В Кокпите

«Я хочу узнать побольше об этом чае», — обеспокоенно писал Франклин своему другу в конце 1773 года. Парламент еще более усилил оскорбление, нанесенное посредством пошлины на чай, новыми правилами, которые фактически предоставляли коррумпированной Ост-Индской компании монополию на торговлю. Франклин взывал к спокойствию, но бостонские радикалы под предводительством Сэма Адамса и «Сынов свободы» повели себя иначе. Шестнадцатого декабря 1773 года после массового митинга у Старой Южной церкви около пятидесяти патриотов, загримированных под индейцев племени могавков, отправились в порт, где выбросили в море триста сорок два ящика с чаем общей стоимостью десять тысяч фунтов.

Франклин был шокирован «актом вопиющей несправедливости с нашей стороны». Его симпатий к делу борьбы колоний за независимость было недостаточно, чтобы преодолеть изначальное консервативное неприятие власти толпы. Акционеры Ост-Индской компании «не являются нашими врагами», утверждал он. Неправильно «уничтожать частную собственность»[332].

В то время как в Бостоне происходило знаменитое «чаепитие», Англия была охвачена распрей, связанной с публикацией похищенных писем Хатчинсона.

Франклин выражал удивление, что его имя не упоминалось в связи с этим делом, и сообщал о «желании и дальше оставаться в тени». Но в декабре два человека участвовали в незаконченной дуэли в Гайд-парке, после того как один обвинил другого в краже писем. Когда второй раунд дуэли стал неизбежен, Франклин счел необходимым выйти на сцену. «Я являюсь тем единственным человеком, который получил и переслал в Бостон эти письма», — написал он в редакцию лондонской Chronicle в день празднования Рождества. Но не принес извинений. Это были не «частные письма, не переписка друзей», утверждал он: «они были написаны государственными чиновниками для людей, облеченных властью». В них содержался призыв «настроить метрополию против своих колоний»[333].

Роль Франклина в публикации похищенных писем давала козыри тем британским политикам, которые считали его источником неприятностей. В начале января его вызвали в Тайный совет. Заседание проходило в знаменитой комнате, получившей название «Кокпит», или «Арена для петушиных боев», потому что во времена Генриха VIII там проводились петушиные бои. Официальным поводом стало желание членов Совета получить информацию о петиции Ассамблеи Массачусетса с требованием смещения Хатчинсона с поста губернатора. Однако вскоре последовали исключительно вопросы о том, являются ли письма Хатчинсона, представленные Франклином в качестве вещественных доказательств, частными и каким образом они были получены.

Франклин с удивлением обнаружил среди присутствующих заместителя генерального прокурора Александра Веддербурна, неприятного амбициозного чиновника, голосовавшего против отмены закона о гербовом сборе и обладавшего (по выражению премьер-министра лорда Норта) «услужливой совестью». Было ясно, что политический вопрос о петиции с требованием отзыва Хатчинсона превращается в юридическое преследование Франклина на основе обвинения в публикации писем. Правительство, многозначительно заявил Веддербурн, имеет «право выяснить, как они были получены».

«Я думал, это политический, а не юридический вопрос, — заявил Франклин Совету, — и не пригласил с собой адвоката». «Доктор Франклин может получить помощь адвоката или отвечать без него, как ему заблагорассудится», — сказал один лорд из числа членов Совета. «Я хочу иметь адвоката», — заявил Франклин. На вопрос о том, сколько времени ему понадобится для подготовки материалов, Франклин ответил: «Три недели».

Для Франклина эти три недели оказались невеселыми. Весть о «Бостонском чаепитии» достигла Англии и еще больше подорвала симпатии к борьбе американцев за свободу. Его называли поджигателем, а как отмечал он сам, «газеты были наполнены резкими выпадами в мой адрес». Появились даже намеки на то, что он может быть арестован. Его компаньоны-акционеры из группы Уолпола выразили опасение, что его вовлеченность в дело может затруднить получение земельного участка, и поэтому он написал им о своем желании быть вычеркнутым «из списка компаньонов». (Эта просьба была сформулирована таким образом, что в действительности он не был исключен из числа компаньонов и остался акционером без права голоса[334].)

Тайный совет вновь собрался в Кокпите 29 января 1774 года. Произошедшее в тот день сражение заставило померкнуть все прошлые бои, для которых эта комната изначально предназначалась. «Были приглашены все придворные, — отмечал Франклин, — как будто для развлечения». В числе собравшихся членов Совета и зрителей можно было увидеть самых разных людей — от епископа Кентерберийского до жаждавшего реванша лорда Хиллсборо. Немногие сторонники Франклина, в том числе Эдмунд Бёрк^{70}, лорд Ле Деспенсер и Джозеф Пристли, пришли, чтобы оказать ему моральную поддержку. Позднее Франклин сказал, что это было похоже на «травлю быка».

Веддербурн, обладавший острым языком, говорил в своем часовом выступлении и умно, и безжалостно. Он назвал Франклина «основным проводником» (намекая на его успехи в изучении электричества) агитации против британского правительства. Вместо того чтобы сосредоточиться на достоинствах массачусетской петиции, он говорил исключительно о похищенных письмах. «Частная корреспонденция до сих пор считалась священной, — негодовал Веддербурн. — Франклин потерял право на уважение со стороны общественных институций и частных лиц». С отменным остроумием Веддербурн добавлял: «Впредь он будет называть эти письма вымыслом, а сам будет именоваться man of letters»^{71}. За остроумием скрывалось серьезное обвинение. Бёрк назвал атаку Веддербурна «яростной филиппикой», а другой присутствующий описал ее как «поток злобных оскорблений».

В своем неистовом выступлении Веддербурн сделал несколько важных замечаний. Высмеивая утверждение Франклина, будто желание Хатчинсона сохранить письма в тайне означало признание, что ему есть что скрывать, прокурор резонно заметил: Франклин сам в течение почти года скрывал, что замешан в этом деле. «Он молчал до тех пор, пока едва не стал причиной убийства» невиновного человека, утверждал Веддербурн, имея в виду дуэль в Гайд-парке. Стуча кулаком по столу, который (согласно Джереми Бентаму) «стал скрипеть под тяжестью оскорблений и угроз», Веддербурн обвинял Франклина в желании стать губернатором.

Присутствующие потешались и злорадствовали, но на лице Франклина не отражалось никаких эмоций. Он стоял у стены в своем простом костюме, сшитом из синего манчестерского бархата. Эдвард Бэнкрофт, один из друзей Франклина (позднее шпионивший за ним в Париже), описывал его поведение так: «Доктор, одетый в костюм из крапчатого манчестерского бархата, стоял прямо, сохраняя полную неподвижность. Мускулы его лица были не напряжены, что придавало его облику мягкое, спокойное выражение, которое он сохранял без видимого труда».

В конце речи Веддербурн предложил считать Франклина свидетелем и заявил: «Я готов допросить его». В официальном протоколе заседания было записано: «Доктор Франклин сохранял молчание, но через своего адвоката заявил, что не желает быть допрошенным». Молчание стало самым эффективным оружием: оно придавало ему мудрый, благородный и спокойный вид. В данном случае позволило ему выглядеть более сильным, чем его могущественные противники, и выражать скорее презрение и снисходительность, чем раскаяние и смирение[335].

Тайный совет, как и ожидалось, отверг петицию Ассамблеи Массачусетса, направленную против Хатчинсона, назвав ее «беспочвенной, мелочной и скандальной». На следующий день Франклин был письменно информирован о том, что его старый друг лорд Ле Деспенсер «счел необходимым» уволить его с должности почтмейстера в Америке. Франклин пришел в ярость: он всегда гордился тем, что сделал почтовую систему в колониях эффективной и прибыльной, и немедленно написал короткое письмо Уильяму, предлагая ему оставить губернаторский пост и стать фермером. «Это более честное и достойное занятие, потому что более независимое». Своей сестре Джейн он написал в более задумчивом тоне: «Я лишился своей должности. Но не беспокойся из-за этого. Мы с тобой почти закончили наше жизненное путешествие, нам осталось пройти недлинный путь до дома, и в нашем кармане достаточно денег, чтобы заплатить за билеты в почтовой карете»[336].

В один из ближайших дней после слушаний в Кокпите Франклин, опасаясь ареста или конфискации документов, незаметно покинул дом на Крейвен-стрит и спустился на берег Темзы. Там он погрузил в лодку чемодан с документами и направился вверх по течению в дом своего друга в Челси, где и провел несколько дней. Когда опасность миновала, вернулся на Крейвен-стрит и вновь стал принимать гостей. «Я обнаружил, что не потерял ни одного друга, — отмечал он. — Все продолжали регулярно посещать меня, демонстрируя дружеские чувства и неизменное уважение». По просьбе близких он составил длинный и подробный отчет о деле Хатчинсона, но не опубликовал его, отметив: «такие достойные порицания дела я обхожу молчанием»[337].

Однако Франклин продолжил выпускать анонимные памфлеты. Пойдя на поводу вполне понятного в данных обстоятельствах желания похвастаться (нетипичного для него), он опубликовал полуанонимную статью (подписанную Homo Trium Literarum, то есть «Человек писем» — по оскорбительному прозвищу, данному Веддербурном), в которой утверждал, что «почитатели доктора Франклина в Англии возмущены тем, что мистер Веддербурн назвал его вором». Он указывал, что французы в предисловии к его научным трудам, только что вышедшим из печати, также назвали его вором, «укравшим с небес священный огонь, который он приручил». В анонимном описании слушаний в Кокпите, опубликованном в одной бостонской газете, он говорил сам о себе: «Доктор поступил с этими письмами благородно, его намерение отослать их было достойным: ослабить раскол между Британией и колониями»[338].

Сатира и сарказм Франклина стали как никогда острыми. В эссе, написанном после того, как генерал Гейдж был направлен в Массачусетс, чтобы сменить Хатчинсона на посту губернатора, он предложил Британии «без промедления ввести в Северной Америке полностью военное правление». Это «настолько бы устрашило американцев», что они с радостью стали бы платить налоги. «Когда из колонистов вытянут последние гроши, — добавлял он, — их следует продать тому, кто согласится больше заплатить». Например, Испании или Франции. В другой статье он предлагал генералу Гейджу политику, исключающую в дальнейшем возможность любых мятежей в Америке: «кастрировать всех лиц мужского пола». Таких «зачинщиков», как Джон Хенкок и Сэм Адамс, следовало «обрить наголо». Одна из побочных выгод, добавлял он, в том, что это принесет пользу оперному театру и сократит число людей, эмигрирующих из Британии в Америку[339].

И вновь встал вопрос: почему бы наконец не отправиться домой? Его жена была при смерти, сам он стал политическим изгоем. Как было уже не раз, решил, что уедет. Как только уладит дела с Министерством почт, сказал друзьям; к маю, пообещал Ричарду Бейчу. И вновь не уехал. Остаток 1774 года провел в Англии, ничем особо не занимаясь, не выполняя никаких официальных поручений, не встречаясь с министрами. Даже король нашел это странным.

«Где доктор Франклин?» — спросил в то лето Его Величество лорда Дартмута.

«Я думаю, сэр, он в городе. Он собирался в Америку, но я полагаю, он еще здесь».

«Я слышал, — сказал король, — он собирался в Швейцарию».

«Я знаю, — ответил лорд Дартмут, — что ходили такие слухи».

В действительности же Франклин оставался на Крейвен-стрит, редко выезжая из дома и принимая в основном только близких друзей. Как он написал сестре в сентябре, «я не видел никого из министров с января и не имел никаких контактов с ними»[340].