Сладостно-горькое прощание

Летом 1762 года, пять лет спустя после прибытия, Франклин наконец-то решил, что пришло время возвращаться домой. Изнутри его разрывали противоречия. Он любил свою жизнь в Англии, всеобщее одобрение (его только что наградили почетной степенью доктора в Оксфорде), а также друзей и женщин, заменивших ему семью.

Но решение далось несколько легче, чем ожидал Франклин, поскольку он предполагал, что скоро вернется. «Сейчас притяжение разума лежит на другой стороне океана, однако притяжение сердца останется на этой, — писал он Страхану. — Вы ведь знаете, какое обычно побеждает». И в самом деле, влечение к Англии победило. Однако он был настроен слишком оптимистично относительно своей личной и общественной жизни, когда добавил: «Вероятно, это колебание будет единственным, и я поселюсь здесь навсегда. Ничто не помешает этому, если я смогу, а я надеюсь, что смогу, убедить миссис Ф. сопровождать меня»[235].

Уильям также был готов вернуться, поскольку ему нужна была работа. Он подал заявление на должность заместителя генерального секретаря Северной Каролины и навел справки о возможностях в таможенной службе в зоне Карибского моря. Но удача и хорошие связи привели к тому, что волей случая его карьера сложилась даже лучше. Незадолго до этого был отозван королевский губернатор Нью-Джерси, а его предполагаемый заместитель решил отклонить назначение. Действуя исподтишка, чтобы избежать вмешательства Пеннов, Уильям повлиял на должностных лиц с помощью друга Бенджамина Франклина Джона Прингла, который был доктором и близким советником лорда Бьюта, нового премьер-министра Великобритании. Когда стали известны новости о кандидатуре Уильяма, Пенны попытались тайно воспрепятствовать, распространив слухи о его незаконнорожденности, но действия это не возымело.

Назначение Уильяма частично было продиктовано желанием Бьюта и других обеспечить лояльность его знаменитого отца, но нет никаких признаков того, что старший Франклин приложил усилия, чтобы помочь сыну. Годы спустя Франклин рассказывал друзьям во Франции, что пытался отговорить сына занять этот или любой другой пост под патронажем, рассказав ему, как когда-то в детстве слишком много заплатил всего лишь за какую-то свистульку. «Подумай о том, во сколько однажды тебе обойдется эта свистулька, — сказал он Уильяму. — Почему бы не стать столяром или колесным мастером, если тебе недостаточно того, что я оставлю тебе? Человек, который живет собственным трудом, по крайней мере свободен». Уильям, однако, был до безумия влюблен в титул «его превосходительство», который казался ему дорогой, дарившей возможность выйти из тени отца[236].

Заняв государственную должность, Уильям столкнулся с необходимостью жениться. Поэтому, предвкушая назначение, он планировал женитьбу на Элизабет Даунс, милой девушке из хорошей семьи, дочери плантатора, завсегдатая высшего общества тори, которого он встречал на баллах в Лондоне. Его отцу было очень сложно отказаться от надежд на брак сына с Полли Стивенсон, но в итоге «согласие и одобрение» были получены.

В письме к сестре Джейн Франклин открыто признавался, что доволен новым назначением Уильяма и еще больше — его женитьбой. «Эта леди обладает настолько милым нравом, что его нынешний выбор мне приятнее прошлого. Также у меня нет сомнений, что он будет в равной мере хорош и как губернатор, и как муж, ведь у него верные принципы и подходящие планы, на мой взгляд, он не лишен правильного понимания сути вещей». Тем не менее Франклин, питавший такое расположение к молодым дамам и приобретенным членам семьи, так и не сблизился с Элизабет, ни тогда, ни в дальнейшем.

На самом деле Франклин был далеко не так восторженно настроен. Напротив, успехи сына скорее тревожили его. Женитьба Уильяма на женщине из высшего общества означала провозглашение независимости, а назначение на пост губернатора предвещало дальнейшее неподчинение отцу. В действительности это значило, что у Уильяма, которому тогда исполнился приблизительно тридцать один год, при более высоком положении в обществе, чем у отца, вероятно, усугубится неприятная склонность к элитарному апломбу.

Тучи сгущались, и не существовало громоотвода, чтобы отвести эмоциональный заряд. Первые признаки напряжения, которое нарастало между отцом и сыном, появились, когда 24 августа 1762 года Франклин решил уехать из Англии. В этот день в газетах появились новости о запланированном назначении Уильяма. Это произошло почти за две недели до предстоящей свадьбы. Четвертого сентября Уильям сочетался браком с Элизабет Даунс в модной церкви Святого Георгия на Хановер-сквер, где он поцеловал перстень молодого короля Георга III и принял полномочия. Его отец, который за год до этого поспешил вернуться в Лондон из Фландрии, чтобы своими глазами увидеть коронацию Георга III, при этом не присутствовал. После свадьбы Уильям и Элизабет отправились в Нью-Джерси, оставив незаконного ребенка Уильяма в Англии.

Франклин, умевший демонстрировать по отношению к членам своей семьи холодную отчужденность, ни разу не выразил ни малейших сожалений и не принес извинений за то, что пропустил знаковое событие в жизни сына. В прощальном письме к Полли Стивенсон звучит сожаление о том, что она не стала его невесткой. В письме, написанном от третьего лица из «убогой гостиницы» в Портсмуте, он жаловался, что «когда-то смел надеяться», будто она «может принадлежать ему, став его собственным и любимым ребенком, но теперь уж более не может утешить себя этими сладостными надеждами». Тем не менее хотя сын и не женился на Полли, Франклин обещал, что его собственная отеческая любовь остается неизменной. Выразив больше эмоций, чем он когда-либо озвучивал относительно собственной дочери, Франклин распрощался с Полли: «Прощайте, мой дорогой ребенок: я буду называть вас так. Почему бы мне не величать вас ребенком, если я люблю вас со всей нежностью и искренностью отца?»[237]

Миссия Франклина в Лондоне окончилась неоднозначно. Спор о налогообложении хозяев колонии на какое-то время разрешился компромиссом. Также удалось отчасти снять разногласия по вопросу сбора средств для обороны колоний в конце франко-индейской войны. Неразрешенным, однако, оставался основной вопрос — колониального правления. Для Франклина, который видел себя в равной мере британцем и американцем, ответ был очевиден. Полномочия колониальных ассамблей нужно усиливать до той поры, пока они не станут точной копией полномочий парламента. Англичане на американской стороне океана должны иметь те же привилегии, что и англичане в Англии. Однако после пяти лет, проведенных в Англии, он начал осознавать: Пенны не единственные, кто иначе смотрит на вещи.

По дороге домой Франклин вернулся к изучению успокаивающего воздействия масла на воду. К этому моменту его метафорические сравнения стали более тревожными. Фонари на борту корабля содержали густой слой масла, под которым находилась вода. Поверхность всегда была спокойной и ровной. Если смотреть, стоя над фонарем, кажется, что масло успокоило волнение. Но если взглянуть на лампу со стороны, когда видны оба слоя, становилось очевидно, писал Франклин, что «вода под маслом находится в большом волнении». Даже несмотря на то, что масло создавало видимость спокойствия, вода под верхним слоем по-прежнему «непредсказуемо поднималась и падала». Франклин понимал: эту силу нельзя так просто успокоить, даже наиболее разумно употребив масло[238].