94

94

Несмотря на то, что государственный антисемитизм в СССР практически никогда не прекращался, видоизменялся его накал в зависимости от смены лидеров или под давлением мирового общественного мнения. Партийные идеологи всех уровней всегда держали “про запас” несколько “своих” евреев, на примере которых они могли показать, как относятся к “представителям еврейской национальности”, которые честно трудятся на благо Родины и не состоят на службе у “международного сионизма”.

В союзном масштабе такими были Илья Эренбург, который чудом уцелел в страшные послевоенные годы, когда были казнены многие видные деятели еврейской культуры и литературы, и даже стал послом мира советской державы за рубежом, Давид Драгунский, которому присвоили звание генерал-полковника, наградили двумя звёздами Героя Советского Союза и “уговорили” возглавить Антисионистский комитет.

В Белоруссии многие годы бессменно руководил СКБ Минского автозавода Борис Львович Шапочник, которому “пятая графа” анкеты и типично еврейский местечковый акцент не помешали стать Героем Социалистического Труда и лауреатом Государственных премий.

В число депутатов Верховного Совета БССР непременно избирался хотя бы один еврей. Им попеременно становились известный архитектор, какой-нибудь видный учёный или врач, но совсем без евреев не обходился ни один созыв парламента республики. Однажды депутатом Верховного Совета стал даже мой друг - школьный учитель Борис Берлин, который носил на груди депутатский значок целых четыре года.

Мне иногда казалось, что таким нужным для показухи евреем в масштабах нашей области был именно я. Казалось потому, что не знал я другого еврея, которого бы так долго терпели в такой высокой должности, награждали правительственными наградами, избирали в руководящие партийные и советские органы.

Как-то меня пригласили в горком партии и попросили подготовить письмо за своей подписью в адрес Первой всемирной конференции еврейских общин в защиту советских евреев, которая проходила в то время в Брюсселе. В этом письме я должен был показать, что никакого антисемитизма в СССР нет, что в нашей стране обеспечиваются права и свободы граждан всех национальностей, в том числе и еврейской, что закрытие еврейских школ, театров и газет объясняется отсутствием необходимости в них со стороны еврейского населения так как граждан еврейской национальности вполне устраивают русские театры, школы, книги и журналы. На собственном примере следовало подтвердить возможность получения высшего образования и престижной работы обыкновенным евреем из маленького еврейского местечка.

Я оказался тогда в довольно сложном положении. Из передач зарубежного радио, которые я продолжал ежедневно слушать, несмотря на помехи мощных глушителей, мне было известно, что в столице Бельгии Брюсселе собралось восемьсот делегатов из сорока стран мира с целью призвать СССР дать возможность советским евреям жить в соответствии с еврейской религиозной и культурной традицией, разрешить эмиграцию в Израиль и перестать чернить сионизм и еврейский народ.

Из собственного опыта мне было хорошо известно, как закрывались школы и театры, а из рассказов очевидцев я знал об издевательствах над евреями-отказниками, пожелавшими выехать в Израиль. Совесть не позволяла отрицать наличие антисемитизма и подтверждать обеспечение религиозных и гражданских свобод в нашей стране. Вместе с тем просто отказаться подписать такое письмо было опасно и грозило серьёзными последствиями для меня и моей семьи. Пришлось пойти на хитрость. Я сослался на срочную командировку в министерство и пообещал написать письмо после возвращения из Москвы. Когда же я вернулся в Могилёв, конференция закончила свою работу и отпала необходимость в отправке письма.

Хоть я и прикинулся тогда дурачком и казалось, что достаточных оснований для упрёков в моём непослушании не было, мне затем не раз напоминали тот случай, как знак нелояльности к политике партии по национальному вопросу и неблагодарности за доброе ко мне отношение.

Я часто упрекал себя потом в трусости и беспринципности в том случае, который надолго остался в памяти. Но каждый раз, анализируя своё поведение в подобных ситуациях, я приходил к выводу, что иначе тогда поступить не мог, ибо смелое и открытое осуждение линии партии привело бы к тяжёлым последствиям не только для меня лично, но и для всей нашей семьи, включая детей. Такая смелость и принципиальность в то время была очень опасной.