город, а Петр Трифонович засмеялся и сказал: «А что я говорил? Будет архитектором. Хорошая специальность, при всех правительствах будет хорошо зарабатывать». Но в этом он, кажется, ошибся: что-то я не слышал, чтобы архитекторы сейчас хорошо зарабатывали.

— Да кто сейчас хорошо зарабатывает? — сказала Галя.

В середине октября слегла бабуся. Она ни на что не жаловалась, но сразу так ослабела, что не вставала, и я слышал, как папа сказал Гале:

— Как наш отец.

Приходил Повзнер, приходил Кучеров, потом они вместе смотрели бабусю, Кучеров задержался, а когда мы провожали его до калитки, сказал:

— Молитесь, если в Бога верите. Мы бессильны.

Я раньше всех приходил домой и по просьбе бабуси читал ей Евангелие. Других просьб у нее не было. Как-то войдя в дом, я услышал запах ладана и спросил у Лизы:

— Приходил священник?

— С дьяконом. Отслужили молебен. Мама исповедывалась и приобщилась. — Лиза обняла меня и тихонько поплакала. — Иди к бабусе, она тебя ждет.

Я взял Евангелие, сел рядом, но бабуся положила Евангелие на кровать, взяла мою руку и молча лежала с закрытыми глазами. А я почувствовал холодный ужас от того, что уходит человек, которого любишь, к которому привык и которого больше не будет. Утром бабуся не проснулась. А, может быть, и не спала.

Религиозные процессии уже были запрещены, панихиды отслужили дома и на могиле. Похоронили рядом с дедом.