Самый известный в мире американец

По воспоминаниям Франклина, хотя плавание через океан на борту «Репрайзл» в суровых зимних условиях и продолжалось всего тридцать дней, оно «совершенно измотало» его. От солонины его тело вновь покрылось сыпью и фурункулами, другая пища была слишком жесткой для его старых зубов, а маленький фрегат подвергался такой сильной килевой качке, что Франклин с трудом мог спать. Поэтому, увидев побережье Бретани, измученный Франклин, не желая ждать попутного ветра, который пригнал бы судно ближе к Парижу, пересел на рыбачью лодку, доставившую его и двух растерянных внуков в крошечную деревушку Орей. Прежде чем смог отправиться в Париж в карете, он написал Джону Хенкоку, что будет избегать роли «общественного деятеля» и постарается держаться в тени, «полагая, что для начала благоразумно выяснить, действительно ли двор хочет и готов официально принять посланника Конгресса»[404].

Однако Франция — не то место, где самый известный в мире американец мог бы сохранять анонимность или даже рассчитывать сделать это. Едва экипаж прибыл в Нант, город дал в честь Франклина грандиозный бал, на котором его приветствовали как выдающегося философа и государственного деятеля. Темпл восхищался высотой богато украшенных женских причесок. После того как дамы Нанта увидели мягкую меховую шапку Франклина, они начали носить имитирующие ее парики, и этот стиль получил название coiffure ? la Franklin^{75}.

Для французов этот человек — ученый, обуздавший молнию, и трибун свободы — был символом и добродетельной сельской вольности, романтизированной Руссо, и рассудочной мудрости века Просвещения, прославленной Вольтером. В течение более чем восьми лет он будет исполнять идеально обе роли. В добродушной и неторопливой манере, сдобренной остроумием и joie de vivre^{76}, которую так обожали французы, он олицетворял собой образ Америки как здорового и просвещенного государства, борющегося против коррумпированного и иррационального старого порядка.

В его руках, почти в той же степени, как в руках Вашингтона и других американцев, находилась судьба Революции. Если бы Франклин не смог обеспечить поддержку со стороны Франции — в виде материальной помощи, моральной поддержки и военного флота, — Америке было бы трудно одержать победу. Уже являясь крупнейшим американским ученым и писателем своего времени, он демонстрировал ловкость, которая сделала его величайшим американским дипломатом всех времен. Он умело раскрывал сочетание романтизма и здравомыслия, что приводило в восторг французских philosophes (философов), и очарование американской свободой, которая так дорога ее народу, и трезвую расчетливость ее национальных интересов, направлявшей усилия американских государственных деятелей.

Франция, имевшая за плечами четырестасорокалетнюю традицию регулярных войн с Англией, являлась готовым союзником, особенно потому, что жаждала отомстить на территории Америки за неудачи в последней Семилетней войне. Накануне отъезда Франклин узнал, что Франция согласилась тайно направить помощь американским мятежникам под видом коммерческих грузов.

Но убедить французов сделать больше представлялось непростым делом. Франция испытывала финансовые трудности, поддерживала хрупкий показной мир с Британией и проявляла понятную осторожность, опасаясь делать большую ставку на страну, которая после стремительного отступления Вашингтона с Лонг-Айленда выглядела потерпевшей поражение. К тому же ни Людовик XVI, ни его министры инстинктивно не поддерживали стремления Америки избавиться от власти наследственной монархии — что могло бы стать заразительным примером для других.

Одним из козырей Франклина была его слава, и он стал одной из фигур в длинном ряду государственных деятелей, включавшем Ришелье, Меттерниха и Киссинджера, которые понимали: известность человека создает представление о его исключительности, а это делает его влиятельным. Его теории атмосферного электричества получили подтверждение во Франции в 1752 году. Французское собрание его сочинений было опубликовано в 1773 году, а новое издание «Пути к изобилию» Бедного Ричарда под названием La Science du Bonhomme Richard вышло сразу после его приезда и в течение двух лет переиздавалось четырежды. Его слава была так велика, что люди толпами выходили на улицы, надеясь увидеть его въезд в Париж 21 декабря 1776 года.

На протяжении нескольких недель казалось, что весь светский Париж желает иметь изображение его благородного лица. Знакомый всем образ появлялся на медальонах разных размеров, на картинах и гравюрах, на табакерках и печатках. «Количество проданных моих изображений невероятно велико, — писал он дочери Салли. — Все эти картины, бюсты и гравюры (копии с копий которых распространяются повсюду) сделали здесь изображение лица твоего отца таким же известным, как изображение луны». Увлечение зашло так далеко, что стало слегка раздражать короля, хотя и давало ему повод для развлечений. Он подарил графине Диане де Полиньяк, которая часто докучала ему похвалами американцу, ночной горшок севрского фарфора, внутри которого находилась камея с портретом Франклина[405].

«Его слава была больше славы Лейбница, Фридриха или Вольтера, а по-человечески его любили и уважали больше, — вспоминал Джон Адамс много лет спустя после того, как его собственная ревность к славе Франклина немного улеглась. — Едва ли можно было встретить крестьянина или горожанина, камердинера, кучера или лакея, горничную или кухарку, которой не было бы известно имя Франклина»[406].

Французы даже пытались признать его одним из своих. Франклин всегда допускал, как отмечалось в начале этой книги, что его фамилия происходит от франклинов, то есть от названия представителей класса полноправных английских граждан, владевших земельными участками, и в этом он был почти наверняка прав. Но амьенская Gazette писала, что фамилия Franquelin была весьма распространенной в провинции Пикардия, из которой многие семьи эмигрировали в Англию.

Различные объединения французских философов, помимо учеников Вольтера и Руссо, также заявляли о своих претензиях на него. Наиболее известными являлись физиократы, первопроходцы в экономической науке, разработавшие концепцию laissez-faire (невмешательства государства в экономику). Эта группа стала для него новой Хунтой, и он писал очерки для ее ежемесячного журнала.

Один из самых известных физиократов Пьер Самуэль Дюпон де Немур (эмигрировавший в 1799 году в Америку, где позднее его сын основал химическую компанию Du Pont) описывал своего друга Франклина с пафосом мифотворца: «В его глазах читалось идеальное самообладание, — писал он, — а на губах играла неизменная спокойная улыбка». Другим внушал благоговение факт, что Франклин очень скромно одевался и не носил парика. «Все в нем говорило о простоте и чистоте естественных нравов, — восхищался один парижанин, сделавший также чисто французский комплимент его любви к молчанию: — Он знал, как быть невежливым, не будучи грубым».

Молчаливость и скромное платье ошибочно побуждали многих считать его квакером. Вскоре после приезда Франклина один французский церковник сообщал: «Этот квакер носит одеяние своей секты. У него приятное лицо, неизменные очки, на черепе мало растительности, он не снимает меховую шапку». Складывается впечатление, что Франклин мало делал для изменения этого образа, так как прекрасно знал, что Франция, всем на удивление, очарована квакерами. Вольтер превозносил их спокойную простоту в одном из четырех «Писем об Англии», а, как отмечал Карл ван Дорен, «Париж восхищался добротой и твердостью этой секты»[407].

Франклин прекрасно знал о том образе, который создал для себя, и забавлялся им. «Представьте меня, — писал он другу, — очень скромно одетым, с моими прямыми седыми волосами, вылезающими из-под моей единственной прически в виде меховой шапки, надвинутой на лоб почти до самых очков. Подумайте, как это может выглядеть среди напудренных голов парижан». Это был образ, очень отличавшийся от того, который он имел и о котором писал Полли во время своего первого визита во Францию в 1767 году, когда купил «уйму париков» и велел портному «сделать из себя француза»[408].

Действительно, его новый простоватый внешний вид был отчасти позой, искусным творением первого великого американского имиджмейкера и мастера пиара. Он появлялся в своей мягкой шапке из меха куницы на большинстве светских приемов, в том числе и на приеме в знаменитом литературном салоне мадам Деффан, и этот предмет одежды стал неотъемлемым атрибутом всех его изображений на медальонах и портретах. Эта шапка служила символом исконной чистоты и добродетельности Нового Света, подобно тому, как неизменные очки (также изображавшиеся на портретах) стали символом мудрости. Все это помогало ему играть ту роль, в которой и представлял его себе Париж: благородного сельского философа и простоватого мудреца из лесной глуши — даже несмотря на то, что б?льшую часть жизни он прожил на Маркет-стрит и Крейвен-стрит. Франклин отвечал взаимностью на то обожание, которое проявляла к нему Франция. «Я нахожу их самой приятной нацией на свете», — сообщал он Джозайе Квинси. «Испанцы по общему мнению считаются жестокими, англичане надменными, шотландцы дерзкими, датчане жадными и т. д., но я думаю, что французы не имеют национального порока, который можно было бы им приписать. Они склонны к фривольностям, которые, впрочем, достаточно безвредны». Как он писал своему бостонскому родственнику, «это самая учтивая нация в мире»[409].