Ненависть и клевета
Ненависть и клевета
Выступления Интернационала в защиту Парижской коммуны разом поставили его в центр общественного интереса многих стран. Реакционные силы в Европе и США объединились для совместной травли революционного рабочего движения и его представителей. Особую ненависть вызывал у них Маркс.
В течение всей жизни непреклонные революционные убеждения Маркса навлекали на него вражду и гонения. Но никогда травля со стороны эксплуататорского класса не велась столь низкими средствами и так безудержно, как после его выступлений в защиту Коммуны. К ненависти примешивался страх перед «верховным главой Интернационала»[324], как нередко называли его в газетах и в полицейских сообщениях.
Полицейские шпионы следили за каждым шагом Маркса. Буржуазные газеты состязались в клевете и оскорблениях по его адресу. Но Маркс спокойно относился ко всему этому. «…Имею честь, – с веселым сарказмом писал он одному из друзей, – быть в настоящий момент тем человеком в Лондоне, на которого всего сильнее клевещут и которому более всего грозят. Это, право же, отлично после скучной двадцатилетней болотной идиллии. Правительственный орган – „Observer“ – грозит мне судебным преследованием. Пусть осмелятся! Плевать мне на этих каналий!»[325]
Таково же было и положение Энгельса. Его открытая поддержка Коммуны мгновенно принесла ему известность: его уважали рабочие многих стран, у которых пробуждалось классовое сознание, ненавидели эксплуататоры и боялись предатели рабочего движения. Отнюдь не все руководители рабочих готовы были отстаивать заветы коммунаров. Даже некоторые члены Генерального Совета, английские профсоюзные лидеры, поддались натиску буржуазии. Энгельс, который питал отвращение к трусости в классовой борьбе, для которого не было ничего хуже капитулянтства, возмущался позорным поведением таких людей и предложил исключить их из Генерального Совета. Так и произошло.
Энгельсу пришлось защищать свою позицию даже перед любимой матерью. Она не понимала, как ее сын мог встать на сторону коммунаров – этих, по ее мнению, «преступников», и полагала, что его «сбил с пути истинного» Маркс. Энгельс отвечал матери в деликатной форме, но последовательно по существу: «Тебе известно, что в моих взглядах, которых я придерживаюсь вот уже скоро 30 лет, ничего не изменилось. И для тебя не должно было быть неожиданностью, что я, если бы события этого от меня потребовали, стал бы не только защищать их, но и исполнил бы свой долг во всех остальных отношениях. Ты стыдилась бы за меня, если бы я этого не сделал. Если бы Маркса здесь не было или если бы он даже совсем не существовал, дело нисколько не изменилось бы»[326].
Маркс и Энгельс не относились к числу людей, которых можно было заставить замолчать угрозами. Какими бы яростными ни были атаки на них, сердца вождей Интернационала, которым шел уже шестой десяток лет, бились так же горячо за дело революции, как и много лет назад. Их волосы поседели, у Маркса сделались совсем белыми, но их представление о счастье осталось тем же – борьба, как ответил когда-то Маркс своим дочерям в составленной ими анкете – «Исповеди»[327].