Договоры о дружбе и союзничестве

Спустя год после отклонения предложения о союзе французы, ближе к концу 1777-го, внезапно начали проявлять нетерпение. Их подгонял не только успех Америки под Саратогой и завершение собственной программы перевооружения военно-морского флота, но также и новая тактика Франклина. Он начал натравливать французов и британцев друг на друга и давать возможность каждой из сторон обнаруживать — и здесь он полагался на шпионов, которые, как он знал, имелись в его окружении, — насколько сильно другая сторона желала заключения соглашения. Франклин написал новое предложение о заключении франко-американского союза 7 декабря, Темпл доставил его на следующий день, и в течение недели три американских эмиссара неоднократно встречались с Верженом. Французы быстро согласились на полное признание Америки, на заключение торговых соглашений и создание политического альянса. Но затем возникла заминка: Франция нуждалась в одобрении своих шагов Испанией, так как две страны были связаны пактом семейства Бурбонов от 1761 года, обязывавшим их действовать согласованно. Вержен направил в Мадрид курьера и пообещал американцам, что они получат ответ через три недели. Тем временем англичане направили в Париж своего самого опытного эмиссара Пола Уэнтворта, большого мастера организации шпионской деятельности. Уэнтворт был зол на своего тайного агента Бэнкрофта за то, что тот передал инсайдерскую информацию партнеру по спекуляциям, прежде чем познакомил с ней Уэнтворта, который сам спекулировал на бирже. Король Георг III, расстроенный плохими новостями своих шпионов, обозвал их всех не заслуживающими доверия биржевыми махинаторами. Но все же, пусть и с неохотой, дал согласие на секретную поездку Уэнтворта с миссией мира.

Уэнтворт прибыл в Париж в середине декабря, именно тогда, когда американцы встречались с Верженом, и направил послание Сайлесу Дину, которое было достойно британского шпиона: джентльмена, желающего увидеться с ним, можно найти следующим утром в экипаже в указанном месте на дороге в Пасси, или позднее на выставке в Люксембургской галерее, или в общественной бане на Сене, где Дин найдет записку с указанием номера кабинки, которую ему следует использовать. Дин направил ответ, достойный американца: он будет в своем кабинете, где с удовольствием встретится с каждым, кто захочет его увидеть[431].

На обеде с Дином Уэнтворт предложил план примирения Британии и ее колоний. Америка будет иметь собственный конгресс, будет подчиняться парламенту только в вопросах внешней политики и торговли, а все оскорбительны законы, принятые после 1763 года, будут отменены. Он также предложил личные стимулы: рыцарское звание, звание пэра, должности и деньги Дину или любому американцу, который поможет заключить мир.

Франклин сначала отказался встречаться с Уэнтвортом. Но затем пришел ответ из Испании на предложение Франции о мире с Америкой. Как ни странно, испанский король отверг план, заявив, что Испания не видит никаких оснований признавать Америку. Теперь Франции, если бы она выбрала такой путь, пришлось бы действовать в одиночку.

В первую неделю нового 1778 года Франклин начал усиливать давление. Он организовал утечку информации в прессу о том, что британские эмиссары находятся в городе и что они могут заключить пакт с Америкой, если Франция не сделает этого быстро сама. Такой пакт, утверждалось далее, мог бы даже предусматривать поддержку американцами усилий Британии по захвату принадлежащих Франции островов в Вест-Индии. Франклин также согласился встретиться с Уэнтвортом 6 января, хотя и обещал не предлагать ему никаких взяток.

Отчет Уэнтворта, отправленный в Лондон, был написан грубым языком, которого вполне можно было ожидать от секретного агента, пытавшегося организовать встречу в бане: «Я заехал к 72 [Франклину] вчера и нашел его очень занятым со своим племянником [или Джонатан Уильямс, или, что более вероятно, Темпл], которому было велено покинуть комнату, в которой мы оставались вместе два часа, прежде чем к нам присоединился 51 [Дин], когда беседа прекратилась». Уэнтворт также добавил, что он предложил Франклину неподписанное письмо, в котором говорилось о возможности «безоговорочного 107», что являлось закодированным обозначением независимости. «[Франклин] сказал, что это очень интересное, разумное письмо, — сообщал Уэнтворт, — и похвалил его прямоту, здравомыслие и благожелательный дух». Затем он добавил: «Жаль, что оно не пришло чуть раньше».

Не вполне понимавший, кто за кем шпионит, Франклин использовал наивный подход, который описал годом ранее. В его интересах было, чтобы британцы поняли (как случилось из-за шпиона Бэнкрофта), насколько близки американцы к заключению соглашения с Францией. Но в его интересах также было, чтобы французы обнаружили (как произошло благодаря непрерывному наблюдению за Уэнтвортом), что американцы ведут переговоры с британским эмиссаром. Он хотел бы, чтобы все сказанное Уэнтворту подслушали французы. Как отметил историк из Йеля Джонатан Далл, «неумелость британского правительства давала Франклину шанс сыграть одну из лучших дипломатических ролей: простодушного мужлана, который, возможно, является не таким уж простодушным, каким хочет себя показать»[432].

Действительно, встреча Франклина с Уэнтвортом, по-видимому, подхлестнула французов. Через два дня секретарь Вержена наведался к американцам. У него был только один вопрос: «Что нужно сделать для того, чтобы американцы перестали прислушиваться к любым предложениям Англии об установлении с ней новых связей?» Благодаря маневрам Франклина, а также победе под Саратогой Франция теперь так же сильно желала заключения альянса, как его желала Америка.

Франклин лично написал ответ: «Эмиссары долгое время предлагали соглашение о дружбе и торговле, которое до сих пор не заключено. Немедленное соглашение устранит неопределенность, в которой они находятся, и обеспечит им такую уверенность в дружбе Франции, которая позволит твердо отвергнуть все предложения о мире, исходящие от Англии, поскольку они, по своей сути, не предполагают полной свободы и независимости Америки».

Это было все, что теперь нужно было услышать французам: Франклину сообщили, что король одобрит соглашения — одно о дружбе и торговле, а другое о создании военного союза — даже без участия Испании. Франция поставила одно условие: Америка не сможет заключить в будущем мир с Британией без согласия Франции. Таким образом борьба за заключение соглашений о дружбе и создание альянса была выиграна.

Эти соглашения имели один важный аспект: они не нарушали идеалистического представления, поддерживаемого Франклином и его коллегами, о том, что Америка в своей пуританской чистоте должна избегать вовлечения в международные союзы или попадания в сферы влияния европейских держав. Торговые права, предоставленные американцам, носили взаимный и не эксклюзивный характер и разрешали открытую и свободную торговлю с другими странами. «Не допускается никакой монополии для нашей торговли, — отмечал он в письме к Конгрессу. — Не допускается она и для Франции. Но мы вольны предоставлять ее другим странам»[433].

Американские эмиссары собрались в Париже, чтобы подписать соглашение, 5 февраля 1778 года. Однако секретарь Вержена простудился, и официальную церемонию пришлось отложить на день. На обеих встречах Франклин появлялся без своего обычного коричневого сюртука. Вместо него он надевал костюм из синего манчестерского бархата, выглядевший старомодным и слегка поношенным. Сайлес Дин, найдя такую метаморфозу забавной, спросил, отчего она. «Чтобы позволить ему взять реванш, — ответил Франклин. — Я был в этом сюртуке в тот день, когда Уэддерберн унижал меня в Уайтхолле». С момента того унижения прошло четыре года, и он сохранил костюм для такого случая[434].

Рядом с Франклином стоял всегда готовый прийти на помощь, якобы преданный секретарь Эдвард Бэнкрофт. Британский шпион снял с документа копию и нанял специального курьера, который доставил ее министрам в Лондон через сорок два часа. Двумя неделями ранее он уже написал невидимыми чернилами несколько писем, где в общих чертах обрисовал содержание документа. Он передал информацию, что французский конвой в составе трех кораблей и двух фрегатов готовится выйти из Киберона, чтобы доставить документ обеспокоенному американскому Конгрессу. Он также сообщал: «Мы только что получили письмо от прусского министра, в котором говорится, что король Пруссии немедленно последует примеру Франции и признает независимость Америки».

Много лет спустя, когда Бэнкрофт торговался с англичанами о выплате причитавшихся ему денег, он написал секретную докладную записку, в которой сообщал секретарю по иностранным делам о том, что это была «информация, за которую многие люди ради осуществления своих спекуляций дали бы мне здесь больше денег, чем я получил от правительства».

Бэнкрофт действительно использовал эту информацию для зарабатывания денег посредством спекуляций на рынках. Он направил четыреста двадцать фунтов своему биржевому партнеру в Англии — рожденному в Филадельфии коммерсанту Сэмюэлу Вартону — и сообщил ему о предстоящем заключении союза, чтобы тот смог начать игру на понижение. «Быки, вероятно, окажутся в тяжелом положении», — предрекал он в одном тайном послании Вартону, которое было написано невидимыми чернилами. Это письмо было перехвачено британской секретной службой, но остальные дошли до Вартона и до другого его партнера — британского банкира Томаса Уолпола. В результате Бэнкрофт заработал на биржевых спекуляциях тысячу фунтов[435].

Людовик XVI официально признал соглашение, приняв трех эмиссаров в Версале 20 марта. Толпы народа собрались у дворца, чтобы увидеть знаменитого американца. Они громко кричали «Да здравствует Франклин!», когда его карета въезжала в ворота, украшенные золотыми геральдическими символами.

Среди находившихся во внутреннем дворе дворца были, по утверждениям Сьюзен Мэри Элсоп, «официальные привратники», вручившие прибывшим церемониальные шпаги, обычно необходимые для допуска во дворец. Каждый из американских эмиссаров получил по шпаге вместе с другими предметами официальных придворных одеяний. Но не Франклин. Не видя причин отказаться от простого стиля в одежде, который сослужил ему такую хорошую службу, он надел заурядный коричневый костюм и, разумеется, свои знаменитые очки — его единственное украшение. Он остался без шпаги, а когда выяснилось, что купленный для такого события парик плохо сидит, решил отказаться и от этого предмета. «Его можно было принять за фермера, — писала одна из присутствовавших на церемонии дам, — так разительно он отличался от других дипломатов в напудренных париках, в полном парадном одеянии и украшенных золотом и орденскими лентами».

Одна из уступок этикету заключалась в том, что он не надел свою меховую шапку, а вместо нее нес в руке белую шляпу. «Белый цвет — символ свободы?» — спросила мадам де Деффан, старая аристократка, в салоне которой Франклин появлялся в меховой шапке. Но независимо от того, придавал он такой смысл белому цвету или нет, вскоре белые мужские шляпы стали очень модными в Париже, как и многое другое, что носил Франклин. Когда в полдень Франклина ввели в королевскую спальню после завершения официального приема, Людовик XVI стоял в молитвенной позе. «Надеюсь, что это будет во благо обеих наций», — сказал он, давая свое королевское одобрение признанию статуса Америки как независимого государства. Обращаясь лично к Франклину, добавил: «Я весьма доволен вашим поведением с момента вашего прибытия в мое королевство».

После обеда, который дал Вержен, Франклин удостоился чести, если не удовольствия, побыть рядом с известной своей надменностью королевой Марией-Антуанеттой, пока та играла за карточным столом. Королева, по-видимому, невысоко оценила человека, который, как ей сообщили, был когда-то «мастером в типографии». Она рассеянно заметила: с таким прошлым никто никогда не смог бы занять высокого положения в Европе. Франклин не без гордости согласился с ней[436].

Дипломатический триумф Франклина способствовал окончательному выбору курса на революцию. Он также изменил баланс сил в мире, причем не только между Англией и Францией, но также — хотя Франция наверняка к этому не стремилась — между республиканством и монархизмом.

«Франклин выиграл, — пишет Карл ван Дорен, — дипломатическую кампанию, равную по важности сражению при Саратоге». Историк из Йеля Эдмунд Морган идет еще дальше, называя ее «величайшей дипломатической победой, когда-либо достигнутой Соединенными Штатами». С возможным исключением в отношении создания НАТО эта оценка может быть справедливой, хотя отчасти свидетельствует о скудости успехов Америки за столом переговоров, идет ли речь о Версальском соглашении, заключенном после Первой мировой войны, или о переговорах в Париже в конце вьетнамской войны. В самом крайнем случае можно просто сказать, что триумф Франклина дал Америке возможность одержать окончательную победу в войне за независимость и в то же время избежать длительных затруднений, которые помешали бы ей как новой нации.

До того как сообщение о заключенном соглашении достигло Филадельфии, Конгресс обсуждал, следует ли рассматривать новые предложения о мире, поступившие от Британии. Теперь, всего после двух дней размышлений, он решил вместо этого ратифицировать договор с Францией. «Вы не можете даже представить, какую радость соглашения с Францией вызвали у всех истинных американцев», — писал Франклину из Массачусетса его друг Сэмюэл Купер[437].