3.

3.

Норма хлеба рабочим — от 600 грамм до килограмма, в зависимости от характера работы и ведомства — в тяжелой промышленности больше, в легкой — меньше. Служащие получают по 400 грамм, иждивенцы, в том числе дети, – по 200. Дома хлеба недостает, и каждый из нас на завтрак, обед и ужин получает одинаковую порцию. Нина, приезжая помогать Лизе кроить и шить, привозит с собой кусочек хлеба. На продовольственных карточках — талоны с надписями: мясо, рыба, крупа, макаронные изделия, жиры, яйца, сахар, мыло... Получали немного сахара, подсолнечного масла, серых макарон, крупу, почти всегда перловую, и хозяйственное мыло, которое тогда называлось простое. Все это я хорошо помню — и мне приходилось ходить в магазин с хлебными и продуктовыми карточками. Утром и вечером, к чаю или кофе, каждому полагалось по маленькому кусочку сахара. Пили вприкуску, а иногда, как говорила Лиза, — и вприглядку. На предприятиях и стройках ударники получали талоны на мануфактуру, одежду и обувь. У нас дома никто таких талонов не имел. Одно время я ежедневно ездил с судками в милицейскую столовую за обедами с неизменным гуляшом на второе. Обед Лиза делила поровну, а сколько порций я получал — не помню.

Во дворе против дома — большой погреб с двумя отделениями, а над его земляным холмом — сарай, в котором хранились лопаты, грабли, ведра, лейки, поломанная мебель и разный хлам. Над сараем — односкатная крыша, спускающаяся до земли, а между ней и кирпичной оградой соседнего дома узкий проход, поросший травой. В конце прохода лет пять тому назад Сережа вдвоем с плотником соорудили летний душ с большим баком, в котором вода нагревалась солнцем, и мы с удовольствием им пользовались. Теперь в этом проходе Сережа и я устраиваем загон для кроликов, загораживая его с торцов металлической сеткой. Возимся с устройством калитки и кирпичных фундаментов под ней и сеткой, чтобы кролики не могли подкопаться. Сбиваем из досок большие клетки для крольчат с дверьми из той же сетки. Сережа — член общества кролиководов и откуда-то привозит корм, в корм идут и очистки овощей. Мы с ним кормим и поим кроликов, чистим вольер и клетки, разделываем тушки забитых кроликов, иногда сразу три — и для Резниковых, и для Майоровых. А забивать кроликов мне не приходилось, я и не видел, как это делается.

Была большая белая крольчиха особой породы, ожидали крольчат и ее посадили в клетку. Уходя, Сережа поручил мне проследить за ней и вовремя перенести клетку из сарая в кухню-переднюю, чтобы крольчата не померзли. А я, занимаясь, прозевал, и крольчата померзли. Пришел Сережа, и я сразу сказал ему об этом.

— Индюшка! — в сердцах воскликнул Сережа, помрачнел и ушел в свою спальню, потом вышел оттуда и подошел ко мне. — Да не надо расстраиваться! — сказал он. — Если бы все огорчения и неприятности были только такие, какая была бы прекрасная жизнь!

Изъян сказал мне, что в Харькове открылся УФТИ — Украинский физико-технический институт, что там работают над разложением атомного ядра, и я услышал ничего не говорящую мне фамилию руководителя этой работы. Изъян пытался объяснить мне суть проблемы, говорил, что над ней усиленно работают знаменитые физики в Англии, Германии, Дании и других странах.

— Откуда ты это знаешь?

— В этой группе работает мой двоюродный брат.

Изъян пытался заинтересовать этой работой и меня, познакомил с двоюродным братом, который тоже что-то рассказывал, но гораздо толковее Изъяна, я стал понимать значение этой работы и то, что для кого-то она может быть исключительно захватывающей, но меня она не увлекла. Я высказал предположение о возможности использования этого открытия в военных целях.

— Ну что ты! — ответил Изъян. — Говорить об этом — делить шкуру неубитого медведя.

Зимой была практика. Изъяна, Пексу и меня направили на ХЭМЗ — электромеханический завод. До войны этот завод находился в Риге, когда немцы занимали Прибалтику его эвакуировали в Харьков, и среди его рабочих и другого персонала мы встречали латышей. Завод нас удивил чистотой и относительной тишиной, если не считать периодического громыхания портальных кранов. Практика была ознакомительной, но длилась долго. Из техникума ни разу никто не пришел, на заводе нами никто не интересовался, мы были предоставлены самим себе. Обошли завод, иногда спрашивая кого придется, разобрались в характере и последовательности производственных операций, обошли второй раз, интересуясь применяемыми материалами, и не знали, что нам дальше делать. Изъяна это устраивало: он приносил литературу по физике, забивался в какой-нибудь уголок, читал ее и конспектировал, предлагал литературу и нам. В одном цеху работали огромные карусельные станки и наряду с ними — обычные токарные, на которых мы немного поработали в мастерских профшколы. Мы с Пексой обратились к начальнику цеха с предложением поработать на этих станках. Узнав, что мы практиканты, на заводе временно и никакого стажа такой работы не имеем, он сказал, что нет смысла брать нас на работу. Обратились к начальнику другого цеха, обратились к нему потому, что он показался нам симпатичным человеком, представились — кто мы такие и спросили — не может ли он нам дать какую-нибудь работу. Он удивился такой нашей практике, помолчал и сказал, что может поставить нас на обмотку статоров. Цех — обмоточный, и другой работы у него нет. Мы растерялись: на обмотке работали только женщины.

— Так засмеют же! — воскликнул Пекса.

А вот вы уже и испугались. Тут же, в кабинетике начальника, мы посоветовались и решили, чем околачиваться без дела, лучше пойти хоть на такую работу. Нас оформили, выдали хлебные и продуктовые карточки, прикрепили к столовой, и мы старались работать как следует.

На обмотке работали по двое, и нас поставили за один статор.

— Мальчики, вы хоть юбки оденьте, — сказала женщина с соседнего статора.

— Мы бы и рады одеть, так нет материи на юбки, — ответил я. — Вот заработаем талоны, тогда и наденем.

— Тут заработаешь талоны, как же! — сказала ее напарница. — Придется вам штаны перешивать.

— А вы дайте нам свои юбки, мы не откажемся, — сказал Пекса.

Соседки насмеялись, подошли к нам и стали показывать приемы работы.

Завод находился на восточной окраине, за ним — лишь Кирило-Мефодиевское кладбище, уже без церкви. Пекса жил на Лысой горе — северо-западной окраине, ездить ему приходилось через весь город, но на работу мы не опаздывали. На проходной вставляли в автомат картонный табель, и автомат отбивал на нем время прихода.

— Пекса, ты сегодня на работу не опоздал? — подходя к нам и улыбаясь, спрашивает мастер. Пекса отрывается от работы и молча протягивает картонный табель.

— Да это я так... Лучше так руку держать, — говорит он мне и показывает, как держать руку.

Работали посменно, кажется, — и в третью смену: помню ночной, хорошо освещенный завод. Работа была ручной и монотонной. Я еще приноравливался, а Пекса вполне освоился и время от времени на меня покрикивал. Очень скоро мы стали выполнять норму, потом — перевыполнять, потом обогнали всех и стали ударниками. И вот, в утреннюю смену мастер сказал нам, что должен приехать корреспондент из какой-то газеты и будет брать у нас интервью. Мы испугались: не хватало нам еще позора на весь свет! Удрали, решили спрятаться и не показываться до конца смены, потом передумали, пошли к начальнику цеха и стали ждать, когда он освободится, — Что-то случилось? — спросил он, глядя на нас, после того, как освободился.

Мы стали просить его, чтобы о нас не писали в газете. Он захохотал и сказал:

— Нашли где прятаться! Корреспондент перед беседой с вами обязательно зайдет ко мне.

Ну, ладно, ребята, идите на галерею, тихонько там посидите, потом я вас позову.

На самом деле мы очень долго ждали или это нам так показалось — не знаю. Наконец, нас позвали, и начальник цеха сказал нам:

— Идите работать. С корреспондентом я договорился — писать он о вас не будет. И вот что, ребята; после смены зайдете — получите талоны на мануфактуру.

— Можно будет и юбки пошить, — сказал Пекса, и начальник цеха снова захохотал.

В столовой кормили однообразно, невкусно и несытно, но однажды на второе были куры.

Оказалось, что на завод приезжал Эрнст Тельман. На заводе мы его не видели, но потом случайно я его увидел и услышал на митинге возле здания ВУЦИКа.

На работе я так уставал, что болели руки и к концу смены дрожали ноги, а Пекса работал играючи. Я надеялся, что втянусь, но окончилась практика.