Франклин — полковник милиции

Вопрос финансирования обороны новых земель благодаря непростым компромиссам между Ассамблеей и хозяевами колоний был на некоторое время улажен. На плечи Франклина легла задача выяснить, как истратить деньги и создать милицию. Он протолкнул законопроект по формированию подразделений на абсолютно добровольной основе, таким образом обеспечив поддержку квакеров, а затем, чтобы оправдать свой проект, опубликовал беседу с вымышленным собеседником. Один персонаж, несогласный с тем, что квакерам нет нужды принимать участие в боевых действиях, утверждает: «Повесьте меня, если я вступлю в бой, чтобы спасти квакеров». Другой отвечает: «Иными словами, ты не станешь выкачивать воду из пробитого корабля, если это спасет не только тебя, но и мышей».

Проект Франклина был выстроен по модели милицейской ассоциации, организованной им в 1747 году, но на этот раз оказался под защитой правительства. И снова он создал длинную и детальную инструкцию, посвященную обучению офицеров, их организации и выборам. В одном письме также придумал особую схему для использования собак-ищеек. «Они должны быть крупными, сильными и свирепыми, — писал Франклин, — и каждую собаку следует водить в наморднике, достаточно крепком, чтобы не допустить чрезмерного переутомления животных из-за слишком быстрого бега и саморазоблачения команды — из-за лая на белок».

Губернатор Моррис скрепя сердце принял билль о милиции, хоть ему и не нравилось постановление, согласно которому предприятие являлось добровольным и позволяло демократические выборы руководителей. Еще больше его огорчало то, что Франклин стал его фактическим лидером и самым влиятельным человеком в колонии. «С тех пор как мистер Франклин поставил себя во главе Ассамблеи, — предупреждал Моррис Пенна, — его сторонники используют любые средства, которые в их власти, чтобы вырвать правление из ваших рук, даже в то время, когда страна оккупирована». Франклин же, со своей стороны, демонстрировал глубокое презрение к Моррису. «Этот человек полубезумен», — писал он завсегдатаю кулуаров конгресса от Ассамблеи в Лондоне[192].

Страхи хозяев не утихли, когда Франклин надел военную форму и вместе со своим сыном отправился к границе, чтобы проследить за постройкой укрепления. В дни своего пятидесятилетия в январе 1756 года он провел неделю в лагере, разбитом в долине Лихай, обедая исключительно провиантом, который посылала ему добропорядочная жена. «Нам понравилась приготовленная тобою жареная говядина, а этот день начался с жареной телятины, — писал он ей. — Те, кто съедает свой обед горячим, ничего не знают о хорошей еде; мы нашли, что приготовление намного более совершенно, когда кухня находится в четырех милях от столовой».

Франклину по душе пришлась роль командира пограничников. Помимо прочего, он придумал надежный и разумный способ привлечь пять сотен солдат к посещению богослужений: дал милицейскому военному священнику задание понемногу выдавать дневную порцию рома сразу же после службы. «Никогда еще проповеди не посещались так массово и пунктуально». Также он нашел время, чтобы наблюдать и записывать обычаи местных жителей, выходцев из Моравии, которые верили в браки по сватовству. «Я возражал против того, чтобы союзы заключались не по взаимному выбору сторон, некоторые из них могут оказаться несчастливыми, — рассказывал Франклин. — „И такими же они могут быть, — отвечал мой информатор, — если вы позволите сторонам выбирать самостоятельно“, чего я не смог отрицать»[193].

Проведя семь недель на границе, Франклин вернулся в Филадельфию. Несмотря на беспокойство хозяев колонии и назначенного ими губернатора, у него было мало желания разыгрывать из себя героя, браво сидящего в седле, или делать ставку на свою популярность во имя политического могущества. Потому-то он поспешил с возвращением, прибыл поздней ночью, что помогло избежать триумфальной встречи, которую запланировали его сторонники.

Он, однако, не стал уклоняться, когда полк милиции в Филадельфии выбрал его полковником. Губернатор Моррис, который нехотя обратился за помощью к Франклину во время кризиса, сопротивлялся и не хотел одобрять этот выбор. Но фактически он не смог ничего сделать, так как билль о милиции, написанный Франклином, требовал демократических выборов командира, и спустя несколько недель с неохотой утвердил назначение.

На протяжении жизни Франклина будет обуревать (что вызывало у него усмешку) конфликт между мнимым желанием научиться добродетели смирения и природной жаждой признания. Его пребывание в должности полковника не стало исключением. Он не мог удержаться и поддался зову тщеславия, организовав для войск грандиозную публичную строевую церемонию. Более тысячи человек торжественно и с большой помпой промаршировало мимо его дома на Маркет-стрит. Группа за группой шли под звуки дудок и гобоев, похваляясь недавно расписанными пушками, после чего выпускали орудийный залп, чтобы возвестить о прибытии следующей группы. Выстрелы, как позже с иронией вспоминал Франклин, «сотрясли и разбили несколько стеклянных приборов моего электрического оборудования».

Несколько недель спустя, уехав с почтовой инспекцией, он рассказывал: «Офицеры моего полка вбили себе в голову, что им следует сопровождать меня за пределами города». Они выхватили свои шпаги и проводили его к переправе, что привело в ярость Томаса Пенна, который прочитал об этом, находясь в Лондоне. «Эта глупость, — заметил Франклин, — довела его ненависть ко мне до невероятных размеров… он сослался на этот парад с офицерами как на доказательство моих намерений силой вырвать управление провинцией из его рук». Франклину так же, как и Пенну, «досаждала» эта показуха, или, по крайней мере, так он говорил, оглядываясь назад. «Я не знал заранее, что такое было запланировано, в противном случае воспротивился бы, естественным образом выступив против узурпирования должности при любых обстоятельствах».

Будем справедливы к Франклину: он никогда не был человеком, любящим упиваться общественными церемониями или помпезностью и привилегиями власти. Когда Пенн и его союзники попытались нейтрализовать его, сформировав конкурирующую милицию в Филадельфии, после чего убеждали министров короля уничтожить его формирования, Франклин в ответ с готовностью передал свои полномочия. В письме к Питеру Коллинсону он раздумывал о том, что ему приятна любовь народа, но осознавал, что не должен позволять этому чувству ударить себе в голову. «Простите своему другу некоторое тщеславие, и пускай оно останется только между нами… Теперь вы можете сказать мне, что народная любовь — самая непостоянная вещь. И окажетесь правы. Я краснею при мысли, что так высоко оценивал себя за то, что завоевал ее»[194].