4.
4.
В дни рожденья Лизы, Сережи, Гали, когда-то и отца, в большие религиозные праздники, в дни смерти дедушки и бабушки и на Новый год издавна у нас собираются родственники и такие старинные друзья, что их и от родственников не отличишь. Но уже давно они приходят к нам и в тревожные времена. Я много раз слышал как Сережа и Лиза обсуждают, что купить для обеда в выходной день. Иногда Лиза спрашивает: «Ты думаешь — будет сбор всех частей?» – «После таких событий нагрянут непременно», — отвечает Сережа. Для постоянных гостей наш дом – клуб, в котором можно говорить что думаешь, осуждать и высмеивать власти, строить предположения, спорить, — как говорится, — отводить душу. Теперь я удивляюсь долгой жизни этого клуба. Конечно, невозможно представить, чтобы среди его членов был доносчик, но могли кого-то арестовать… А многие ли выдержат пытки?
Приехал в отпуск отец, молчаливый и замкнутый более обычного. Собрался наш клуб. В оценке Финской кампании — единодушие: война — агрессивная, а ее ведение так бездарно, что мы после всех воплей о мощи нашей армии вдруг всему миру показали ее неспособность на протяжении месяцев сокрушить сопротивление маленькой страны.
— Не сомневаюсь, что Сталин намеревался расправиться с Финляндией, как Гитлер с Польшей, — сказал Федя.
— А получился такой позор! — сказала Надежда Павловна. — Даже мне стыдно.
— Я удивляюсь, — говорит Михаил Сергеевич. — Совсем недавно в Монголии успешно били японцев. Что случилось? Неужели финны настолько сильней?
— Не в том дело, Миша, — отвечает Кучеров. — Совсем недавно, но Сталину достаточно, чтобы за это время уничтожить высший командный состав.
— Не только высший, — добавляет Федя. — Кажется, что и от среднего мало что осталось.
— Вот, вот! — говорит Сережа. — Как это прикажете понимать? Не дурак же он, чтобы не видеть, к чему приводит его нескончаемый террор.
— Я иногда думаю вот о чем, — говорит Галя. — Вот шли эти суды над старыми большевиками, и всех их обвинили в том, что они шпионы и агенты империализма. А может быть это — «Держи вора!» Может быть он сам чей-то агент? Тогда хоть как-то можно объяснить то, что у нас делалось и делается.
— Это было бы слишком простое объяснение, — ответил отец.
— Ну и что, что простое?
— Да его бы его бывшие соратники — старые большевики – давно на этом бы поймали, — сказал Федя. — И давно бы с ним расправились.
— У него свои цели, — сказала Клава.
— А какие? — спросила Галя.
— А это ты у него спроси, — ответил отец.
— Похоже, что его цель — власть, личная власть, никем и ничем не ограниченная, — сказала Клава, — над страной, а в мечтах, как у Гитлера, над миром — под видом борьбы за коммунизм. Не сомневаюсь, что он на самом деле мнит себя гением.
— И как у всех большевиков, цель оправдывает средства, — добавил отец. — А по поводу нашей Финской кампании я вот что думаю: как бы Гитлер не переменил свои планы.
— То есть? Ты что имеешь в виду? — спросил Сережа Нашу пословицу: куй железо, пока горячо. Как бы он вместо того, чтобы вторгаться в Англию, не повернул войска против нас.
— И я этого опасаюсь, — сказал Федя.
— Выходит, если Гитлер не дурак, он не упустит такой возможности, — задумчиво, как бы про себя, сказал Кучеров.
— Он будет дураком, если воспользуется этим моментом, — сказала Клава.
— Спасибо, удружила! — ответил Кучеров.
— Ну, чего ты, Володя? Я же о Гитлере. Сережа переводил взгляд с отца на Федю, на Кучерова, на Клаву и, наконец, сказал ей:
— Объясни, пожалуйста, почему ты так думаешь.
— В одиночку немцев не одолеть. Европу, как союзника, мы потеряли, она под каблуком Гитлера и, можете не сомневаться, Гитлер заставил ее хорошо работать на себя. Англия? Она уже пыталась открыть фронт в Европе, но сил у нее для этого нет. Остается надежда на Америку. А для Америки лучшего плацдарма при наступлении на Европу, чем Британские острова, нет. Можно наступать и из Африки, но это куда сложнее.
— Да зачем Америке за нас заступаться? — спросила Надежда Павловна. — Для нее Гитлер и Сталин — два сапога — пара.
— Не за нас, а за Европу, за ее цивилизацию. И получится, что мы с Америкой, хотим этого или нет, окажемся союзниками.
— Значит, ты считаешь, — спросил Сережа, – что Германия нападет на Советский Союз только после захвата Великобритании?
— О, нет! Ручаться за это я не могу — соблазн, действительно, велик. Я говорю только о том, что если Гитлер нападет на нас до захвата Великобритании, он совершит непоправимую ошибку.
— Если бы Америка готова была вступить в войну сейчас, — говорит Федя, — твоя правда, и других мнений быть не может. А ты вспомни, когда Америка вступила в прошлую войну. В немецком генеральном штабе не дураки сидят, разведка у них, можешь не сомневаться, хорошо поставлена, и если Германия сейчас нападет на Советский Союз, можно быть уверенным, что вступления в войну Америки вскоре не ожидается. А захват Великобритании Гитлер отложит на потом, но, конечно, до вступления Америки в войну — тут ты права.
— Потом не получится. Потом немцам будет не до захвата Великобритании — они увязнут в России.
— В России они увязнут, — сказал отец. — Этого им не избежать, получат второй фронт. А этого они больше всего боятся.
— А ты, Федя, рассуждаешь с позиции немцев, — продолжала Клава: — если они нападут, то будут рассчитывать на быструю войну и легкую победу, как в Польше и во Франции. У нас это не пройдет, как не прошло у Наполеона.
— Пожалуй, вы правы, — сказал Федя и поднял руки. — Сдаюсь... Клава — это голова, я бы ей палец в рот не положил.
Когда утих смех, — больше всех смеялись отец, Клава и я, — Кучеров, переглянувшись с Михаилом Сергеевичем, сказал:
— Нас с Мишей еще вот что интересует. Недавние зверские указы, — это, конечно, подготовка в большой войне. Вот мы обсуждаем когда и при каких условиях Германия может напасть на нас. Значит ли, что эти указы — только на случай нападения Германии? Или возможна какая-то другая большая война? В союзе с Германией?
— А если в союзе с Германией, — спросил Михаил Сергеевич, — то против кого и за что? Европу мы, кажется, уже кончили делить.
— А ты забыл про давнее устремление Российской империи? — спросил Сережа. — Дарданеллы, крест на святой Софии, крепость, контролирующая вход в Черное море?
— Но это — война с Турцией, а Турция — в большой дружбе с Германией.
— И Румыния в большой дружбе с Германией, — сказала Надежда Павловна. — Ну и что?
Заговорили вместе Клава, отец и Федя, но сразу остановились, переглянулись и предоставили возможность ответить Клаве. Клава сказала:
— Разница большая, То, что мы до сих пор захватывали, это, конечно, — по сговору с Гитлером. А после Финской войны зачем Гитлеру соглашаться на наши новые территориальные приобретения? Тем более, — на выход к Средиземному морю?
— Совершенно верно, — подтвердил Федя. — Я думаю, что Бессарабия и Северная Буковина — наши последние приобретения.
Рядом с Лизой сидела Юлия Кирилловна. Они то говорили о чем-то своем, то прислушивались к общему разговору, а сейчас Юлия Кирилловна сказала:
— Куди кiнь з копитом, туди i рак з клешнею.
А ведь, действительно, — подумал я, — масштабы оттяпывания не сопоставимы. В проектном институте недалеко от меня вдруг увидел Дмитрия Андреевича Чепуренко, сидевшего рядом с архитектором, под началом которого я работаю. На старших курсах Чепуренко — из самых уважаемых и любимых руководителей. Он доброжелателен, немногословен и привлекает мягким юмором. Ему лет под сорок, он высокого роста и очень курносый. Запомнилась сценка: он заходит в аудиторию, а на доске нарисована его голова со сходством, достаточным, чтобы быть узнанной. В наступившей тишине Чепуренко подходит к доске, стирает нос, рисует другой, поправляет что-то еще, — сходство полное, — вытирает руки и, улыбаясь и глядя на нее издали, говорит: «Видно — хорошо потренировались». Под его руководством в минувшем семестре я проектировал квартал многоэтажных, — по тому времени 4—5 этажей, — домов. Из всех курсовых проектов почему-то именно этот оказался для меня самым трудным и неудачным: много с ним возился, еле успел ко второй выставке и получил тройку. Вдруг мой начальник и Чепуренко оказались возле меня — Чепуренко хочет посмотреть проект поселка, над которым я работаю.
— Начиная с первого эскиза работа выполнена самостоятельно и, — не правда ли? — вполне профессионально, — говорит мой начальник. Мы и зачислили Петра Григорьевича на работу — пусть хоть деньги получит. Ты посмотри на соотношение застройки и ширины улиц. Мало кто уделяет этому внимание, а здесь они приятны. Твоя школа?
— Школа Эйнгорна. Вот я смотрю — площадь масштабна поселку, а не распластана, как теперь часто делают. Проект решен хорошо — логично и красиво. Вы, Горелов, попросите, чтобы вам отсиньковали экземпляр, хотя бы ваших чертежей.
— Давайте выйдем, — говорит мой начальник, протягивая мне папиросы. — Мы с Петром Григорьевичем покурим, а ты подышишь отравленным воздухом. — Вышли, закурили, и он продолжает: — Вот теперь подыши нашим воздухом. Отпечатать чертежи для Петра Григорьевича нельзя: поселок для… ну, для танкозавода. Не знаю, как он будет строиться и эксплуатироваться, но проектирование засекречено. Такое у нас сплошь да рядом — наверное, это и есть бдительность. Стыдно сказать, — даже подписи Петра Григорьевича не будет — у него нет допуска.
— Коля, да разве так можно? Он же автор. Это знаешь как называется?
— Митя, не горячись. Что лучше: держать способного проектанта на вычерчивании чертежей, которые он подпишет в графе «чертил», или дать ему возможность поработать самостоятельно?
— Ну, и пусть не будет моей подписи, — говорю я. — Зато работа интересная.
— Ну, хорошо. Работу Горелова я видел, и для меня этого достаточно.
— Дмитрий Андреевич, вы проверяете как проходит практика? — спрашиваю я.
— Ничего я не проверяю. Я зашел к Николаю Николаевичу по своим делам. А вы кому-нибудь говорили, что вас здесь приняли на работу?
— Дома сказал.
— А еще кому-нибудь? С соучениками видитесь?
— Иногда встречаю. — Несколько секунд я припоминал. — Больше никому не говорил. А что?
— Стипендию получаете?
— Получаю. Ах, вот оно что: наверное, нельзя получать стипендию и зарплату?
— Я точно не знаю, но боюсь, что нельзя. И касается ли это временной работы, тоже не знаю.
— Да по сравнению с зарплатой стипендия так мала, что я готов ее вернуть за эти два месяца.
— Дело не в этом. Вы не сообщили, что получаете зарплату, и если кто-нибудь об этом узнает и захочет вам насолить, у вас могут быть неприятности. Поэтому я и спросил — знает ли еще кто-нибудь?
— Считайте, что все благополучно, — сказал мой начальник. — Петр Григорьевич никому не говорил, а мы не станем сообщать в ваш институт.
— И то верно, — сказал Чепуренко.
Дня через два Сережа мне говорит:
— Я навел справки. Студенты на практике получают либо стипендию, либо зарплату. Но раз ты никому не говорил, что получаешь зарплату, — можно не беспокоиться. Кто там станет тебя проверять? Да еще при нашем хаосе.
На нашем факультете — традиция: после проектной практики — экскурсия в Ленинград почти на весь август, а на обратном пути — несколько дней в Москве. Что может быть лучше для каникул — впервые, да еще с друзьями, побывать в Ленинграде и его пригородах? Скоро август, и вдруг мне предлагают на работе остаться еще на месяц. Из-за денег, хотя они очень не помешают, я бы не остался, но мне страсть как хочется окончить свой первый реальный проект, хорошо начатый и хорошо идущий. Я ни с кем не советуюсь — решать мне. Если будет война, а это будет страшная война, и я погибну, то какая разница — был я в Ленинграде или не был? Выживу или вдруг войны не будет — что я, не побываю в Ленинграде? Поколебавшись несколько дней в размышлениях, решил довериться чувству: поступлю так, как больше хочется. Прислушался к себе: больше хочется закончить проект, и я остался. Лиза расстроилась: как же, Петя в этом году совсем не отдохнет. Отец ее успокаивал: работа по душе лучше любого отдыха. Сережа помалкивал, но в его взгляде угадывались и удивление, и одобрение. Галя сказала:
— Ишь ты какой!
— Какой такой?
— Да вот такой.