19.

19.

Следующий день был воскресенье, Марийка обещала Жене Курченко, что мы к нему приедем, а с утра Мукомолов и я уединились, — в малолюдном институте это не трудно, — и я рассказал о вчерашнем разговоре с энкаведешником. Толя поражался слежке за нами, а я, пересказывая подробности разговора, даже повторяя некоторые из них, доказывал, что следят за Новиковым, о чем мы и раньше знали, но не за нами. Потом Толя изумился тому, что я сказал энкаведешнику будто вижу его, Толю.

— Зачем тебе это понадобилось?

— Понимаешь, во время разговора я перестал его бояться и почувствовал такое отвращение к нему, что не удержался и немножко над ним поиздевался: часы, адрес Новикова, ну, и выдумал будто вижу тебя. Это, конечно, всего лишь озорство, но после я сообразил, что насчет тебя здорово получилось, лучше и придумать трудно.

— Не понимаю, что ты тут нашел хорошего.

— А представь себе: ты увидел меня с этим человеком, потом он тебя вызвал, и ты его узнал. Что ты обо мне должен подумать?

— А что тут думать? Я знал куда тебя вызвали, ну, вот и увидел тебя и того, кто тебя вызвал.

— Гм... Он-то не знает, что ты в курсе этих моих дел. И он допускает возможность, что ты нас видел и можешь его узнать, если он тебя вызовет. И вот, посмотри с его точки зрения: что ты должен обо мне подумать? Теперь понял? Это же, — с его точки зрения, — мой провал.

— Ух, ты! А ведь действительно...

— И получается, что теперь вызывать тебя рискованно, во всяком случае — к нему. А вряд ли еще кого-нибудь подключат к этому делу — он сам не захочет, чтобы обнаружили его оплошность.

— А в чем ты видишь оплошность?

— В том, что нельзя, наверное, такие свидания назначать на улице.

— Ну, хорошо. А что бы ты делал, если бы он вдруг сказал: «Давайте подойдем к Мукомолову»?

— Да зачем ему подходить к тебе вместе со мной?

— Ну, а вдруг?

— Ну, и что? Разве я не имею права обознаться?

Мы взглянули друг на друга и засмеялись.

К Мукомолову я ходить перестал. Когда вызовут, о, Господи, ну, сколько еще будут таскать, черт бы их побрал! — тогда и условлюсь с Толей, когда я у него был — это на всякий случай, а лучше — скажу, что не нашел повода для посещения. Прошло несколько дней, и Толя предложил прогуляться.

— Новостей нет, но охота поговорить. Да и ты у меня давно был, а тебе это надо.

Вечером шли по улице Артема, бывшей Епархиальной. Когда-то в конце ее находилось епархиальное училище, в нем училась мама, учились и все ее сестры, за исключением младшей. Теперь там какой-то институт. Как в театре: подняли занавес — другая декорация. Название параллельной Чернышевской улицы осталось, а следующую, Мироносицкую, переименовывали дважды: сначала в улицу Равенства и братства, потом — имени Дзержинского.

— Дзержинский — олицетворение равенства и братства, — сказал я.

— Он не мироносец, — добавил Толя, поняв о чем я сказал, и пожаловался на то, что снова ему кажется, будто за нами следят. — Можешь свои доводы не повторять — я с ними полностью согласен. Но доводы сами по себе, я ощущения сами по себе. Что тут поделаешь?

— Ну, допустим, следят. Что они узнают? Что у тебя бывает Новиков? Это им известно.

Что у тебя я бываю? Так это мне положено. Что в вашем доме бывают и другие люди? Что такое они могут узнать или кто такой у вас бывает, чтобы это вызвало беспокойство? Ответь на этот вопрос. Не мне, самому себе ответь.

Почти квартал мы прошли молча, потом Толя сказал:

— Ничего другого, кроме дружбы с Новиковым, что бы могло нас скомпрометировать, нет. Ты прав, и... «А ну их всех! Полыхаев». А мы с тобой — тоже хороши — только об этом и говорим. Как у тебя с дипломом? Сильно отстал?

— Да еще не безнадежно. Солодкий говорит, что время еще есть. А у тебя?

— С трудом заставляю себя работать. Генька Журавлевский издевается к общему удовольствию: «Посмотрите на влюбленного Толика — устремил взгляд вперед и мечтает».

В Толиной комнате со стула кто-то поднялся. Не сомневаясь, что это Новиков, взглянул на Толю. Он был смущен.

— Ну, раз уж так получилось, — сказал он хмуро, — знакомьтесь.

— Горелов.

— Новиков. Мы пожали друг другу руки.

— Что-нибудь случилось? — так же хмуро спросил Толя.

— Извините, что я невпопад, — сказал Новиков. — Я хотел узнать: тебя еще никуда не вызывали?

— Нет. А что?

— Вызывают моих соучеников. Одни рассказывают мне об этом, другие меня сторонятся, и это так наглядно, что и без слов все ясно.

— Ну, я вижу вам есть, о чем поговорить. Я пойду, — сказал я.

— Подожди уходить! — сказал Толя. — У меня возникла одна идея. Раз уж так получилось, что вы познакомились, то давайте вот что сделаем: вы еще повстречаетесь, а потом ты, Петя, дашь Вите там, где надо, положительную характеристику.

Новиков и я откликнулись одновременно.

— Нет, я на это не пойду, — сказал я решительно.

— Кто ей поверит? Знакомы без году неделя, — сказал Новиков.

— Но почему? — спросил меня Толя.

— Положительную характеристику можно дать хорошо зная человека, для этого надо много времени — Вита прав, а за такой короткий срок убедительной будет только отрицательная характеристика. Но даже не в этом дело. Устная характеристика их не устроит, потребуют письменную, а письменная, даже положительная, — это документ о моем с ними сотрудничестве. Они за этот документ уцепятся и будут меня шантажировать, требуя продолжения сотрудничества. На такое самопожертвование я не способен.

— Толя, он прав! — сказал Новиков. — Подумай, на что ты его, толкаешь. Какое ты имеешь на это право?

— Извините, ради Бога, ляпнул, не подумав, — сказал Толя. — Тогда, значит, так: Вита, ты тут побудь, я немного провожу Петю — это недолго.

Новиков крепко пожал мою руку и, глядя в глаза синими-синими глазами, сказал:

— Спасибо. Не надо, не надо — понятно за что. Очень, очень жаль, что мы вряд ли еще увидимся, так сказать — пройдем мимо друг друга.

— Ни пуха, ни пера! — сказал я.

— К черту, к черту! — ответил Новиков.

— Не сюда, — сказал мне Толя, когда мы вышли из его комнаты и оделись. Он повел меня в узкий коридорчик. Там он постучал в боковую дверь и сказал:

— Мама, я выйду через кухню и возьму с собой ключ. А ты лежи — я быстро.

— Хорошо, — донеслось из-за двери. Открыв наружную дверь, Толя стоял на пороге, оставив меня в темном тамбуре.

— Подождем пока глаза привыкнут, — сказал он.

В безлюдных дворах светились не все окна одноэтажных домов, бывших когда-то особняками, сгущая тьму, в которой мы шли быстро и молча.

— Постой, — сказал Толя, вышел на тускло освещенную улицу, параллельную той, на которой он живет, и немного постоял. — Ничего подозрительного не видно. К трамваю идти не на Дзержинского, а на Бассейную.

— Я зайду к двоюродному брату — давно его не видел. Он живет на этой улице.

— А! Так даже лучше.

Горика я не застал — он по вечерам занимается в читалке или с товарищами и часто поздно приходит.

— Раз пришел в кои веки, — сказал Хрисанф, — раздевайся и садись чай пить.

Давно, — несколько лет, — я его не видел и давно у них не был. Ничего здесь не изменилось: та же большая комната, разделенная на две шкафами, те же вещи. В квартирах никогда ничего не менялось, разве что кто-нибудь уезжал, умирал или подвергался аресту — тогда переставляли мебель, и когда кто-нибудь вводил в дом жену или мужа — тогда тоже, теснясь, переставляли мебель. Неизменность обстановки свидетельствовала об отсутствии событий.

Клава сказала, что два раза была на Сирохинской в надежде застать меня и Марийку.

— Уж не прячешь ли ты ее?

— Мы еще ни у кого не были — ни у вас, ни у Майоровых, ни у сестер Марийки. Горик ведь тоже, наверное, нигде не бывает?

— Только у товарищей, с которыми занимается. Правда, один раз мы с ним выбрались на Сирохинскую и вас не застали.

Сообщили новость: Горик остается в аспирантуре, вчера стало известно — это уже окончательно.

— У того профессора, — сказал Хрисанф, — который помог ему вернуться на лечебный факультет. Новость приятная, что и говорить. — А почему вы выбрали Кировоград? Что вас в нем прельстило?

— Да выбирать-то было не из чего. Только там оставались два места архитекторов.

— Что значит — оставались два места?

— Это к тому времени, когда до нас дошла очередь. Вызывали по успеваемости, а мы не из первых, мы шли во втором десятке, и до нас лучшие места разобрали.

— А сколько всего получало назначения?

— Около ста.

— При таком количестве второй десяток — не из худших. Что же досталось остальным?

— Большинство получило назначения на стройки, прорабами, и почти все — на выезд.

— Ты говоришь: так вам сказали. А ты уверен, что вам сказали правду? — спросила Клава.

— Нет, конечно. Список мест не вывешивали и не объявляли. Пойди, проверь.

— А можно отказаться от назначения не по специальности? — спросил Хрисанф.

— Нет. Работа на строительстве считается работой по специальности. Во всяком случае — так нам говорили. И такие назначения получают не первый год.

— Опять — так нам говорят, — сказала Клава. — И опять пойди, проверь.

— А что мы в нашем царстве-государстве, вообще, можем проверить? — спросил Хрисанф. — Пойди, проверь правильно ли осужден тот или иной человек за закрытыми дверями? Что им выгодно, то нам и говорят. На том стоим.