13

13

Письма с нашей бывшей родины приходили довольно часто. Нам писали друзья и знакомые, коллеги по работе и соседи по квартире, сослуживцы с комбината и проектно-конструкторского бюро. Мы были им рады и ни одно не оставили без ответа.

О состоянии дел в ПКБ Мясомолпрома, которое я возглавлял последние пятнадцать лет жизни в Союзе и покинул за несколько дней до отъезда из страны, писал один из моих бывших замов Сергей Максименко. Положение работников там ухудшалось с каждым днём. Должностные оклады, которые мне перед самым отъездом удалось повысить более чем в два раза, всё в меньшей мере обеспечивали минимальный прожиточный минимум людей. Основным источником их доходов стали поездки в Польшу и перепродажа купленных там товаров.

Снизился спрос на проектные работы. Предприятия не имели средств на их оплату и тем более на строительство и реконструкцию производственных цехов и объектов соцкультбыта. Работы по новой технике и прогрессивной технологии, как и содружество с ведущими научными и конструкторскими организациями страны по внедрению законченных разработок, прекратились и в тематических планах осталась, в основном, только ремонтная и сметная тематика. Начались увольнения. Многие ушли в кооперативы, где больше платили, другие вовсе бросили работу и занялись спекуляцией, чтобы как-то прокормить семью. Покинул ПКБ и Сергей Евгеньевич -один из его наиболее способных и творчески мыслящих работников.

О делах на мясокомбинате, директором которого я проработал около двадцати лет, регулярно сообщала Раиса Давыдовна Матвеева - ветеран этого предприятия и один из ведущих его специалистов. Там теперь тоже многое изменилось. Объёмы производства падали. Из-за роста цен на мясопродукты снизилась покупательная способность населения. Всё более сказывалась конкуренция с другими предприятиями и с импортом, которым были завалены полки магазинов. Зарубежные колбасные изделия имели лучший товарный вид и нередко продавались по более дешёвым ценам.

Мой преемник, Эмма Сергеевна Попсуева, была вынуждена сократить численность персонала и работы лишились в первую очередь ветераны производства преклонного возраста. Чтобы как-то помочь людям выжить она занялась бартерными сделками - обменом своей продукции на изделия других предприятий. Работникам комбината по сравнительно низким ценам, а иногда в счёт зарплаты, выдавали не только продукты питания, но и предметы длительного пользования, одежду, обувь, хозтовары.

Единственное, что оставалось неизменным в новых условиях хозяйствования, было воровство. Хищения ещё более возросли и приняли массовый характер. Когда жить стало совсем невмоготу и зарплаты хватало только на хлеб и молоко, уже

никакие меры, включая угрозы увольнения, не могли уберечь даже честных работников от соблазна что-нибудь вынести с комбината. Многие же умудрялись красть и по большому - для продажи. Это и бартерная активность директора стали вскоре одними из причин по которым Попсуева лишилась своей должности. Плохие времена наступили на родном и близком моему сердцу предприятии - некогда одним из лучших в отрасли.

Мой коллега по научно-техническому творчеству - Михаил Львович Файвишевский, с которым я не порывал дружбу и регулярную переписку, писал о бедственном положении в науке. ВНИИМП, где он заведовал одной из ведущих лабораторий, влачил жалкое существование. Этот ещё недавно процветающий институт, что был головным в отрасли, вынужден был сократить объём работ и приостановить научные исследования по ряду важнейших тем из-за отсутствия финансирования. Государство теперь почти не выделяло средств на научные разработки в пищевой промышленности и работы продолжались, в основном, только по хоздоговорной тематике. Многие учёные пополнили всё возрастающую армию безработных. Сам Михаил Львович, автор ряда перспективных открытий и изобретений, еле сводил концы с концами. Несладко жилось теперь и учёным.

Наши друзья и соседи по квартире Людмила Михайловна и Николай Яковлевич Марченко в письмах сообщали о росте преступности в Могилёве. В этом, ещё недавно тихом и спокойном областном центре, где всегда до поздней ночи гуляла молодёжь, теперь, с наступлением темноты страшно стало выходить на улицу. Особенно возмущались они условиями содержания Центральной городской больницы, в которой многие годы работали. Лучшее медицинское заведение города теперь не имело средств на питание больных и лекарства. При госпитализации пациентов их родственникам “советовали” позаботиться о постельных принадлежностях, медикаментах и продуктах питания для своих близких. В больницу теперь ложились только в исключительных случаях, при необходимости оперативного вмешательства, и старались бежать оттуда как можно скорее. Трудно стало лечиться и дома. Многие отечественные лекарства в аптеках отсутствовали, а цены на импортные стали непомерно высокими. Внедрялась платная медицина, которая была недоступна для простых смертных.

Людмила Михайловна возмущалась тем, как быстро богатели бывшие партийные боссы, дельцы и спекулянты. Многие из них завладели хорошими

квартирами, покинутыми эмигрантами, и дорогими дачами в живописных пригородах города. Нашу квартиру, например, перекупил некий брокер Пивоваров, родственники которого при мне работали на мясокомбинате. Несколько месяцев над головой моих соседей не прекращался шум ремонтных работ. Завезли паркет и мрамор, новую арматуру и сантехнику, импортную мебель. Недолго, правда, наслаждался новый хозяин этой роскошью. Вскоре он стал жертвой заказного убийства на пороге своего дома. Такое нередко случалось теперь с бизнесменами в независимой посткоммунистической Белоруссии.

С нетерпением ждали писем от близких родственников. Жизнь становилась всё труднее и мы с тревогой и волнением ловили любую весточку, поступающую от них. Для беспокойства были все основания.

В Ейске осталась семья моей многострадальной Полечки. Она и её муж Володя ещё до нашего отъезда вышли на пенсию, которая и тогда обеспечивала полунищее существование. Им приходилось подрабатывать, но этого не хватало и они были в постоянных долгах. Их взрослые дети, ставшие кандидатами наук, помочь им не могли. Как и раньше, они сами пользовались помощью родителей.

Елизаровы старшие писали очень редко и на жизненные невзгоды не жаловались (Полечка это делать просто не умела). Подробностями жизни в Ейске они делились мало. Единственное, чего не скрывала моя сестричка, были трудности с продуктами в связи с быстрым ростом цен. Она больше интересовалась нашей жизнью в Америке и не забывала поздравлять нас со всеми прошлыми и новыми праздниками, днями рождения и юбилеями.

Наиболее полную картину, характеризующую состояние постсоветского общества, раскрывал в своих письмах мой племянник Валера. Он гневно возмущался бездействием властей, их отношением к страданиям народа. Ему, учёному-демографу, возглавлявшему Центр по изучению проблем народонаселения МГУ, это было виднее, нежели многим другим. Он считал, что Россия находится в состоянии не только затянувшегося на годы экономического и финансового коллапса, но и глубокого демографического кризиса. Со времени развала СССР среднемесячный бюджет российской семьи продолжал неуклонно падать. С каждым годом бедных становилось всё больше. Отсюда - резкое снижение затрат на питание, медицину и другие социальные нужды. И как следствие всего - возросшая смертность и падение уровня рождаемости.

Начиная с 1991-го года началось сокращение численности населения. Впервые в мирное время в России ежегодно умирало людей больше, чем рождалось. За годы правления Ельцина эта тенденция всё более усиливалась и счёт уже шёл не на тысячи, а на миллионы. Всё актуальнее становился вопрос “кому на Руси жить хорошо?”. Единственное, в чём никогда не испытывала наша страна дефицита, это в людях. Даже после революций, мировых войн, массовых репрессий, унесших многие миллионы жизней, в стране оставалось достаточно строителей светлого будущего. Теперь появилась угроза возникновения в обозримом будущем нового дефицита -людского. Размышления Валерия подкреплялись убедительными цифрами, таблицами, диаграммами, которые бесспорно подтверждали грустную тенденцию.

Были в его письмах и вырезки из газетных публикаций, подтверждающие, что тревожная демографическая ситуация, сложившаяся в стране, никого из высокопоставленных государственных чиновников особо не волнует. Их больше интересовало личное обогащение, а виновных в сложившейся ситуации они уже успели найти. Как и раньше, это были евреи, которые всегда становились козлами отпущения во всех бедах, настигавших Россию. В одной вырезке из журнала была цитата из речи председателя Комитета по безопасности Госдумы В. Ильюхина, который заявил следующее: “За годы реформ Россия потеряла 9 миллионов человек... Крупномасштабный геноцид не стал бы возможным, если бы основу окружения Ельцина, прежних правительств страны составляли представители коренных народов, а не представители одной, еврейской нации...”

Сказано достаточно ясно и комментарии здесь излишни.

Регулярно писала нам наша невестка из Минска. Она воспитывала двоих детей и ей было особенно трудно. Алёнке перед нашим отъездом ещё шестнадцати не было, а младшему Андрюшке только семь исполнилось. Они хоть и жили в своей кооперативной квартире и получали пенсию за покойного Мишеньку, но нуждались в нашей поддержке и помощи.

Первые её письма были довольно бодрыми и полными оптимизма, однако через несколько месяцев, когда началась инфляционная пляска и многократно возросли цены, в них зазвучали грустные мотивы. Нас она ни о чём не просила и своими проблемами с нами не очень делилась (гордость не позволяла), а с Верочкой, как с закадычной подругой юности, была более откровенна. Ей она сознавалась, что так трудно она никогда раньше не жила, что её всё более тревожит нужда и

недостаток денег. Месячного дохода не хватало даже на питание, ей постоянно приходилось одалживать деньги до очередной получки. Ещё труднее было её старшей сестре Тане, которая работала научным сотрудником в Академии наук. На академическую науку у государства не хватало средств, учёных всё чаще отправляли в отпуск без содержания и им просто не на что было жить.

Не лучше было в Минске и работникам промышленной сферы. Многие заводы стояли или работали не на полную мощность из-за отсутствия сырья, комплектующих изделий или спроса на производимую ими продукцию. Люди оставались без зарплаты. Такое представление о жизни в постсоветской Белоруссии складывалось из писем Иринки.

Хоть были они не нам адресованы, мы, конечно, их читали и не могли оставаться к ним равнодушными. Как не трудно нам было в первое время, в меру своих сил мы старались помочь внукам. В начале это были небольшие передачи со знакомыми, выезжающими в Минск, а со временем нам удалось найти фирму “Interport travel service, inc.”, занимающуюся отправкой грузов в республики бывшего СССР, и посылки в Минск стали уходить от нас регулярно.

Как постоянные клиенты этой организации, мы заслужили уважительное к себе отношение её персонала, а президент Николай Левчук, польский эмигрант украинского происхождения, вскоре стал другом нашей семьи. Он оказывал нам большую и бескорыстную помощь в решении многих житейских и бытовых проблем.

Иринке отправлялась одежда и обувь, продукты, предметы сангигиены, медикаменты и даже игрушки детям. Денег тогда и нам не хватало, всё это закупалось на распродажах по сниженным ценам, с купонами и талонами, в комиссионных магазинах, а кое-что с рук на уличных базарчиках. Основную работу по заготовке товаров, конечно, выполняла Анечка, а я помогал, как водитель, носильщик и упаковщик. Со временем мы освоили эту работу в совершенстве и заслужили похвалу Ника (так здесь называли Николая). Он теперь направлял всех “русских”, желающих отправлять посылки, к нам за помощью и вскоре нашу квартиру с полным основанием можно было назвать филиалом его фирмы. Со временем нашему примеру последовали многие знакомые, соседи, друзья и поток посылок всё нарастал, но по количеству отправлений и качеству упаковки никому не удавалось достичь нашего уровня. Мы прочно удерживали в этом деле первенство среди русскоязычных иммигрантов.

Посылки отправлялись не только в Белоруссию, но и в другие места нашим родным, близким и друзьям. В основном же они были адресованы Иринке и внукам в Минск.

Как писала нам Алёнка, получение каждой посылки было для них праздником и они ждали их с нетерпением. Андрюшке очень нравились концентраты вермишелевых супов. Он научился сам их готовить и умудрялся из одной пачки варить полный обед из двух блюд: вермишель с бульоном на первое, а без бульона на второе. Алёнке по душе было ореховое масло (пинат-батер), а Иринка отдавала предпочтение чаю и кофе. Сладости и конфеты делились между детьми, а игрушки шли Андрюшке.

Одежде и обуви больше всех радовалась Алёнка. Она была уже студенткой университета и ей, конечно, нужно было одеваться по моде. Раньше в письмах Наташке она жаловалась, что на неё всегда не хватало денег и ей уже не помнится, когда последний раз мама покупала для неё колготки или туфли. Теперь она хвасталась, что полностью одета из бабушкиных посылок и выглядит ничуть не хуже других девушек на их курсе.

Десятки посылок, отправленных в Минск, очень помогли им в то трудное время. Когда в одном из телефонных разговоров Анечка как-то спросила Иринку не лучше ли деньги, затраченные на отправку вещей и продуктов ( каждый паунд веса стоил около полутора долларов, без учёта стоимости купленных товаров), отправлять им ежемесячно в качестве добавки к их зарплате, она, не задумываясь, ответила, что лучше всё оставить без изменений, так как доллары они будут откладывать на чёрный день, а содержимым посылок воспользуются сразу.

Часто прибывали письма от Бори - старшего брата Анечки. Ему, как и его жене Люсе, было уже за семьдесят, но они продолжали трудиться, чтобы как-то помогать детям. Светочка и Аллочка давно вышли замуж, закончили мединститут и работали врачами, но без помощи родителей обойтись не могли. Боря был не только родственником, но и большим другом нашей семьи, добрым и отзывчивым человеком, незаменимым советчиком во всех делах, мудрым наставником. Каждая встреча с ним была для нас всегда праздником. Прощаясь, перед нашим отъездом, Борька говорил, что всю жизнь мечтал жить рядом с нами и был бы счастлив, если бы возникла такая возможность в Америке. Семья его младшей дочери раньше нас покинула страну и

жила в Германии. Их отъезд прибавил тревог родителям, от чего они как-то быстро состарились и стали ещё более одинокими.

Грустными были Борины письма из любимой Одессы. Его нежная привязанность к своему городу всегда вызывала моё восхищение. Теперь он с болью рассказывал о происходящих там изменениях с приходом новой администрации. Жизнь стала трудной и опасной. Как и везде, в “незалежной” Украине дорожали продукты и росла преступность, но не это было для него главным. Одесса теряла свой неповторимый колорит, свою былую прелесть. Не стало больше той жемчужины у моря, воспетой талантом Пушкина и Куприна, Катаева и Олеши, Паустовского и Жванецкого, что была когда-то кузницей талантов и гордостью страны. Она лишилась главной своей достопримечательности - коренных одесситов, значительная часть которых навсегда покинула страну. Людей стало не меньше. Нет, наверное, их теперь даже стало больше, но это уже были не те люди. И говорили они не на привычном языке, что был не русским, не украинским, не еврейским, а именно... одесским. Теперь в моде был только украинский, на котором здесь раньше мало кто говорил. Одесса стала другой.

Из Ленинграда приходили письма от Фанечки - дочери незабвенной тёти Фримы, оставшейся в моей памяти, как добрый ангел, ещё из нашего сиротского детства. Невесёлыми были и эти письма. Беды, постигшие страну, не обошли и Санкт-Петербург (так теперь называли этот город). Колыбель революции, как и всю страну, потрясла инфляция, коррупция и многократно возросшие цены на товары и услуги.

Фаина Исааковна уже давно разменяла восьмой десяток, но была вынуждена работать из-за мизерной пенсии, которой не хватало даже на питание.

Все наши родственники всю жизнь были неутомимыми тружениками. Несмотря на беззаветное служение Родине, они так и не разбогатели и еле-еле сводили концы с концами, зарабатывая на скромную жизнь себе и своим детям. Им не довелось сделать большой карьеры в старое советское время. Не научились они также воровать и спекулировать, без чего тогда нельзя было и думать о зажиточной жизни. Не стали заниматься этим и сейчас, когда жить на зарплату стало совсем невозможно и богатеют только дельцы, жулики и проходимцы.

Зная своих родственников, оставшихся ТАМ, мы советовали им как можно скорее покинуть страну, идущую в никуда и ставшую на путь произвола и

разграбления народного добра. Особенно настойчиво навязывали мы эту мысль моей Полечке и Иринке.

Полечке потому, что её муж Володя был горячим патриотом своей страны и наотрез отказывался её покинуть. Иринка же и мысли не допускала о жизни за пределами родной Белоруссии и до самого нашего отъезда даже обсуждать эту тему отказывалась. Они считали, что им с их русскими фамилиями, как и их детям, антисемитизм и дискриминация не угрожают и верили в светлое будущее на постсоветской Родине.

Мы же не сомневались в том, что им непременно следует уехать и как можно скорее, пока оттуда ещё выпускают, а здесь принимают. Их оптимизм относительно ожидаемой счастливой жизни во вновь образованных независимых государствах вызывал удивление. Для таких надежд не было никаких оснований. Всё шло к тому, что там может стать только хуже.

Жизнь, к сожалению, вскоре подтвердила наши худшие ожидания. Патриотизм Иринки вскоре приутих и её отношение к отъезду постепенно стало меняться. Со временем она даже стала проявлять беспокойство возможными изменениями в американской иммиграционной политике в части ограничения приёма беженцев из бывшего СССР. Ей вдруг почудилось, что когда наступит их черёд, выезд непременно запретят.

Нельзя сказать, что для таких опасений вовсе не было никаких оснований. Все республики СНГ заявили о демократических преобразованиях и равенстве народов и религий. Повсеместно вновь открывались еврейские школы и синагоги, появились газеты на идиш, создавались национальные театры и концертные бригады. В этих условиях действительно могло показаться, что никакой дискриминации больше нет и поэтому евреям теперь незачем куда-то бежать.

На самом же деле антисемитизм на необъятных просторах нашей бывшей родины не приутих. Несколько изменились его формы, что было известно правительству и конгрессу США, которые ещё не решались менять действовавшие тогда законы о приёме беженцев. Это было сделано позднее и моих внуков уже не коснулось.

Позицию главы семьи Елизаровых, к сожалению, не поколебали ни наши убеждения, ни ужасы первых лет рыночной перестройки. Володя до конца своих дней оставался верным идеям марксизма-ленинизма и горячим патриотом своей Родины.

Он твёрдо решил остаться в родном Ейске, которому посвятил много своих стихов и песен; рядом с лётным училищем, которому отдал лучшие годы своей жизни; у берегов Азовского моря, где любил рыбачить и проводить досуг. Идя навстречу пожеланиям своего старшего сына Валеры, он благословил отъезд его семьи вместе с Полечкой, а к себе намеревался пригласить младшего сына Борю, который не имел квартиры и приличной работы в Москве.

Володя был на шесть лет старше Полечки и в то время готовился отметить свой семидесятилетний юбилей. Сердце уже давно пошаливало и он не решался испытывать судьбу поисками новой жизни на чужбине. Его можно было понять и принятое им решение казалось даже великодушным.

Как бы там ни было, но к отъезду созрела только половина семьи Елизаровых. Особенно горячим сторонником выезда была их невестка Маша. Её мать, Людмила Николаевна, хоть и нелегально, но уже жила где-то под Вашингтоном и страстно желала скорейшего приезда дочери и любимого внука Толеньки.

Что в душе чувствовала Полечка, соглашаясь оставить на родине мужа и семью младшего сына, сказать трудно, но устно и письменно она тогда такой вариант одобрила и в сентябре 1992-го года мы отправили документы на выезд только четырёх человек. На них мы подписали афидевит и внесли гарантийную сумму денег в Jewish Community Center.

Как потом выяснилось, сестра моя полагала, что если вторая половина её семейства созреет к выезду, она сумеет их вызвать в любое время. Забыла она тогда о том, что по законам диалектики в мире ничего не бывает постоянным, что в нём всё, включая законы, находится в движении, что всё течёт и всё меняется. Дорого поплатилась она позднее за эту свою неосведомлённость. Досталось немало и нам.

Наверное, тогда следовало оформить анкеты на всех Елизаровых, игнорируя возражения главы семейства. Вскоре, по мере нарастания кризисных явлений, роста инфляции и увеличения преступности, желание эмигрировать из бывшего СССР у многих всё более возрастало, а возможности, наоборот, сокращались. Особенно велико стало стремление выехать в США у тех, кто такой возможностью в своё время не воспользовался, и теперь мог только пожалеть об этом.