5.
5.
Обычное дело — обмен впечатлениями о минувшем лете. На этот раз наш курс ездил на экскурсию, и впечатления главным образом о Ленинграде и немного о Львове. Борис Гуглий рассказывает:
— Мы знали каким трамваем ехать с вокзала. Вышли на площадь, видим — наш трамвай.
Побежали к нему и сходу — к площадке. Как у нас. Пожилой мужчина придержал даму и сказал ей: «Зачекай. Нехай бидло сiдає». Там садятся по очереди. Такой позор, хоть сквозь землю провались.
Архитектор Виктор Викторович, сокращенно Вик-Вик, руководивший проектами у гражданцев, молодой, застенчивый, часто краснеющий, рассказывает в кругу студентов:
— Жил я в частном пансионе. Хозяйка спрашивает — почему я не выставляю на ночь обувь за дверь? Я не сразу сообразил, в чем дело, и чуть не ляпнул «Чтобы ее украли?» Беру в буфете компот. У нас как подают? Без ложечки и блюдца. Ну, я по привычке — хап, хап, а косточки в кулак. Смотрю — все едят ложечками и ложечками кладут косточки на блюдца. И они, люди воспитанные, делают вид, что ничего не замечают. Такой конфуз!
Леша Возженов отзывает меня в сторону.
— Когда мы приехали, там работало много поляков — архитекторов и инженеров, а потом они один за другим стали исчезать. Когда я уезжал, жена одного из исчезнувших, — она тоже там работала, — попросила меня взять посылку, — там посылки за пределы Западной Украины не принимают, — и отправить ее мужу. Ну, ты понимаешь куда — в лагерь. Отказать я не мог, а теперь думаю: увидят мой обратный адрес и пришьют мне связь с врагами народа. Как ты думаешь?
— Не знаю, Леша, у нас все может быть. А ты на кого-нибудь имеешь зуб?
— При чем тут зуб?
— Если имеешь, — его адрес и укажи. Леша засмеялся.
— А ну тебя с твоими шуточками! Я серьезно спрашиваю.
— А ты не понял. Укажи липовый адрес.
— А ты бы взял посылку?
— Взял. Отказать было бы бесчеловечно.
— И отправил бы?
— Ну, раз взял, то, конечно, отправил бы. А ты все еще колеблешься?
— Да посылку я давно отправил, еще перед поездкой в Ленинград.
— Ну, и не мучайся. Ты же хорошее дело сделал.
А дело тут такое: если бы не отправил, может быть еще больше мучался. Об экскурсии все рассказы начинались с того, что в Ленинград ехали с пересадкой в Орше, а там штурмовали вагоны и соучениц втаскивали в окна.
У нас, градостроителей, архитектурным проектированием руководили, не считая аспирантов, Дмитрий Андреевич и Сергей Николаевич Турусов — лет тридцати с чем-то, высокий брюнет с большим лбом, красивый и представительный. О таких говорят — импозантный мужчина. Не знаю, работал ли где-нибудь еще Чепуренко, Турусов же иногда говорил: У нас к Гипрограде... Большой мастер антуража: когда брался за кисточку, деревья, люди, автомобили, даже облака у него получались, нам на зависть, эффектно стилизованными. В указаниях категоричен, не любит их обсуждений и возражений, иногда небрежен: сегодня скажет одно, следующий раз — противоположное.
— Сергей Николаевич, а прошлый раз вы сказали...
А ты сам думай! Единственный преподаватель, говоривший студентам «ты» и часто дававший почувствовать свое превосходство. Остроумен, резок и язвителен. Но всегда чувствует грань допустимого и если позволяет себе переходить эту грань в отношениях с одними, то воздерживается — с другими. Хорошенькая Света, поработав в группе Турусова, следующий раз оказалась в группе Чепуренко. На выставке проектов она, показывая Турусову на свои деревья, сказала:
— А правда сделано под Турусова?
Светочка, ты лучше делай под себя. Турусов — кумир многих студентов, они его окружают и ловят каждое слово. Некоторым и мне он несимпатичен: рисуется и любит производить эффект. Красуется — сказала о нем соученица. Артист — сказал о нем соученик. Турусов, конечно, это чувствует и никого из нас в свою группу не берет.
Объявлены списки групп, я — в группе Чепуренко. В семестре только один курсовой проект, но большой — генеральный план города. Просматриваю ситуационные планы городов, выбираю Полтаву и говорю Дмитрию Андреевичу, что хочу туда съездить.
— Дело хорошее, но командировки на обследование оплачиваются только для дипломных проектов.
— А я съезжу так, за свой счет.
— Вы в Полтаве не бывали?
— Не бывал.
— Поезжайте, но ничего не фотографируйте и фотоаппарат с собой не берите — могут быть неприятности.
— Фотоаппарата у меня нет. Я может быть что-нибудь зарисую.
— Тогда возьмите справку — кто вы такой и для чего находитесь в Полтаве. Круглую площадь, музей и, вообще, памятники архитектуры не рисуйте — их найдете в литературе. У вас есть где остановиться?
— А я от поезда до поезда. Дня хватит?
— Для общего впечатления — вполне, город не из больших.
Приехал среди ночи и чуть свет пошел в город. План его помнил и дорогу не спрашивал.
Направляясь в центр, увидел здание музея — бывшего земства. Когда-то его считали примером зарождающейся украинской национальной архитектуры, теперь называют образцом эклектики и потуг буржуазного национализма искусственно создать архитектуру, отличающуюся от русской и польской. Здание своеобразное, красивое и, действительно, чем-то ассоциируется с Украиной, а чем — определить не берусь и решаю поговорить с преподавателем истории архитектуры. В центре города, в середине известной круглой площади — известный монумент победы, возведенный к столетию польской битвы, окруженный зеленью. Не сомневаюсь — зелень была задумана партерной, но посадили деревья, они выросли, закрыли монумент, и он виден только из аллей, к нему ведущих. Теперь там парк с назойливой и безвкусной агитацией. Застройка площади — единый ансамбль и стиль ампир, но этот ансамбль заслонен парком, и видеть его можно только по частям. Обхожу площадь, любуясь этим ансамблем, и вдруг на углу главной улицы вижу четырехэтажный модерн явно -надцатых годов нашего столетия. Изувечен такой ансамбль!..
Старинные церкви, отдельные красивые дома, памятники, много зелени — парки, скверы, улочки, над которыми деревья сплелись кронами, но в целом застройка Полтавы ничем не примечательная, обычная для украинской провинции и даже убогая. А город в целом не просто красив, а очень красив. Его особое очарование — в раскрывающихся далях: долина Ворсклы, леса, луга, ветряк на далеком холме... Застраивая и реконструируя город, такие виды застраивать нельзя. Я стал их рисовать и помечать на рисунках — откуда этот пейзаж виден. Только открыл альбом — окружили зеваки — и дети, и взрослые. Сначала я отвечал на вопросы, но потом, — вопросы не кончались, — попросил не отвлекать меня — у меня мало времени, и вдруг услышал:
— А покажите ваши документы.
Обращался пожилой человек — ни интеллигент, ни рабочий, ни колхозник, похож на кустаря или мелкого торговца, таких теперь нет.
— А вы имеете право проверять документы? Так предъявите свое удостоверение.
— Кажный может проверить, если человек подозрительный.
— Ну, если каждый, вот и предъявите свои документы — вы мне тоже кажетесь подозрительным.
— Значит, не хочете предъявить?
Я обернулся и резко сказал:
— Отстаньте! — И увидел, что зеваки отошли подальше, их уже меньше, они молчат и только одна женщина сказала: «Та чого ви причепилися до нього? Хай собi малює».
Заставил себя не оборачиваться, и не глядя по сторонам, кончить рисунок. Когда рисовал в третьем или четвертом месте, пристававший ко мне явился с милиционером. Милиционер не стал требовать документы, а повел меня, как он сказал, в район. По дороге вспомнил сколько раз меня отводили в милицию: в Харькове, в Макеевке, в Нальчике... Если считать со дня рождения, в среднем выходит через каждые 6 лет и 9 месяцев, если считать со дня совершеннолетия, — через каждые 2 года и 9 месяцев. Если так пойдет и дальше, имею шанс поставить мировой рекорд. В милиции дежурный тоже не стал проверять документы, а оставив меня под охраной того же милиционера, вышел. Все понятно: пошел докладывать начальству или звонить в НКВД — милиция шпионами не занимается. Вскоре явились двое: пожилой, плотный, в штатском и помоложе — высокий, в гимнастерке, синем галифе и пыльных сапогах. Пошли в другую комнату. В штатском сел во главе стола, помоложе — у его торца и поставил стул для меня рядом с собой.
— Предъявите ваши документы, — сказал в штатском.
Положил на стол паспорт, студенческий билет и справку, которую посоветовал взять Чепуренко.
— Еще есть документы?
Положил военный билет. Они сверили документ один с другим, потом посмотрели рисунки и перелистали чистые листы альбома.
— Вы будете проектировать город? — спросил в штатском.
— Да.
— А рисуете не город, а его окрестности. Как вы это объясните?
— Полтава — очень красивый город...
— Неужели?
— Дайте объяснить, я же на ваш вопрос отвечаю. Вы тут живете и к красоте города привыкли...
— Давайте ближе к делу!
— А красота города — в его окрестностях.
— Ну и что?
— А то, что когда будут реконструировать и застраивать город, надо, чтобы не закрыли эти, — я показал на альбом, — красивые виды. Ну, я и замечал места, откуда они открываются, — я раскрыл альбом и показал запись, сделанную на рисунке, — я рисовал эти виды.
Наступило молчание.
— И город будут застраивать по вашему проекту? — спросил младший.
— По какому проекту будут застраивать — я не знаю, но нас учат правильно работать.
— Ну, что? — обратился старший к младшему. — Отпустим парня?
— Отпустим.
— Перепиши документы. А вы, — обратился старший ко мне, — больше не рисуйте.
— Но мне нужно еще один вид зарисовать.
— Обойдетесь.
— Вы даже не спросили какой. Почему же эти, — я показал на альбом – можно, а еще один — нет?
— Здесь вопросы задаем мы.
Я замолчал и, пока в полувоенном что-то выписывал из моих документов, решил: все равно долину Ворсклы зарисую, жаль, что не с нее начал и жаль, что день уже короткий. Когда уходил, услышал как младший сказал:
— А интересная у парня работа.
— У каждого своя работа, — ответил старший. Только вышел из милиции, как меня остановил тот, кто привел милиционера.
— Отпустили? Не надо было артачиться. Набить бы ему морду!
По-шел вон! — отчеканил по слогам и зашагал, не оглядываясь. Рисовать долину Ворсклы не пришлось. Там был фотограф, который снимал всех желающих на фоне этого ландшафта. К сожалению, моя фотография была бы готова завтра, но у фотографа нашелся лишний снимок какой-то парочки. Потом, когда стемнело, я успел порисовать в другом месте. Все время шли люди, наверное, — с работы, но, слава Богу, — ни один человек возле меня не задержался.