18.

18.

У Красной армии фронтов много, но говорят по радио и пишут в газетах изо дня в день больше всего о боях в Сталинграде. Если верить нашим сообщениям, бои за Сталинград — в центре внимания всего мира. Хочу понять, почему именно Сталинградская битва затмила все другие сражения мировой войны, происходящие в это же время. Я — дилетант и передаю всего лишь тогдашние мысли и чувства. Первая мысль: больше всего о Сталинграде потому, что город носит имя Сталина? Фу, какая чепуха! Если это и имеет хоть какое-нибудь значение, то только для его самолюбия. Значит, дело в стратегическом значении города? А в чем оно? Чем Сталинград важнее других волжских городов? А ты, — говорю себе, представь, в каком положении мы окажемся, если немцам удастся овладеть тем, что осталось от Сталинграда и закрепиться на Волге. Картина получается гнетущая.

Северный Кавказ уже оккупирован и закупорен немецкими войсками. Нефтяные промыслы Грозного и Майкопа или обороняют отступающие в горы войска — отступать больше некуда, — или ими разрушены, или у немцев. Немецкие войска, конечно, рвутся в Закавказье, а значит — и в Баку, к нашим самым главным нефтяным промыслам. Связь с Кавказом — всего лишь по Волге и Каспийскому морю, но это сейчас. А если Сталинград падет? Тогда связь только через Среднюю Азию, и отрезанная на Кавказе армия обречена. Лучше не думать.

Но это не все. Турция — в дружеских объятиях гитлеровской Германии и во враждебных отношениях со сталинским Советским Союзом, единственная союзница Германии, не участвующая в войне: в Иране не только советские, но и войска наших союзников, и боязнь второго фронта, — фронта против наших союзников, — удерживает Турцию от выступления против нас — так я думаю. Падет Сталинград, и Турция на Кавказе серьезного фронта не встретит.

Но и это не все. Япония давно увязла в Китае, а с прошлого года в Юго-восточной Азии, в Тихом и Индийском океанах ввязалась в войну против Америки и Британской империи. Казалось бы, ей не до нас, но Япония — главный союзник Германии, и нет гарантии, что она при удобном случае не нападет на Советский Союз. Падение Сталинграда — чем не удобный случай?

Теперь понятно, почему такое внимание боям в Сталинграде: именно там и именно сейчас решается наша судьба и не только наша, но и многих европейских государств.

С тех пор, как я перешел в проектное бюро, не помню ни одного своего объекта, и не удивительно: своих объектов, за которые я бы отвечал, у меня больше не было — я всего лишь участвовал в проектировании или строительстве каких-то объектов, а каких и в чем заключалось мое участие в каком-нибудь из них, как говорится, — хоть убейте. Что запомнилось, так это товарищеские отношения в проектном бюро и с работниками ОКС’а и что были у меня и какие-то удачи, даже премии, и неприятности с нервотрепкой, и даже курьезная история, возможная только в нашей стране. Я наотрез отказался возводить своды над стенами, не рассчитанными на такой распор, и директор кричал:

— Полукруглые окна делал, а полукруглое перекрытие делать не хочешь! Не будешь делать — пойдешь под трибунал!

Потом он кричал на Андрея Корнеевича и Гуляшова, заступавшихся за меня и пытавшихся объяснить существо дела:

— Вы что, сговорились? Вы что, не видели в Донбассе полукруглых перекрытий? Саботаж тут устраиваете!!

Много бываю на стройках, и в начале зимы мне очень кстати выдали ватную куртку и ватные штаны. Валенки, к сожалению, не выдали, а купить на базаре нет средств.

Ежедневное нетерпение: в первую половину дня — скорей бы уж обед, во вторую половину — скорее бы ужин. Топленое масло давно кончилось, и, возвращаясь домой, доедаем остатки хлеба, запивая черным кофе, и лежим. Сначала лежим одетыми, сообщая и обсуждая новости, если они есть, делясь впечатлениями, потом укладываемся на ночь. Будильника нет — не раз проснешься и посмотришь на ручные часы. Вставать так не хочется!.. Гаснет интерес к концертам, спектаклям, кинофильмам — ходим на них все реже, гаснет интерес к разговорам на работе и со знакомыми — все это быстро забывается, долго держалось, пожалуй, только впечатление от игры Давида Ойстраха. От встречи Нового года у наших киевских соседей запомнил богатый по тому времени стол и старания сдерживать свой аппетит. На душе — непроходящая подспудная тревога: что нас всех ждет?

Вечером к нам домой пришел гость — крупный пожилой мужчина с черной бородой и начинающейся сединой в бороде и на висках. Я его узнал, когда он себя назвал:

— Куреневский.

За столом понемногу вспоминались и узнавались черты этого человека, которого я когда-то видел — раз мельком в кассовом вестибюле харьковского кинотеатра и несколько дней в Дружковке. Мы угощали его черным кофе не только без сахара, но и без хлеба — у нас ничего не было. Он все еще живет один в Ставрополе-на-Волге, Коля по-прежнему — в туберкулезном санатории, а Надя — у Веры Кунцевич в лепрозории. Митя Лесной тоже где-то в Средней Азии, в военном училище. Здесь Куреневский в командировке. Он интересовался и нашей жизнью и, услышав, как умер мой отец, — я впервые неожиданно для себя рассказал об этом, — набрал воздуха, закрыл глаза и так просидел несколько секунд.

— А как умирал мой отец, я не знаю, — сказал он. — Знаю только, что в тюрьме.

Встречались наши глаза, и я испытывал боль, чувствуя какое одиночество и какую тоску он испытывает. Когда он уходил, мы отсыпали ему кофе. Сначала он отказывался: «А как же вы?» Но мы убедили его, что кофе у нас много, мы запаслись им в Куйбышеве, когда проездом остановились в его квартире, даже показали наши запасы.

Не мог заснуть — думалось: за что и ради чего искалечили ему жизнь? А разве моему отцу не искалечили? Да разве только им! И как долго будут калечить? Вопросы без ответов.

Мы не спросили Дмитрия Степановича как он узнал наш адрес. Надо полагать, я переписывался с кем-нибудь из Кропилиных, наверное, — с Верой Кунцевич. И, наверное, вскоре после того, как у нас побывал Куреневский, из ее письма я узнал, что Куреневский умер. Господи, да не покончил ли он с собой?

Ошеломляющая новость: у Сталинграда окружены немецкие войска, их командование отказалось капитулировать, идут бои на уничтожение окруженных войск, они уже расчленены и теперь уничтожаются расчлененные части. Сообщили, что Геринг пообещал Гитлеру бесперебойное снабжение по воздуху окруженных войск боеприпасами, продовольствием и всем необходимым, но это снабжение осуществляется плохо, с перебоями, и окруженные страдают от голода, морозов и острой нехватки боеприпасов. На их выручку — прорыв окружения, — движется по линии Тихорецкая-Сталинград группа Манштейна. Несколько дней напряженного ожидания, и мы услышали о разгроме этой группы. Затем последовали сообщения о полном разгроме окруженных, их капитуляции во главе с фельдмаршалом Паулюсом, об освобождении Сталинграда, об огромном количестве пленных и трофеев и о том, что в Германии объявлен трехдневный траур. Наше душевное состояние стало похожим на то, которое бывает в начале выздоровления от тяжелой и затянувшейся болезни, порой казавшейся неизлечимой, сопровождавшейся вспышками отчаяния и злобы против главного и им назначаемых лечащих врачей. Еще полностью не выздоровел, еще слаб, но чувствуешь и понимаешь: самое страшное — позади. Иногда ползли, иногда бежали дни тревожного ожидания — как развернутся дальше события: хватит ли сил перейти в наступление или снова уйдем в оборону? Опасения были напрасными: наши войска устремились на Запад, достигли Донбасса. Пришла пора немецким войскам бояться быть закупоренными на Северном Кавказе, и они бегут оттуда. С первых дней войны и до последнего времени Советское информбюро сообщало о городах, оставленных нашей армией, теперь об освобожденных городах нам сообщают регулярно. Освобожден и Нальчик.

Всю жизнь — под гнетом партийной пропаганды. Она редко бывает талантливой, обычно — бездарна, иногда — примитивна до беспросветной тупости. Ее содержание меняется в зависимости от обстоятельств, постоянны лишь самовосхваление партии и безудержное воспевание Сталина. В самые первые дни войны самовосхваление и воспевание, как и раньше, продолжалось. Вскоре, когда на всех фронтах полным ходом пошел разгром Красной армии и она оставляла немцам огромные территории, руководство партии и гениальность Сталина отодвинулись в пропаганде на дальний план, а на первое место вышли призывы к чувству патриотизма. Сначала взывали к патриотизму всех народов Советского союза. В Харькове на афишных стендах, стенах и заборах были наклеены воззвания «До великого українського народу», подписанные первым секретарем ЦК КП(б)У Хрущевым и председателем Совнаркома Украинской ССР Коротченко. С осени 41-го года, со времени обороны Москвы, взывали уже только к патриотизму великого русского народа. Кульминация такой пропаганды — доклад Сталина по случаю двадцатипятилетней годовщины Октябрьской революции. Перечислив наиболее выдающихся русских полководцев, представителей науки и искусства, упомянув, конечно, и Ленина, Сталин провозгласил, что народ, явивший их миру, непобедим. После разгрома немцев в Сталинградской битве снова, потеснив призывы к патриотизму, в пропаганде возобладали прославление партии и Сталина, и с каждым новым успехом на фронте это прославление увеличивалось, достигло тошнотворных размеров и оставалось таким до ХХ-го съезда партии, но и после этого съезда самовосхваление партии продолжалось с той же силой и очень назойливо.

До революции солдат русской армии вели в атаку призывом «За веру, царя и отечество!» Теперь в советской армии стали поднимать солдат в атаку призывом «За родину, Сталина и социализм!» Это — не единичный случай, не самодеятельность какого-нибудь подхалимствующего армейского политработника — этот призыв, вызывающий отвращение у мало-мальски порядочного человека, ежедневно пропагандируется центральными газетами. Люди гибнут в боях за отечество или родину, — называйте как хотите. Это печально, но понятно: так повелось спокон веков. Но заставлять погибать за Сталина и его кровавый социализм?!

Тщетно искать у Сталина черты гуманного и культурного человека. Он — большевик, и этим все сказано: большевики во главе с Лениным, так же, как немецкие национал-социалисты во главе с Гитлером, с презрением относятся к таким человеческим чертам, считая их проявлением гнилого либерализма. По понятиям этих людей морально все, что способствует достижению их целей, и для этого они не гнушаются никакими средствами. По-моему, от нынешних большевиков Сталин отличается, во-первых, тем, что у него, как у Ленина, большевистская бесчеловечная мораль доведена до крайности — дальше, как говорится, ехать некуда, и, во-вторых, тем, что он, наверное, психически ненормален — у него две мании: мания преследования, и это ведет к систематическому истреблению мнимых врагов и репрессиям миллионов ни в чем не повинных, и мания величия — иначе не объяснить, почему он допускает и молчаливо одобряет непомерное и беспрерывное славословие в свой адрес и то, что людей гонят на смерть ради его имени и его славы.

Ближайшее окружение Сталина — Молотов, Каганович, Ворошилов, Жданов, Берия, Хрущев, Суслов, Мехлис, — всех не запомнишь, да и не стоят они, чтобы их помнили, — и все они, конечно, настоящие большевики с такой закаленной ленинско-сталинской моралью, что удостоились права именоваться соратниками, единомышленниками и друзьями вождя. Они не могут не помнить судьбу своих предшественников-соратников, единомышленников, друзей Ленина — сами помогли Сталину их уничтожить. Они никогда ни в чем не перечат Сталину и с рвением стараются выполнить любые, — как любит писать наша пресса, — предначертания вождя. Они не могут не понимать, что только при этом условии они удержат свою роль и свое значение, иначе — участь предшественников, и их нынешние коллеги, не задумываясь, и тут, спасая свою шкуру, помогут Сталину. Такая участь постигла Орджоникидзе, Косиора, Чубаря, Ягоду, Ежова, Куйбышева, Постышева... Их не жалко. Не удивлюсь, если окажется, что у некоторых из ближайшего окружения Сталина запятнанное прошлое, — Берия, Вышинский, — и Сталин использует это, заставляя их, боящихся расправы, безропотно подчиняться. О Сталине все время пишут, говорят, кричат и поют, о его окружении упоминают, и когда я читаю и слышу об этих соратниках, единомышленниках и друзьях, они представляются мне скопищем омерзительных ничтожеств, и я испытываю к ним чувство брезгливости.

Осточертело читать и слышать: благодаря мудрому руководству, благодаря неустанной заботе партии, правительства и лично товарища Сталина, благодаря, благодаря, благодаря... Они не только бахвалятся, но попрекают своими благодеяниями. Благодаря? Если в людях еще сохранилось что-то человеческое, если страна приобрела хоть что-то полезное, если солдаты могут выдержать войну не просто с немцами, а и с озверелыми фашистами, а солдатские семьи — вытерпеть работу и жизнь в тылу, если мы дожили до перелома на фронте, и уже нет сомнений в нашей победе, то это — не благодаря, а — несмотря, а может быть и — вопреки. Миллионы погибших в гражданскую войну, от неоднократного голода, в том числе — нарочно организованного, миллионы гибнущих в эту войну, миллионы погибших и погибающих в советских и немецких концлагерях и в наших ссылках, лишения и страдания людских масс и насажденные в людях негативные черты — вот это, конечно, благодаря...