119

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

119

В ожидании приказа об увольнении я продолжал работать. Дни тянулись мучительно долго. Внешне вроде всё было по-прежнему. Рабочий день начинался, как и прежде, с пяти часов утра, когда я просматривал почту. На комбинат являлся, как и раньше, в семь, когда производился утренний обход производства и определялся перечень неотложных дел. Трудовые будни с множеством производственных, технических и коммерческих проблем отвлекали от тяжёлых мыслей о предстоящем следствии.

В отношениях с подчинёнными как будто тоже ничего не изменилось. Я даже заметил, что мои заместители, руководители производственных и вспомогательных цехов и участков, начальники отделов и служб теперь старались более чётко выполнять мои поручения и стали усерднее работать. Может быть таким образом они стремились проявить своё участие к происшедшей трагедии.

Даже мои открытые враги, которые ещё недавно услужливо снабжали ревизоров компроматом и строчили анонимные жалобы в различные инстанции, теперь вроде чего-то испугались, притаились и больше не проявляли никаких признаков недовольства. Процкий, Аверьянова и их немногочисленные пособники избегали встреч со мной и под любыми предлогами уклонялись от участия в разного рода совещаниях и собраниях, которые, по-прежнему, регулярно проводились на комбинате.

Не умолкали директорские телефоны. Звонили из министерства, местных советских и партийных органов. Складывалось впечатление, что начальство делает вид, как будто ничего особенного не произошло. Мне даже казалось, что мои просьбы и предложения теперь воспринимаются лучше и решаются быстрее, чем раньше.

Я принимал это, как выражение сочувствия и поддержки. В определённой мере такое отношение коллектива, работников министерства и местных органов власти облегчало страдания и притупляло обиду. Временами я даже забывал о случившемся и замышлял новые начинания и инициативы.

На начало июня было назначено отчётно-выборное партийное собрание. Коммунисты подвергли острой критике секретаря парткома Процкого, обвинив его в склоках и нечестности. Выступали не только “штатные” ораторы, как бывало раньше, а и рядовые работники, которые обычно отсиживались в задних рядах, проявляя полное безразличие к обсуждению партийной тематики. Всё своё недовольство решениями КНК они обрушили на парторга, обзывая его лгуном, кляузником и предателем интересов коллектива. Особенно резкими были выступления рабочих и мастеров. Они требовали выдворения склочника из состава парткома.

Даже немногочисленные единомышленники парторга, являвшиеся соавторами многих анонимных жалоб, не осмелились выступить в его защиту. Не решился на это и присутствовавший на собрании секретарь горкома Козлов. Кандидатура Процкого была исключена из списков для тайного голосования. Секретарём парткома была избрана Ольга Михайловна Крюковская, которая многие годы работала секретарём партийной организации комбината.

Многочисленные письма рабочих и служащих в партийные органы республики и страны с требованиями отмены несправедливого решения КНК вызвали гнев и возмущение Лагира, не привыкшего к такой реакции на его действия. Он потребовал от Баврина созыва расширенной коллегии министерства с участием директоров и главных бухгалтеров всех предприятий отрасли для одобрения решения о моём освобождении.

Коллегия была назначена на 8-е июня. В её работе участвовал Бусько и другие руководители КНК республики. В своём докладе Баврин признал решение Комитета народного контроля обоснованным и призвал членов коллегии и руководителей предприятий одобрить его. Он посоветовал и мне признать допущенные нарушения.

Ожидалось, что на призыв министра последуют голоса одобрения работников министерства и наиболее послушных директоров предприятий. Каково же было удивление Баврина и руководства КНК, когда с трибуны понеслись обвинения в адрес руководства министерства за беспринципность и соглашательство с необъективными выводами ревизии и несправедливым решением КНК. Об этом говорили не только директора предприятий, но и руководители отделов министерства.

Особенно резкими были выступления начальника Управления поставок продукции Гончарука и главного бухгалтера министерства Нейфаха, которые подтвердили правомерность операций по закладке продукции на ответственное хранение и включения её стоимости в объём реализации на всех предприятиях Минмясомолпрома республики, чем по существу опровергли главные обвинения в приписках.

Главный ветврач министерства Жиц признал надуманными обвинения в сокрытии рекламаций, а начальники отделов Якименко, Дорофеев и Берман опровергали обвинения в очковтирательстве и обмане государства.

Несмотря на резкое выступление начальника отдела пищевой промышленности КНК Бусько, вернуть ход обсуждения вопроса о приписках и злоупотреблениях на Могилёвском мясокомбинате в Лагировское русло не удалось. Даже заместители министра либо отмолчались, либо говорили об имевших место отдельных недостатках и ошибках, допущенных руководством комбината.

Позже стало известно, что все члены коллегии и руководители отделов министерства, выступившие в нашу защиту, получили дисциплинарные взыскания, а некоторые даже были освобождены от занимаемых должностей.

Согласно действовавшего положения, решения органов Народного контроля должны были обсуждаться в трудовых коллективах. Следовало разъяснить работникам предприятия важность принятого постановления и разработать меры по исключению возможности повторения допущенных нарушений.

Обычно это сводилось к пустой формальности, Решения одобрялись и разрабатывались мероприятия по недопущению подобных недостатков.

Зная настроение коллектива, Лагир направил на комбинат группу своих инспекторов во главе с Бусько и потребовал от Баврина принять личное участие в собрании по разъяснению решения КНК республики.

Они прибыли утром и в течении всего дня готовились к собранию. Велись переговоры с обкомом и горкомом партии, определялся порядок ведения и очерёдность выступлений, редактировали проект постановления. Больше всех старался инспектор Пинчук. Он раньше работал ревизором в “Минмясомолпроме”, часто бывал на комбинате и знал многих специалистов и рабочих. Желая выслужиться перед своим начальством и показать свои знания особенностей мясного производства, он подыскивал желающих выступить на собрании, помогал им готовить тезисы их речей, снабжал цифрами и фактами из материалов ревизии.

Когда закончилась дневная смена, просторный зал клуба был заполнен до предела. Впервые за многие годы собрание трудового коллектива открыл не председатель профкома, секретарь парторганизации или директор, а министр. Он пригласил на сцену работников КНК, заведующую отделом пищевой промышленности обкома партии Лукшу (секретари обкома и горкома партии, которые раньше охотно посещали наши собрания, на сей раз отказались участвовать в нём), секретаря парткома Крюковскую, председателя профкома Крючкову и главного инженера Королёва.

Основным докладчиком был Бусько. Он не отрывал глаз от заготовленного текста, но на сей раз его голос звучал мягче, чем на заседании Комитета или коллегии министерства. Многие резкие выражения, которыми было насыщено постановление КНК были заменены более обтекаемыми, благозвучными формулировками, не было угроз об уголовной ответственности. Он даже вскользь коснулся моих заслуг, как руководителя, специалиста, изобретателя, но вместе с тем настойчиво убеждал, что приписки имели место, что выплатой незаконных премий государству нанесен большой ущерб, за это директор и должен понести ответственность.

За ним выступил Баврин. Его выступление было мало убедительным и во многом нелогичным. С одной стороны он не отрицал заслуги коллектива в росте объёмов производства, повышении экономической эффективности, техническом перевооружении и признал, что комбинат долгое время занимал ведущее место в республике и Союзе. Но в то же время соглашался с выводами КНК о незаслуженной оценке результатов работы предприятия. Он говорил, что считал директора грамотным, разумным и честным руководителем, и вместе с тем обвинял руководство в обмане государства и очковтирательстве. Решение Комитета народного контроля министр признал суровым, но справедливым.

Выступление Баврина вызвало гул недовольства. Посыпались вопросы:

-Были ли установлены злоупотребления лично со стороны директора?

-Почему один директор понёс такую суровую ответственность?

-Где все эти годы было министерство?

-В чём конкретно директор обманывал государство?

-Читал ли Машеров жалобы руководства на решение КНК и наши коллективные письма?

Баврин вынужден был признать, что личных злоупотреблений директора не установлено, что он не отрицает вины министерства, что Машеров жалоб не читал, но они были рассмотрены в отделе пищевой промышленности ЦК с его участием, где было решено оставить решение КНК в силе.

Шум в зале нарастал. Были слышны возгласы: “Это несправедливо!”. “Мы будем жаловаться!”. Многие просили слова.

Заготовленный сценарий собрания срывался. Министр попытался успокоить зал, требуя соблюдать порядок, но это ему не удавалось. Пришлось выпустить на сцену незапланированных ораторов.

Я сидел в конце зала и удивлялся логичности спонтанных выступлений рабочих и мастеров, инженеров и ветврачей. Большинство из них обычно отказывались выходить на трибуну, ссылаясь на отсутствие ораторских способностей. Когда же такое случалось, то у них всегда были заранее подготовленные тексты речей, от которых они не отрывали глаз. Здесь же, они безо всяких шпаргалок, фактами и цифрами так донимали министра, что ему пришлось вертеться в своём кресле, как карасю на сковородке.

Сохранилась стенограмма этого памятного собрания и я позволю себе привести несколько выдержек из прозвучавших на нём выступлений.

Мастер птицецеха Антонина Павловна Пинязик: “Сегодня судят не одного директора. Это суд над каждым из нас, над трудовым коллективом. Нас обвиняют в том, что награды и знамёна мы получали не за трудовые заслуги, а путём махинаций и очковтирательства. Это неправда. Я пришла на комбинат в том же году, что и наш директор, работаю уже двадцать лет. Пришла подростком после школы. Здесь меня научили работать и заставили учиться. Я закончила институт и стала руководителем птицецеха, который был лучшим в отрасли. Когда “горел” план и директор просил о помощи, я, как и другие инженеры, выходила на вторую смену и работала на конвейере не хуже, чем опытные рабочие. Не приписками обеспечивалось выполнение планов, достигались приросты и самая высокая в мясной промышленности производительность труда. Такого трудового энтузиазма не было на других предприятиях министерства. Так было не в отдельные дни, месяцы или кварталы. Так было всегда. За это, а не за очковтирательство присуждались премии, знамёна и другие награды. На комбинате меня научили не только работать, но и петь, играть, танцевать. Когда директор призвал молодёжь в самодеятельность, я, как и многие другие, после смены часами репетировала, и самодеятельность комбината была лучшей в республике. Так было и в спорте, и в техническом твочестве, и во многом другом. Может и здесь были приписки? Всё, что мы имеем, мы заслужили напряжённым и честным трудом, а приписки придумали контролёры и ревизоры из злобы, зависти или по другим соображениям, о которых мы можем только догадываться. Одним из основных обвинений, которое предъявлено директору, является сокрытие рекламаций. Большинство из них относятся к работе нашего цеха и касаются состава пера, отгруженного нами Гомельскому заводу химизделий. Там нашли в нём больше подкрылка, что отразилось на разнице в цене. Никаких рекламаций нам за это не предъявляли и штрафные санкции с нас не взыскивали. Перо было качественным и такие случаи никто никогда не считал рекламациями на качество продукции, в отчётах не отражал и отражать не будет. Мы объясняли это ревизорам, ознакомили их с инструкцией, дали почитать разъяснения ЦСУ СССР о порядке отражения рекламаций в статотчётности, но они отказывались нас понимать. Этому мы теперь уже не удивляемся, но как такие простые и понятные вещи перестали понимать Вы, Виталий Иванович, наш родной министр, нашему восприятию недоступно. Надуманными являются и другие обвинения, что послужили основанием для расправы с уважаемым и заслуженным человеком.”

Мастер цеха техфабрикатов Анатолий Леонтьевич Цыркунов: “За тридцать лет моей работы на комбинате сменилось восемь директоров, в том числе за первые десять лет - шесть. В те годы комбинат был самым отстающим в республике. Не выполнялись планы, допускалась порча продукции, были миллионные убытки. Двадцать лет подряд, из года в год росли выпуск продукции и прибыль, улучшались условия труда и повышалась зарплата рабочих, строились новые цехи и объекты соцкультбыта. Работать приходилось с предельным напряжением, но никто никогда не жаловался. Только с приходом бывшего парторга Процкого начались склоки, пошли анонимные письма и жалобы, которые стали причиной непрерывных проверок, ревизий и стали основанием несправедливого и необоснованного решения КНК. Подобные решения наносят большой ущерб государству. Они подрывают у людей веру в правду и в принципы нашей конституции. Незаслужено опорочен не только директор, но и весь коллектив. Директора обвиняют в умышленных махинациях с целью наживы. Это неправда. Никто не установил умысла и не доказал наживы. Уверен, что не было и самих махинаций. Я внимательно читал акт ревизии и решение КНК и не нашёл тому доказательств. Я знаю Гимельфарба двадцать лет. Мы не только вместе работали, но и рядом жили. Я поражался откуда у него, инвалида Отечественной войны, берутся силы. На работу приходил раньше нас и уходил позже, унося домой толстую папку почты, наши заявления и докладные. Когда мне приходилось работать в выходные дни, я всегда заставал его на комбинате. Не помню был ли он когда-нибудь на бюллетене по болезни за все эти годы. Он жил очень скромно и мы не видели следов наживы. Мы просим Вас, Виталий Иванович, привести нам конкретные примеры непорядочности, очковтирательства и обмана государства, о чём говорится в Постановлении КНК. Меня удивляет Ваше безразличие к судьбе коллектива. Около года шли проверки и ревизии, а Вы были в стороне и не вмешивались. Могли и народные контролёры с народом поговорить перед тем, как принимать такое решение. Многое сделано нами за четыре пятилетки, но еще больше намеревались сделать в ближайшие годы. Наконец, дошла очередь и до нашего цеха. Есть уже проекты и хорошие задумки у директора. Дайте нам возможность их осуществить. Нас учат, что наказание носит воспитательный характер и должно приносить пользу обществу. Несправедливые, незаслуженные наказания наносят только вред. Одумайтесь и отмените неразумный безжалостный приговор.”

Инженер по технической информации Нина Петровна Апенько: “Не понимаю, Виталий Иванович, как могли Вы поверить в надуманные обвинения контролёров и ревизоров. Случилась ужасная ошибка, допущенная либо по незнанию дела, либо с определённой целью. Я тоже пришла сюда со школы. За двадцать лет я многому научилась. Стала инженером и возглавляла многие производственные участки. Такой путь прошли многие на нашем предприятии, включая главного инженера, заместителей директора и главных специалистов. При мне на комбинате произошли перемены, которые можно было себе представить разве только во сне. Ни на одном предприятии отрасли не разработано и не внедрено столько изобретений и рационализаторских предложений. Комбинат по техническому творчеству, как и по производственным показателям, является лучшим в отрасли. Приписками и очковтирательством авторские свидетельства и зарубежные патенты получить невозможно. Своим энтузиазмом директор вдохновлял нас на труд и на подвиги. Мы не только шли за ним на конвейер переработки скота в ночные смены, но включались и в творческий поиск, становились новаторами и рационализаторами. У нас каждый шестой работник участвует в техническом творчестве, а нашему директору присвоено почётное звание “Заслуженный изобретатель БССР”. Подобных примеров в республике больше нет. Такие результаты достигаются только трудом и умом. Ни анонимщики, ни инспекторы-контролёры, ни беспринципные руководители министерства не в сосотоянии очернить такую работу. Одной из причин случившегося стала зависть. Завидовали коллеги-директора, подчинённые и заместители, работники министерства. Они могут позавидовать ему и сегодня в его беде, ибо кто из них может рассчитывать на такую широкую и искреннюю поддержку коллектива, если их постигнет подобное несчастье. У вас нет доказательств нечестности нашего директора. Мы верим ему и никогда не согласимся с несправедливым решением.”

К трибуне один за другим выходили руководители цехов и служб комбината, ветврачи, инженерно-технические работники. Все они требовали отмены необоснованного решения и упрекали министра в беспринципности и непоследовательности. Каждое выступление сопровождалось аплодисментами и возгласами одобрения. Ни один из подготовленных заранее ораторов не осмелился попросить слова, а желающих выступить рабочих и служащих не было конца.

Стремясь как-то изменить обстановку, Баврин предоставил слово заведующей отделом пищевой промышленности обкома партии Лукше. Она сказала, что на собрании мало самокритики, но признала, что обком считает меня честным, скромным и трудолюбивым человеком и заверила, что мне будет предложена другая работа с учётом знаний и способностей. Обещала принять меры для выявления анонимщиков. По её мнению коллектив работал очень хорошо, но ошибки в работе были и нужно выразить благодарность Комитету народного контроля, что он вскрыл недостатки, которые нужно устранять.

Из зала слышны были возгласы недовольства и требования предоставить всем желающим возможность выступить. Министр всё больше терял выдержку и терпение, повышал голос, стучал по столу, но успокоить зал не мог. Когда он предложил прекратить прения, большая половина присутствовавших демонстративно покинули клуб.

В полупустом зале прозвучали заключительные слова Баврина:

-Сколько бы вы здесь не шумели, мы своего решения не изменим. Я доложу ЦК КПБ о ваших просьбах, но заверяю вас, что решение Комитета народного контроля останется в силе.