Жилец миссис Стивенсон

Пересекая Атлантический океан летом 1757 года, Франклин наблюдал за плывущими рядом судами и подметил одну особенность. Большинство кораблей создавало на воде большие волны. Однако однажды он заметил, что вода между двумя судами странно спокойна. Заинтересовавшись еще больше, он задал вопрос об этом феномене. Ему ответили: «Повара сливают жирную воду через водовыпускные отверстия, поэтому по бокам корабли смазаны жиром».

Это объяснение не удовлетворило Франклина. Он стал припоминать, как Плиний Старший, римский сенатор, живший в первом столетии, успокаивал бурную воду, выливая масло на поверхность. В последующие годы Франклин проводил массу экспериментов с использованием масла и воды и даже изобрел ловкий трюк: научился усмирять волны, прикасаясь к ним тростью, оснащенной запрятанным внутри резервуаром с маслом. Метафора, хоть и очевидная, слишком хороша, чтобы о ней не упомянуть: Франклин по природе своей любил находить оригинальные способы успокаивать волнения. Но во время дипломатической миссии в Англии этот инстинкт его подвел[196].

Помимо прочего, по дороге в Англию его корабль едва успел спастись от крушения на островах Силли, когда они в тумане пытались ускользнуть от французских каперов. Франклин описал свои чувства в письме жене. «Будь я римским католиком, вероятно, дал бы по этому случаю торжественную клятву построить часовню в честь какого-нибудь святого, — писал он. — Но поскольку я не имею к этой вере никакого отношения, обещаю: если уж и строить что-то, пускай это будет маяк». Франклин всегда гордился своей любовью к практичным решениям, но и она изменила ему в Англии[197].

Возвращение Франклина в Лондон в возрасте пятидесяти одного года произошло почти через тридцать три года после его первого визита, когда он был еще юным печатником. Миссия посланца от Пенсильвании требовала совмещать закулисное общение с членами парламента и искусную дипломатию. К сожалению, его обычную наблюдательность, его разборчивость и благоразумие, а также мягкий нрав и холодный ум захлестнули ярость и горечь. Однако даже после того как дипломатическая миссия провалилась, в его лондонской жизни останутся стороны (например компания интеллектуалов без предрассудков, не чаявших в нем души, или комфортный быт в доме, так похожем на его собственный в Филадельфии), которые невероятно усложнят его разрыв с Англией. Изначально он предполагал закончить работу через пять месяцев, но в конечном счете провел там более пяти лет, а затем, после краткосрочного пребывания дома, еще десять.

В июле Франклин прибыл в Лондон вместе с сыном Уильямом, которому тогда было около двадцати шести лет, а также с двумя рабами в качестве домашней прислуги. Их встретил его давний друг по переписке Питер Коллинсон, квакер, лондонский купец и ботаник, помогавший доставать книги для первой библиотеки Хунты, а позднее публиковать письма Франклина об электричестве. Коллинсон поселил Франклина в старинном помещичьем доме, сразу на севере от Лондона, и немедленно пригласил к нему в гости своих друзей, одним из которых был печатник Уильям Страхан, обрадованный возможностью лично познакомиться с легендарным человеком, которого на протяжение долгих лет знал только по переписке[198].

Спустя несколько дней Франклин нашел жилье (включая комнату для экспериментов с электричеством) в уютном и удобно расположенном четырехэтажном одноквартирном доме на Крейвен-стрит, которая ютилась между улицей Стрэнд и Темзой, сразу за местом, которое сегодня зовется Трафальгарской площадью, — рукой подать до резиденции правительства Великобритании. Его домовладелицей была умная и скромная вдова средних лет по имени Маргарет Стивенсон. С ней сложились добросердечные отношения, одновременно изысканные и земные, повторившие брак в атмосфере уюта и комфорта, который принес ему столько радости с Деборой в Филадельфии. Лондонские друзья часто относились к Франклину и миссис Стивенсон как к супружеской паре, приглашая их обоих на ужин и адресуя обоим письма. Хотя и существует вероятность сексуальных отношений между ними, однако не стоит искать здесь особой страсти. В Лондоне эта история почти не вызывала слухов и сплетен[199].

Более сложными стали его отношения с дочерью Маргарет, Мэри, известной под именем Полли. Она была живой и очаровательной восемнадцатилетней девушкой с пытливым умом, что так привлекало Франклина в женщинах. В некотором смысле Полли стала лондонским двойником его дочери Салли. Его отношение к ней было покровительственным, иногда даже отеческим, он наставлял ее относительно жизни и морали, а также науки и образования. Однако она также была и английской версией Кейти Рэй, хорошенькой и остроумной молодой женщины с веселым нравом. Иногда его письма к ней были кокетливы, ей льстило огромное внимание, которым он так щедро одаривал симпатичных ему женщин.

Франклин часами говорил с Полли, чья живая любознательность завораживала его, а затем, когда она уехала жить с тетушкой за город, они поддерживали удивительную переписку. Он писал ей намного чаще, чем своей семье. В некоторых из посланий открыто флиртовал: «Не проходит ни одного дня, чтобы я не думал о вас», — эти слова прозвучали, когда прошло чуть менее года после их первой встречи. Она посылала ему маленькие подарки. «Я получил подвязки, которые вы так любезно связали для меня, — говорил он в письме. — Только их я могу носить, учитывая, что не носил вовсе никаких на протяжении двадцати лет до того момента, пока вы не прислали их мне… Будьте уверены, что я буду думать о вас так же часто, надевая их, как думали вы, пока занимались вязанием».

Как и с Кейти Рэй, отношения с Полли были продиктованы увлечением и сердца, и ума. Он писал ей очень длинные письма, полные изощренных объяснений, рассказывал, как работает барометр, как разные цвета поглощают тепло, как проводится электричество, формируется водяной смерч и как луна влияет на приливные волны. Восемь из этих писем позже включат в пересмотренное издание его документов об электричестве.

Помимо этого Франклин занимался с Полли на расстоянии, обучая ее самым различным предметам. «Наиболее правильно для вас, на мой взгляд, будет читать определенные книги, которые я порекомендую, — предложил он. — Из них вы почерпнете материал для писем ко мне, а в дальнейшем для моих писем — к вам». Такое интеллектуальное обучение было, на его взгляд, наилучшим способом польстить молодой женщине. Одно из писем он заканчивал словами: «Я расписал молодой девушке философские концепции на шести страницах. Разве есть необходимость заканчивать такое письмо комплиментом? Разве это не свидетельствует о том, что ее ум жаждет знаний и способен их получать?»[200]

Однако его беспокоило опасение, что Полли воспримет занятия слишком серьезно. Хоть Франклин и ценил ее ум, он воспротивился, услышав о ее желании посвятить себя обучению за счет замужества и детей. Услышав такого рода намеки, засыпал ее отеческими наставлениями. В ответ на предположение Полли, что она может «прожить одна» всю жизнь, прочитал ей лекцию о «долге» женщины родить и вырастить детей:

Существует разумная умеренность в занятиях такого толка. Знание природы может украсить жизнь и принести пользу, но если, желая достичь определенной высоты, мы пренебрегаем пониманием и исполнением практических обязанностей, то заслуживаем порицания. Ведь не существует положения в естествознании, которое могло бы по статусу и значимости сравниться со званием хорошего родителя или ребенка, хорошего мужа или жены.

Полли прислушалась к его рекомендациям. «Спасибо, мой дорогой наставник, за терпимость, которую вы проявили, удовлетворяя мое любопытство, — отвечала она. — Поскольку самое мое большое желание — оставаться привлекательной в ваших глазах, я буду стараться никогда не нарушать границы умеренности, предписанной вами». После этого на протяжении нескольких недель они продолжали подробное обсуждение, заполненное как фактическими исследованиями, так и различными теориями, посвященными тому, как различные течения влияют на движение воды в устье реки[201].

Через некоторое время Полли вышла замуж, родила троих детей, после чего овдовела, но все это время оставалась чрезвычайно близким Франклину человеком. В 1783 году, почти в самом конце жизни, он написал ей: «Наша дружба была чистым солнечным светом, без единого облака на небосводе». Именно она стояла у изголовья его кровати, когда через тридцать три года после их первой встречи он умер[202].

Маргарет и Полли Стивенсон представляли собой точную копию семьи, которая осталась в Филадельфии: они дарили ему комфорт и интеллектуально стимулирующую атмосферу. Итак, чем же это было чревато для настоящей семьи? Английский друг Франклина Уильям Страхан выразил озабоченность этим вопросом. Он написал Деборе, пытаясь убедить ее присоединиться к супругу в Лондоне. Будучи полной противоположностью страннику Франклину, она не отличалась желанием путешествовать и до глубины души боялась моря. Страхан заверял ее, что еще никого не убил переезд из Филадельфии в Лондон, не упомянув при этом, что такая статистика не учитывала множества смертей на схожих маршрутах. Страхан также убеждал ее, что поездка станет огромным опытом для Салли.

Это была приятная часть письма, пряник, предназначенный, чтобы заманить ее. Но за этим следовал вежливо завуалированный, но почти грубый, резкий и бесцеремонный совет, содержащий очевидное предостережение, — в нем Страхан демонстрировал понимание сущности Франклина: «Теперь, мадам, насколько мне известно, здешние дамы, как и я, видят его в определенном свете, и, честное слово, я считаю, что вам следует приехать с максимально возможной скоростью, чтобы позаботиться о своих интересах; тем не менее я думаю, он так же верен своей Джоан (поэтическое имя, выдуманное Франклином для Деборы), как и любой мужчина из плоти и крови, который, однако, знает, какие многократные и сильные искушения случаются с течением времени, особенно когда он находится так далеко от вас». На тот случай, если Дебора не уловила сути, Страхан ненароком выразил ядовитое заверение в самом конце своего послания: «Я не могу закончить это письмо, не уведомив вас о том, что мистеру Ф. посчастливилось поселиться у очень рассудительной дамы, которая проявила к нему чрезвычайное внимание и проведывала его во время суровых холодов, выказав такое усердие, заботу и нежность, с которыми, вероятно, могут сравниться только ваши собственные; в итоге я не думаю, что на ваше место можно найти лучшую замену до вашего приезда, необходимого, чтобы взять его под собственную защиту»[203].

Франклин любил и уважал Дебору, доверял ей, ценил обстоятельную простую манеру ее поведения, но знал, что она будет не в своей тарелке в изысканном лондонском мире. Поэтому крайне противоречиво относился к перспективе заманить ее в Англию — и, как всегда, реалистично смотрел на будущность этого мероприятия. «[Страхан] предложил мне заключить большое пари, что его письмо заставит тебя немедленно приехать сюда, — писал он. — Я ответил, что не полезу к нему в карман, так как уверен: не существует достаточно сильной приманки, чтобы убедить тебя пересечь океан». Когда она ответила, что останется в Филадельфии, Франклин выказал мало огорчения. «Твой ответ мистеру Страхану был таким, каким ему надлежало быть; я был очень доволен. Он размечтался, будто его риторика и искусность непременно вынудят тебя приехать».

В своих письмах домой Франклин приводил Деборе длинный ряд заверений того, что за ним хорошо присматривают, но также уверял, что скучает по ее любви. После того как Франклин заболел и слег через несколько месяцев после прибытия, он написал: «Я передал твои похвалы миссис Стивенсон. Она действительно очень любезна, очень заботится о моем здоровье и очень старательна, тогда как я совершенно непригоден к работе; однако я тысячу раз желал бы, чтобы со мной была ты и моя маленькая Салли… Когда болеешь, есть огромная разница между уходом постороннего человека и нежным вниманием, порождаемым искренней любовью».

Письмо сопровождалось массой подарков. Некоторые из них, по его словам, выбирала миссис Стивенсон. Среди них был фарфор, четыре лондонские «самые новые, но самые уродливые» серебряные ложки для соли, «маленький инструмент для удаления сердцевины из яблок и еще один для того, чтобы делать маленькие репы из больших», корзинка для Салли от миссис Стивенсон, подвязки для Деборы, связанные Полли («которая была так любезна связать такую же пару для меня»), ковры, простыни, скатерти, ткань для платьев, выбранная миссис Стивенсон, колпачки для тушения свеч, полно других подарков, которые смягчили бы любую вину[204].

Дебора была, как правило, оптимистично настроена относительно женщин в жизни Франклина. Она сообщала ему все домашние новости и сплетни, включая последние, полученные от Кейти Рэй, когда та спрашивала ее совета (кто бы мог подумать) о своей интимной жизни. «Я рад слышать, что у мисс Рэй все хорошо и что вы поддерживаете переписку», — отвечал Франклин, правда, просил жену не «спешить советовать в подобных делах».

Их переписка преимущественно не носила особого эмоционального или интеллектуального содержания, как переписка Франклина с Полли, или Кейти Рэй, или позже с его друзьями-женщинами в Париже. С ней он не так много рассуждал на тему политики, как со своей сестрой Джейн Миком. Хоть его письма и отражали, как нам сейчас кажется, любовь к Деборе и к практичной природе их союза, не видно никаких признаков более глубокого единения, которое так очевидно, к примеру, в переписке Джона Адамса и его жены Эбигейл.

В конечном счете, когда миссия Франклина затянулась, Дебора в письмах к нему стала печальнее, начала жалеть себя, особенно после того, как ее мать погибла при ужасном пожаре на кухне, случившемся в 1760 году. Вскоре после этого она написала в своей нескладной манере, что беспокоится относительно слухов о нем и других женщинах. Свой ответ, хотя и утешительный, Франклин сформулировал прохладно и отвлеченно. «Я обеспокоен тем, что тебе столько хлопот доставляют пустые слухи, — писал он. — Будь спокойна, моя дорогая: до тех пор, пока я в здравом рассудке и Бог удостаивает меня своей защитой, я не совершу поступков, недостойных звания честного человека, любящего свою семью»[205].