10.

10.

По вызову заходили в кабинет директора. Вызвали меня, зашли с Марийкой. Директор сказал — муж и жена, и пригласил нас сесть. Мы сели у стены. Сидевший за приставным столом уткнулся носом в бумаги, потом сказал, что два места архитектора есть только в Кировограде.

— А как с жильем? — спросила Марийка.

— Получите комнату.

— А в Харькове?

— В Харькове... — снова нос в бумаги, — в Харькове осталось одно место архитектора, но есть еще места прорабов. Жилье не предоставляется.

Мы с Марийкой переглянулись.

— Кировоград? — спросил тихонечко. Марийка кивнула, и мы согласились на Кировоград.

Я подумал: не прошло и двух лет, как образована Кировоградская область, в Кировограде, конечно, будет новое строительство, и работа для нас найдется.

Наконец, можно смотаться в Крюков. Хотел оформить командировку, но вдруг Бугровский во всеуслышанье объявил, что меня сегодня к 6 часам вызывают в архив Гипрограда. Я встревожился. Если не могут найти съемку Крюкова, то, конечно, будут утверждать, что я ее не сдал, а за утерю секретных документов не помню сколько, но много лет тюрьмы, а по сути, наверное, — лагерей. И почему вызывают к определенному часу, да еще после окончания рабочего дня? Странно.

В архиве полумрак, горит только настольная лампа и поблескивают торцы металлических стеллажей. За столом сидят тот, кому я отдал съемку, и еще двое.

— Горелов?

— Горелов.

— Проходите и садитесь, — говорит тот, кому я отдал съемку. Эти товарищи хотят с вами поговорить. — Он уступил мне место в торце стола и ушел, захлопнув дверь.

Когда замок щелкнул, сидевший у другого торца сказал:

— Мы из НКВД.

Они издали что-то показали, после чего сидевший в середине стола повернул лампу так, что ее яркий свет ударил мне в глаза. Я отвернул голову от света и услышал:

— Сядьте так, как сидели.

— Но мне свет режет глаза.

— Ничего, потерпите.

— Поверните лампу. Пока не повернете, я ни о чем с вами говорить не буду.

Не будете говорить здесь — заговорите в другом мосте. Трудно передать, что я ощутил: и возмущение, и злость, и беспомощность, и, конечно, страх.

— Что вы от меня хотите? — Голос у меня охрипший.

— Чтобы вы ответили на наши вопросы.

— Ну, задавайте. — Голос охрипший, но я откашлялся.

— Вы за Советскую власть? Какой идиотский вопрос! Если кто-то против Советской власти, не скажет же он об этом!

Но так ответить нельзя.

— Об этом судят не по словам, а по делам. — Голос у меня обычный.

— Совершенно верно. Вот мы и хотим, чтобы вы на деле доказали, что вы за Советскую власть.

— На каком деле?

— На том, которое мы вам поручим.

— А именно?

— Вы что? Хотите, чтобы мы вам рассказали о деле, не зная будете ли вы с нами сотрудничать или нет? Вы что — дураками нас считаете?

Я растерялся, молчу, собираюсь с мыслями.

— Согласны с нами сотрудничать?

— У каждого своя специальность, каждый должен заниматься своим делом и не садиться в чужие сани. У меня свое дело, у вас — свое.

— И это верно. За одним исключением: Советскую власть должны защищать все, при любой специальности, это вам понятно?

Молчу. Что им от меня надо? Какие-нибудь сведения? Они не остановятся ни перед чем, чтобы их из меня выбить.

— Вы знаете как был раскрыт заговор Локкарта? Молчу. Неужели будут пытать? Не здесь, конечно.

— Знаете или нет?

— Знаю.

Можем привести и другие примеры. Молчу. Боже мой! Неужели вот так, на этом и кончится моя жизнь? Нет, это слишком нелепо.

— Привести?

— Что?

— Вы что, глухой? Я спрашиваю: привести другие примеры?

— Как хотите О, Господи! Ну, чего они тянут? Я же не стану с ними сотрудничать.

— Так будете с нами сотрудничать или нет?

— А вам нужны сотрудники из-под палки?

— Не виляйте и отвечайте на вопрос.

— А если нет?

— Я вам уже сказал: не виляйте и отвечайте на вопрос, да или нет?

Не знаю как у меня вырвалось:

— Да и нет не говорить, черного и белого не покупать, не смеяться...

Не валяйте дурака! Да или нет? Мне больше не жить... Так лучше самому... Без пыток… Лишь бы сейчас как-то вырваться от них...

— Да или нет?

— И все-таки: а если нет? Наступило молчание, до сих пор говорил только сидевший напротив меня, у другого торца.

Сейчас заговорил другой — тот, который направил мне свет в глаза:

— Чего с ним возиться? Не понимаешь что он за фрукт? Звони.

— И все-таки: а если нет? Молчание. Потом заговорил сидевший напротив меня:

— Отказ может означать только одно — вы враг Советской власти.

— Со всеми вытекающими последствиями, — добавил другой. — Кто не с нами — тот против нас.

С вами? Нет, лучше я умру. Но надо соглашаться, иначе я отсюда сам не уйду — отвезут к себе.

— Спрашиваю последний раз: будете с нами сотрудничать?

— Буду.

— Вот и правильно.

— Тем более, — добавляет другой и ухмыляется, — еще неизвестно кому вы отдали съемку Крюкова, Как кому? Сюда отдал.

— А может быть кому-нибудь другому? Это еще вопрос.

Положение безвыходное. В случае чего я — шпион. И, конечно, — пытки, чтобы я признался.

Лампу отодвинули и дают что-то переписать своей рукой.

— Подождите: я ничего не вижу.

Текст того, что я переписал, не помню, а содержание такое: я обязуюсь с ними сотрудничать и никому об этом не говорить.

— Подпишите и поставьте дату.

Дату мне подсказали.

— Вот теперь можно заняться делом, — говорит сидящий напротив. — Вы Новикова, конечно, знаете?

— Новикова? Фамилия распространенная... В школе был соученик Новиков.

— А имя-отчество?

Митя. А отчествами в школе не интересуются, — Виталий Новиков. Вы его должны знать.

Ах, вот что за Новиков! У Мукомолова друг — Витя Новиков. Я его никогда не видел, мог о нем и ничего не слышать.

— Не знаю такого.

— Ну как же! Посидите спокойно — непременно вспомните.

— Нет, не знаю, — повторил я, когда меня снова о нем спросили.

— Мукомолова знаете?

— Учусь вместе с ним.

— Ну теперь-то вспомните Новикова? Помолчал, делая вид, что стараюсь вспомнить.

— Нет, не припомню.

— Как же так? Вы с Мукомоловым друзья?

— Да, дружны.

— А Мукомолов с Новиковым дружен. Как же вы могли о нем ничего не слышать? Можно подумать, что Мукомолов так ни разу о нем не упомянул. Что-то не верится.

— И у меня много друзей, и у Мукомолова, наверное, не меньше. Разве обо всех друзьях обязательно рассказывают? Ну, может быть Мукомолов по какому-нибудь случаю и упомянул Новикова — разве можно запомнить такие мелочи? О существовании этого Новикова я только сейчас от вас узнал.

Ну, хорошо. Знаете вы Новикова или нет — не в этом дело. Есть основания считать, что он — затаившийся враг. Как все такие, он, конечно, клевещет на наш строй и оскорбляет товарища Сталина. Его нужно разоблачить. А о вас мы знаем, что вы человек сообразительный, находчивый, за словом в карман не лезете и с вами охотно дружат. Ваше задание: постарайтесь с Новиковым сблизиться, подыграете его взглядам, — вы это сможете, — и дайте нам факты, его разоблачающие.

— Как же я с ним сближусь, если мы незнакомы?

— Так познакомьтесь.

— А как?

— Ну, вы меня удивляете! Вы оба — студенты, у вас — общие интересы и общий друг, и вы еще меня спрашиваете как с ним познакомиться. — Он фыркнул. — Черного, белого не покупать... Любите вы, я вижу, валять дурака. У нас это не принято, так что не советую. И не тяните с выполнением задания. Сами понимаете — чем раньше обезвредить врага, тем лучше. Через несколько дней мы вам позвоним, договоримся о встрече, и вы доложите как выполняете задание. Все понятно?

Гипроград — в Госпроме. Стою у входа, смотрю на площадь Дзержинского. Она огромна, пустынна и тонет во мгле: светятся лишь прожекторы на Госпроме, фонари на тротуарах и окна в гостинице «Интернационал». Вдруг осознаю: вижу в последним раз. Боль в груди и больно дышать, но надо уходить: сейчас выйдут эти... эти мерзавцы. Вот бы подстеречь их и размозжить им головы. Умирать — так с музыкой! Осматриваюсь и вижу недалеко на снегу темнеет что-то длинное. Подбегаю, — терять времени нельзя, — наклоняюсь, хватаю: в руке — узкая полоса картона. Снова смотрю кругом, ничего подходящего не вижу и быстро ухожу, не глядя куда. Оказывается, вышел к трамваю. Ой нет: в трамваях светло и люди. По Сумской? Там тоже светло и люди. На Клочковскую — вот куда! Она полутемная и в это время почти безлюдна.