123
123
За прошедшие тридцать лет семейной жизни мы с Анечкой впервые так долго жили врозь. Бывали командировки на одну, две недели, случались поездки на курсы усовершенствования на месяц-полтора, но на четыре месяца подряд мы разлучались впервые. От этого страдали мы оба. Чувствовалась бытовая неустроенность, не доставало близкого друга и советника, возросли расходы на жизнь. Рассчитывать на скорое выделение квартиры в Минске из скудных фондов министерства мы не могли, а обменять наши престижные хоромы в Могилёве на небольшую двухкомнатную квартиру в Минске было не так просто. Желающих покинуть всё хорошеющую столицу и поселиться в загазованном химическими гигантами областном центре было мало.
Семья Мишеньки жила на частной квартире, Вовочка жил с семьёй из четырех человек (с ними жила Фаина Захаровна) в двух небольщих комнатах далеко от центра, а Верочка с Жорой и Наташкой имели однокомнатную квартиру, которую ей уступили мальчики в районе автозавода.
Мне оставалось выбирать между частным углом или комнатой и Верочкиной кухней. И я предпочёл кухню. Там мне стелили на ночь раскладушку, и там я, после ужина, рассматривал почту и готовил служебные документы к следующему рабочему дню. Их теперь было поменьше, чем на комбинате, но работы и сейчас хватало.
Верочка и Жора изо всех сил старались создать мне минимальные удобства и оказывали много внимания, но я понимал, что создаю проблемы молодой семье и нужно скорее решать вопрос с жильём. Было, правда, одно преимущество в моём проживнии у доченьки, которое я высоко ценил. Я мог ежедневно общаться с дорогими моему сердцу людьми и делить с ними свои радости (их было немного) и печали, которых было побольше. Много удовольствия доставляла Наташка, которой уже исполнилось три годика. Она была очень милой и забавной девочкой.
На работу и с работы добирался городским транспортом, и хоть здесь он работал намного лучше чем в Могилёве, это доставляло мало радости. В часы “пик” приходилось нелегко, и нередко толпа “вносила” меня в автобус и “выносила” оттуда без моего участия.
И всё же мне нравился Минск. Он хорошел с каждым днём. Строились новые микрорайоны, благоустраивался центр, появлялись скверы, парки, стадионы. В магазинах было много продуктов, одежды, обуви и не было таких очередей, как в Могилёве и в других городах Белоруссии. Везде был порядок и чистота.
По душе была работа. Я понял, что и здесь можно найти место моим знаниям и опыту. Приходилось часто бывать в командировках в Москве, Ленинграде и городах республики. Везде я встречал доброе и уважительное отношение. Вопросы решались легко и быстро. Всё чаще приходил успех внедрения в производство интересных разработок. Внедрялись и собственные изобретения. Большой интерес к их использованию проявляли проектные институты нашей и смежных отраслей. Московский институт по проектированию предприятий кожевенной промышленности применил в проекте кожзавода, строящегося в Монгольской народной республике, “Способ и устройство для очистки тузлучных растворов”. Минский проектный институт “Гипромясомолпром”, директором которого работал бывший министр мясной и молочной промышленности Яковлев, использовал в проектах нескольких предприятий республики поточно-механизированные линии обработки шкур. Десятки предприятий страны смонтировали серийно выпускаемый “Агрегат для обработки субпродуктов” и “Установку для регенерации и очистки солевых растворов”.
Моя должность заставляла много читать и быть в курсе всего нового в области техники и технологии мясной и молочной промышленности. Эти знания я теперь использовал не только в работе, но и на лекциях, которые читал на постоянно-действующих курсах повышения квалификации руководителей и специалистов отрасли.
И всё же, конечно, мою новую работу нельзя было сравнить с прежней. Не было той свободы в решении вопросов и тех возможностей. Я во всём был зависим от руководства ПКБ, министерства, руководителей предприятий. А главное - чувствовал себя униженным и оскорблённым.
Но выбора не было, и я был готов смириться со своим положением, если бы с этим смирились мои недруги. Лагир, наверное, считал недостаточным понесенное мною наказание. Особенно злили его мои успехи на новой работе. После последней коллегии я почувствовал, что в покое он меня не оставит. Буквально на следующий день после моего отчёта об итогах работы за квартал, позвонил следователь республиканского МВД и предложил мне явиться на допрос.
Из телефонного разговора с Анечкой я узнал, что в Могилёве полным ходом велось следствие по фактам моих злоупотреблений служебным положением. Несколько раз вызывали шофёра легковой машины Николая. От него требовали факты вывоза деликатесов, участия в пьянках, получения мною подарков. Мастера участка подготовки продукции к реализации Белочкина несколько дней держали в камере предварительного заключения, требуя сведений о вывозе продукции по “спецзаказам”. Допрашивали нескольких директоров совхозов и председателей колхозов с целью получения сведений о моём недостойном поведении во время пребывания в командировках в районах области.
Хуже всех вёл себя Мигурский. Он подсказал следователю факты оплаты предприятием личных телефонных разговоров с моего квартирного телефона. По его указанию бухгалтерия подготовила справку из которой следовало, что за несколько лет телефонно-телеграфной станции было перечисленно более тысячи рублей.
По его инициативе возбудили дело о хищении картины из Комнаты трудовой славы, в чём подозревалась моя жена. По этому поводу допрашивались работники технического и других отделов, расположенных рядом с этим помещением.
По этим и многим другим вопросам я подвергся допросу в МВД БССР. Дело моё было поручено тому же подполковнику, который производил обыск в нашей квартире. Должен сказать, что со следователем мне повезло. Ни на первом допросе, ни на многих последующих он ни разу не повысил голос, не нагрубил и не оскорблял меня. К тому времени я уже представлял себе, как обычно добываются признания вины в органах МВД, КГБ, прокуратуре и был готов к худшему. Не знаю, что повлияло на подполковника, то ли результаты обыска, то ли разговор с Прищепчиком, то ли я на самом деле был мало похож на преступника, но вёл он себя со мной в высшей степени корректно.
Как мне показалось, уже на первом допросе мне удалось убедить следователя в необоснованности подозрений в моей личной непорядочности и нечестности. Даже справка Мигурского о злоупотреблении с оплатой телефонных разговоров не помешала этому. Вместо объяснения по приведенным там “фактам”, я попросил запросить телефонную станцию номера телефонов, которые подтвердили, что это были служебные разговоры в нерабочее время и в выходные дни.
Повезло мне и на свидетелей, у которых вымогали сведения о моих злоупотреблениях. Подавляющее большинство из них оказались порядочными людьми и не поддались угрозам следователей. К ним следует отнести не только моих подчинённых, но и многих руководителей, в том числе и высокого ранга. Поведение некоторые из них иначе как подвигом назвать нельзя.
Мастер Белочкин после допросов и пребывания в камере предварительного заключения страдал серьёзным душевным расстройством и даже покушался на свою жизнь. Моему водителю Николаю обещали большие блага в обмен на “факты” злоупотреблений бывшего директора-еврея. Такие приёмы следствия нередко вынуждали свидетелей давать нужные “органам” показания. В моём же случае, к счастью, такая тактика успеха не имела.
Однако для полного успокоения оснований не было. Я не сомневался в том, что спокойной жизни в Минске мне не будет. Об этом меня по-дружески предупредил начальник управления поставок министерства Гончарук, который был в хороших отношениях с Бусько. От него он узнал, что против меня готовится новый удар.