11.

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

11.

Ранней весной 33-го года харьковчане, стоя в очередях в специально организованных пунктах, получали первые советские паспорта сроком на три года. Ранней весной 36-го года в Макеевке я обратился в милицию с просьбой обменять паспорт ввиду истечения его срока. Здесь паспорта выдавали в 34-м году, и в обмене паспорта отказали: когда будут обменивать все паспорта, обменяют и мой. Не хотелось уезжать с просроченным паспортом, до отъезда оставалось менее двух недель, я снова обратился в милицию и снова напоролся на отказ: в Макеевке паспорта еще не обменивают, а если там, где я собираюсь жить, паспорта уже обменяли, то обменяют и мой.

Записал старика сторожа к глазному врачу и, отпросившись у Каслинского, пошел с ним в поликлинику. В ближайший выходной в Сталино по выписанному рецепту приобрел очки и хороший кожаный футляр, купил трем слесарям дороговатые, но разные портсигары и ничего не мог подобрать Каслинскому (он не курит) и Ане. Аня уже подала заявление на вечернее отделение техникума и часто обращалась ко мне с просьбами, которые начинались так: «Спросите меня...» и протягивала конспект или учебник. Подготовилась она хорошо. Я никогда не видел на ней, даже в праздники, нарядного платья, и мне очень хотелось подарить ей шерстяной или шелковый отрез, но чувствовал, что не возьмет, и ограничился шелковой косынкой.

Xайнетак одел новые очки, раскрыл книгу и долго радовался, что снова может свободно читать. Порадовался и футляру.

— Ото добрий буде кисет. А мiй якраз прохудився.

— А де ж ви окуляри триматимете?

— Там, де i старi тримав. — Он похлопал по нагрудному карману.

Слесари сначала смущались и от портсигаров отказывались, а потом разыграли их по жребию и звали к себе посидеть вместе в последний раз. Аня тоже смутилась, но косынку взяла, поблагодарила, накинула ее, посмотрелась в зеркальце, заулыбалась, еще раз поблагодарила и сказала:

— Угадали.

— Мне хотелось подарить вам отрез на платье.

— Не, не... Не взяла бы, Петр Григорьевич. Не поверили бы, что я получила его просто так.

Я почувствовал, что краснею, и вышел из лаборатории. Последнее воспоминание о Макеевке: Каслинский протягивает мне какую-то бумагу.

— Возьмите. Думаю — пригодится. Стал читать и ахнул: моя характеристика.

— Надеюсь, не хуже той, с которой вы к нам пожаловали. Действительно, отнюдь не хуже, а в конце напечатано: «Выдана для поступления в ВУЗ».

Взглянули друг на друга и стали смеяться.

— Угадал?

Угадали. Большое спасибо. Сережа рассказывает. Когда он прочел о том, что сын за отца не отвечает, то, повременив несколько дней, пошел к директору моего института и сразу услышал: «Пока я здесь, Горелова в институте не будет. Все!» И не стал больше разговаривать. Я удивился:

— Да он, наверное, меня и в лицо не знал!

— Но он подписал приказ о твоем увольнении. Приказ несправедливый — ты не скрывал происхождения. А совершивший несправедливость не любит в этом признаваться, и не любит тех, к кому был несправедлив. Ты еще не имел случая в этом убедиться?

— Ага! Уже имел такой случай.

Сережа посоветовался с Федей, и Майоровы стали искать среди знакомых — кто бы мог мне помочь. Гимназическая подруга Нины была замужем за архитектором-профессором Покорным, хорошо известным в мире архитекторов своим трудом, имеющим для них какое-то значение. Нина узнала, что Покорный работает в Коммунальном институте, но, несмотря на свою известность, на руководство института не имеет никакого влияния. Зато узнали, что в институте — новый директор, и к нему Сережа и Федя отправились вместе.

— Как, вдвоем?

— Так неизвестно, что нас там ждало. Можно было и растеряться. Ну, словом, как говорит твой дед Николай, ум — хорошо, а полтора лучше. Директор принял нас вежливо и прежде всего поинтересовался — почему ты сам не пришел? Объяснили, что ты работаешь в Донбассе, сказали, что тебя исключили несправедливо — ты не скрывал социального происхождения, и попросили, чтобы он ознакомился с твоей анкетой и убедился в этом.

— Это теперь не имеет значения, — сказал я.

— Как знать! А может быть эта новая установка — сын не отвечает за отца – не распространяется на тех, кто скрывал свое происхождение. У нас все может быть.

Директор пообещал с моим делом ознакомиться и назначил — когда к нему прийти за ответом. Второй раз Сережа пошел один, и директор сказал, что не имеет возражений против моего восстановления, но эти вопросы решает наркомхоз и мне надо обратиться туда. Сережа спросил — требуется ли наркомату мнение института. Директор ответил, что если потребуется — наркомат их запросит, а институт возражать не будет.

— Значит, тебе надо ехать в Киев, может быть два раза, и хорошо, если только два.

Вдвоем с Сережей написали заявление в наркомхоз. Показал Сереже привезенную характеристику.

— На всякий случай захвати с собой. А лучше, чтоб она там не пропала, в заявлении допиши: «Приложение: характеристика с места работы».

На другой вечер я выехал, в Киеве был рано утром и пошел пешком знакомиться с городом. Наркомхоз нашел на улице Воровского, бывшем Крещатике, в большом темно-сером здании почтамта, у входа в который висели вывески и других учреждений. Я слышал, что Киев — красивый город, но первое же беглое знакомство с ним превзошло мои ожидания: красивы не отдельные здания и уголки города, захватывающе красив весь город, а некрасивы только отдельные дома и уголки. Еще не начался рабочий день в учреждениях, продолжил прогулку, вышел к паркам над Днепром, увидел из оживленного городского центра, как контраст ему, заднепровские дали до горизонта и меня охватила та радость, которая возникает под влиянием красоты.

В наркомате тот, к кому мне надо было обратиться, сидел в большой комнате вместе с другими сотрудниками. Молча прочитав заявление и характеристику и не задав ни одного вопроса, он велел мне прийти за ответом в начале сентября, уже не помню — второго или третьего. Я понял, что он ничего не решает. Но почему так долго ждать? Значит, запросит институт. А может быть и еще кое-какие органы? У нас все может быть, как сказал Сережа. Если восстановят, немного опоздаю на занятия, но это неважно — лишь бы восстановили. Хотелось спросить: почему за ответом надо приезжать, разве они не могут ответ сообщить почтой? Но я промолчал, а когда поднялся уходить — услышал:

— Возьмите свое заявление и отдайте (куда — не помню) для регистрации.

Выходит — зря приезжал: заявление можно было отправить почтой.

Ничем не мог заняться — ни рисованием, ни чтением, как после исключения из института, но тогда было подавленное состояние, а теперь – напряженное ожидание, тогда — бродил по городу, теперь — сиднем сидел дома и чтобы убить время, чем мог, помогал по хозяйству, играл с Лизой и Галей в дурака и радовался приходу наших партнеров — Юлии Кирилловны и Кучерова.

Горик готовился к экзаменам в медицинский институт и, устраивая перерывы в занятиях, иногда приезжал к нам. В этом году в городе открыт памятник Т.Г. Шевченко, заложенный, когда Харьков был столицей. Горик рассказал мне, что был на открытии, и только трибуна опустела, а народ еще толпился, рассматривая памятник, он на пари поднялся на трибуну и произнес речь. Конечно, о его выступлении газеты не упомянули.

Горик уже сдает экзамены и после каждого появляется на Сирохинской, но вскоре после обеда уезжает домой, придерживаясь правила: когда сдаешь экзамены, не делай перерыва в занятиях, иначе размагнитишься, станешь откладывать подготовку к очередному экзамену, и останется одна ночь. Лиза обратила внимание на то, что у Горика носки разного цвета.

— Это ты такой рассеянный?

Горик покраснел.

— По рассеянности я их надел, когда шел на первый экзамен. Получил пять и теперь не решаюсь идти на экзамены в других носках.

— И помогает? — спросила Галя.

— Пока помогает — получаю пятерки. Мы дружно плюнули через плечо.

— Сережа, а ты чего не плюешь? — возмутилась Галя.

— Тьфу, тьфу, тьфу! — нарочно погромче поплевал Сережа. — Делать вам больше нечего!

— Горик сдал экзамены и зачастил к нам. Звал меня в парк, в кино, и в ресторан, но мне никуда не хотелось. Заметно было, что и он мается, Ты-то чего переживаешь? Сдал на одни пятерки и еще переживает, — сказала Галя.

— Социальное происхождение, — ответил Горик.

— Так теперь сын за отца не отвечает.

— Вот и проверим как он, — Горик сделал ударение на «он» и ткнул вверх указательный палец, — держит слово.

— Кажется, еще не отменили набор в учебные заведения, исходя из социального происхождения, — сказал Сережа. — Все еще соблюдают пропорции.

Горика в институт приняли. Приехал в отпуск отец, привез черную икру, тарань и фрукты. Наконец, и я выехал в Киев.

Чиновник, у которого я был в прошлый раз, вынимает из лежащей на столе папки какую-то бумагу и, сказав «Возьмите», протягивает ее мне. С удивлением вижу, что это — мое заявление с резолюцией, и еще больше удивлен ее содержанием: я имею право поступать в высшие учебные заведения на общих основаниях.

— Чего вы ждете? Вам не все понятно? У вас есть вопросы? — услышал я голос чиновника и увидел, что все еще стою перед его столом.

— Для поступления в ВУЗ на общих основаниях ваше разрешение не требуется. Я просил не об этом, а о восстановлении. А вы нарочно затянули ответ, чтобы не дать мне даже заново поступить в институт. Издеваетесь?!

— Вы... вы... Как вы разговариваете?!

— Так, как вы того заслуживаете! С вами вообще разговаривать бессмысленно. Напишу о вас Сталину.

Повернулся и пошел к двери.

— Подождите! Вернитесь! — Слышу за собой шаги. — Горелов! — Рука на моем плече. — Да подождите же, задержитесь! Не горячитесь — я же в ваших интересах.

— Ну? — Я остановился.

— Дайте ваше заявление.

— Чтобы вы порвали свою резолюцию? Ну, нет!

— Да не порву я! Я же говорю вам — в ваших же интересах. — Дергает заявление — оно у меня в руке. — Да успокойтесь, посидите, я сейчас приду.

Отпускаю заявление, и он с ним уходит. Ставлю стул у окна, сажусь, смотрю в окно и ничего не вижу. Жду долго. Наконец, он приходит, говорит, что кого-то нет, чтобы что-то подписать, и чтобы я пришел в конце дня.

— А у вас есть где ночевать?

— Нету. А зачем?

— Это если не удастся сегодня подписать. Не беспокойтесь — мы тогда вам дадим направление в дом приезжих.

В конце дня получаю письмо в институт: зачислить без экзаменов на первый курс архитектурного факультета.

— Ах ты, Господи! Да я же окончил первый курс, меня со второго отчислили.

— Изменилась программа. Большая разница с той, что была раньше. Да никому не возбраняется сдать разницу и перейти на второй курс, разрешения наркомата для этого не требуется. Только сами увидите, что это неосуществимо.

В поезде не спалось. Лежал на полке и думал: какая же разница в программе и чем она вызвана? В Макеевке прочел постановление ЦК ВКП(б) по вопросам архитектуры с разгромом современных ее направлений — конструктивизма и функционализма, как выразителей чуждой буржуазной идеологии, и предписанием осваивать классическое, в первую очередь — русское, наследие. Было и другое постановление ЦК — о генеральном плане Москвы, и оно, по-моему, противоречило первому: в нем осуждались те, кто предлагал превратить в заповедник чуть ли не всю Москву. И снова, как тогда, когда сносили церкви, подумалось: неужели так примитивно, даже в Кремле, понимают слова «Интернационала» — «Весь мир насилья мы разрушим до основанья...»?