149

149

Скорбная весть о большом несчастье, постигшем нашу семью, пришла опять таки в апреле. Поистине роковым стал для нас этот предпраздничный месяц. Беда случилась в конце марта, но мы не знали о ней целую неделю, и только недоброе предчувствие подсказывало, что случилось что-то страшное. Мы не раз высказывали свою тревогу детям, пока, наконец, Вова не признался, что 31-го марта 1987-го года с Мишей произошёл несчастный случай с тяжёлым исходом.

Было это в выходной день, в воскресенье. На участке работали считанные люди, выполнявшие неотложные работы. Когда Мише стало известно о неожиданном прибытии автомобиля с тяжелым оборудованием, он с трудом смог собрать только трёх человек для его разгрузки. Люди либо уехали из дому, либо были в нетрезвом состоянии (такое нередко случалось на Севере в выходные и праздничные дни).

Во избежании простоя транспорта, за что взыскивались большие штрафы, наш сын взялся участвовать в разгрузке в качестве грузчика и, когда работа уже заканчивалась, случилось несчастье. Один из рабочих поскользнулся на обледенелой дорожке, выпустил из рук тяжёлый груз и левая нога Мищеньки оказалась под ним.

Попытки рабочих унести пострадавшего в помешение оказались тщетными из-за невыносимой боли, и он пролежал на морозе около часа. Прибывшая, наконец, бригада “Скорой помощи” установила перелом бедра. Ему наложили шину и доставили в больницу посёлка Комсомольский, которая считалась лучшей в районе. Там ему сделали операцию и поставили ногу на вытяжку. Состояние его оценивалось, как тяжёлое.

Технический инспектор ЦК профсоюза, прибывший затем для расследования причин и обстоятельств несчастного случая, оберегая интересы производства, нашёл, что вины предприятия нет. Он дал заключение, что во всём виновата погода (скользкий грунт) и руководитель участка, т. е. сам пострадавший, который не принял мер безопасности и предосторожности, привлёк к работе неопытных грузчиков, не организовал расчистку дороги от снега и льда.

17-го апреля, после неоднократных тревожных звонков, мы получили небольшое письмецо (скорее записку) от сына, которое я храню до сих пор и привожу здесь дословно:

“Дорогие родители! Как вам уже известно, я нахожусь в больнице. Перспективы мрачные. Два месяца буду на вытяжке и три-четыре месяца в полном гипсе. В лучшем случае я вырвусь отсюда глубокой осенью, если лечение пойдёт в верном направлении. Больше всего беспокоюсь об Иринке и детях. Она каждый день, после работы, приезжает ко мне и совсем из сил выбилась. Дети дома одни. Мне их очень жаль.

Прошу маму, если ей позволяет здоровье, приехать хотя бы на месяц, чтобы помочь Иринке. И ещё одна просьба: заберите на лето Андрея. Только вы можете нам помочь. Прошу вас правильно меня понять.

Целую. Ваш Миша”.

Наш сын всегда был оптимистом и таких писем мы от него никогда не получали. Если он мог так написать, значит положение было очень трудным. Не было сомнений, что решение обратиться к нам за помощью Мишенька принимал один, без участия Иринки. Было ясно, что нужно немедленно ехать. Я предложил Анечке вылететь вместе первым же самолётом на Свердловск, но она отвергла этот вариант, как неприемлемый. Во-первых, такой путь потребовал бы две пересадки: одну на самолёт в Минске, а другую на поезд в Свердловске, что отняло бы много времени. Во-вторых, она считала, что там сейчас более нужна именно её помощь и моё присутствие может вызвать только дополнительные проблемы.

Анечка уволилась из ЦСУ, где в то время ещё работала, и собралась в дорогу. Я проводил её до Гомеля, откуда отправлялся самолёт с вахтой в аэропорт “Советский”. На одно свободное место было много претендентов, но слёзы матери, стремящейся скорее добраться к больному сыну, шепотом предложенная ею бутылка спирта подействовали на диспетчера, и ей достался единственный билет.

Дорога была трудной. Самолёт небольшой и некомфортабельный. Потребовалось несколько промежуточных посадок для дозаправки бензином. Укачивало. Но Анечка вынесла все испытания и вечером того же дня оказалась в Советском.

Тем временем Мишеньку перевели в больницу посёлка “Пионерский”, где заведующим хирургическим отделением работал молодой специалист, прошедший практику в Кургане у известного всей стране профессора Илизарова. Там обещали ускорить лечение за счёт применения “курганского” метода.

Из первого телефонного разговора с женой я понял, что сыну стало немного лучше. Ему поставили “аппарат Илизарова” и сростание кости ускорилось. Уменьшились и боли, которые не давали покоя. Теперь появилась возможность разделить заботы о нём и детях между двумя взрослыми женщинами, и всем стало легче. Андрюшка и Алёнка были с бабушкой, которая готовила им и Мишеньке вкусные блюда, а Иринка могла подольше задерживаться в больнице. Она договорилась о шестичасовом рабочем дне и у неё стало больше времени для ухода за больным мужем. Анечка словом и делом помогала ей в этом.

Андрюшке тогда ещё двух лет не было. Он был хорошим мальчиком, но требовал того, что положено ребёнку в таком возрасте. Алёнка, хоть и была уже в четвёртом классе, но и ей помощь и уход бабушки пришлись кстати.

Заведующий отделением и лечащий врач хорошо относились к Мишеньке и, в виде исключения, разрешили ему провести дни первомайского праздника в кругу семьи. Он передвигался с помощью костылей, но выглядел уже значительно лучше, и казалось, что дело пошло на поправку.

Домашняя обстановка, материнский уход, забота и внимание жены, общение с детьми положительно повлияли на его состояние и вселили надежду на скорое выздоровление. В разговоре с ним по телефону я почувствовал прежнюю бодрость в голосе и оптимистичный настрой, от чего на душе полегчало.

Анечка побыла с детьми еще несколько недель и, когда всем уже казалось, что кризис миновал, она, по настоянию Мишеньки, возвратилась домой. Он, как и Иринка, были очень благодарны ей за оказанную помощь. Договорились, что как только потеплеет, Андрюшку привезут в Могилёв. Алёнке же профком треста пообещал путёвку в ведомственный пионерский лагерь на всё лето, в Геленджик.

Все тогда считали, что самое страшное уже позади.