Салли и Ричард Бейч

Выигранная дипломатическая баталия заставила Франклина вспомнить о добродетелях его жены, оставшейся дома, или хотя бы почувствовать себя виноватым за пренебрежение ею. Экономность Деборы и ее уверенность в собственных силах стали символами способности Америки пойти на жертвы, но не платить несправедливый налог. Теперь, когда налог был отменен, Франклин вознаградил ее, отправив домой несколько подарков: четырнадцать ярдов атласа «помпадур» («по цене одиннадцать шиллингов за ярд»), две дюжины перчаток, шелковый халат и нижнюю юбку для Салли, турецкий ковер, сыры, штопор и несколько скатертей и занавесок, которые, как он вежливо информировал жену, были выбраны миссис Стивенсон. Письмо, сопровождавшее эти дары, гласило:

Моя дорогая детка, так как закон о гербовом сборе наконец отменен, я хочу, чтобы ты имела новые вещи, которые я не посылал раньше, так как знал, что ты не захочешь выглядеть более нарядной, чем твои соседи, если только твоя одежда не будет изготовлена твоими руками. Если бы торговля между двумя странами была полностью прекращена, то мне было бы приятно вспоминать, что однажды я был одет с головы до ног в шерсть и лен, сотканные моей женой, что я никогда в жизни не был более горд каким-либо другим нарядом и что она и ее дочь в случае необходимости могли бы изготовить все это еще раз.

Возможно, весело замечал он, какие-нибудь сыры еще останутся, когда он вернется домой и насладится ими. Но хотя в период борьбы за отмену закона ему перевалило за шестьдесят и его миссия в Англии казалась завершенной, Франклин не был готов возвращаться. Вместо этого он планировал провести лето 1766 года в поездке по Германии со своим другом врачом Джоном Принглом[272].

Письма Деборы мужу, какими бы неуклюжими они ни были, передавали и ее силу, и ее чувство одиночества. «Я не принимаю участия ни в каких развлечениях. Я сижу дома и тешу себя надеждой, что следующий корабль привезет мне письмо от тебя». Она сообщала, что справляется с тяжелыми мыслями, вызванными его отсутствием и политической ситуацией, занимаясь уборкой дома, и что старается (возможно, в соответствии с его инструкциями) не надоедать ему своей озабоченностью вопросами политики. «Я написала тебе несколько писем, по одному почти каждый день, но не смогла удержаться, чтобы не сказать несколько слов о государственных делах, и поэтому уничтожила их и начала писать снова, затем опять сожгла написанное, и так далее». Описывая их недавно достроенный дом, она сообщала, что еще не развесила его картины, потому что боялась вбивать в стену гвозди без его одобрения. «Большая разница между тем, когда муж дома и когда он в отъезде, а поскольку каждый боится сделать что-то не так, то все остается недоделанным».

Его ответные письма были обычно деловыми, он концентрировался главным образом на вопросах обустройства их дома. «Я хотел бы присутствовать при завершении работ на кухне, — писал он. — Полагаю, ты плохо представляешь себе, как лучше ее оборудовать, а мои идеи, как следует выводить пар, запахи и дым, я не могу объяснить тебе на словах». Он составил подробные инструкции, как покрасить каждую комнату, и время от времени упоминал о своем окончательном возвращении домой. «Если железный котел еще не установлен, то оставь все как есть до моего возвращения, когда я привезу более практичный медный»[273].

В конце 1766 года завершилось его восемнадцатилетнее партнерство с Дэвидом Холлом в печатном бизнесе. В их расставании присутствовала нотка взаимного недовольства. Холл стал менее активно использовать страницы «Пенсильванской газеты» для атак на владельцев колонии, и двое друзей Франклина помогли ему найти новую типографию и вернуть газете прежнюю направленность. Холл рассматривал это решение как противоречащее духу их партнерского соглашения, даже несмотря на то, что срок его действия уже истек. «Хотя вам и не воспрещается и дальше иметь отношение к печатному бизнесу в этом месте, во многом именно так это и следует понимать», — писал он с некоторым сожалением.

Франклин ответил ему из Лондона, что новая конкурирующая типография была «введена в действие без моего ведома и участия, и я впервые узнал о ней, прочитав рекламное объявление в вашей газете». Он выразил свое глубокое уважение к Холлу и заявил, что не имел с ним политических или редакционных разногласий, хотя некоторые его политические союзники считали иначе. «Я никогда не причислял вас ни к одной партии, и так как вы никогда не порицали меня за то, какой стороны я держусь в политических делах, то я никогда не осуждал вас за то, что вы не делали того же самого, веря, что каждый человек имеет и должен иметь свободу суждений в такого рода делах».

Но он счел нужным добавить, что теперь, когда исходное соглашение перестало действовать, ему не возбраняется вступать в конкуренцию. «Я не мог предвидеть восемнадцать лет назад, что в конце этого срока стану настолько богатым, что смогу жить, не занимаясь бизнесом». Далее он выразил скрытую угрозу, замаскированную под совет, заявив, что получил предложение стать партнером в конкурирующем бизнесе, но решил не принимать его до тех пор, пока Холл будет делать чуть больше того, что он, по мнению Франклина, обязан делать. «Надеюсь, что у меня не будет причин пойти на такой шаг, — говорил он о возможности объединения с конкурентом Холла. — Я знаю, что имеется весьма приличная сумма, которую должны мне мои заказчики, и надеюсь, что вами будет возвращено мне еще намного больше денег, чем вы рассчитываете». Если так, писал Франклин, то эти деньги вместе с его собственными доходами позволят ему уйти на покой. «Мои средства будут достаточно большими, особенно с учетом того, что я не склонен тратить много. В этом случае у меня не будет намерения вновь заняться печатным делом»[274].

Прекращение партнерства означало, что Франклин стал бы терять в год по шестьсот пятьдесят фунтов, которые питали его любовь к экономии. Его жизнь в Лондоне представляла характерное для среднего класса сочетание экономности и потворства своим желаниям. Хотя он и не предавался развлечениям и не жил на широкую ногу, чего можно было бы ожидать от человека его положения, но любил путешествовать. Его счета показывают, что он заказывал для своего дома высококачественное пиво по цене тридцать шиллингов за баррель (резкий контраст с первым пребыванием в Лондоне, когда он проповедовал преимущества хлеба и воды перед пивом). Его усилия по достижению экономии были направлены главным образом на его жену. В июне 1767 года он писал ей:

Важный источник наших доходов перекрывается, и если мне предстоит лишиться должности почтмейстера, что… вовсе не кажется невероятным, то нам придется ограничиваться рентными и процентными доходами в качестве средств к существованию. Это сделает недоступными способы ведения домашнего хозяйства, требующие дополнительных затрат, и развлечения, которые мы позволяли себе в прошлом. Что касается меня, то я живу здесь настолько экономно, насколько возможно, чтобы не быть лишенным жизненных удобств, не устраиваю обедов ни для кого и довольствуюсь одним блюдом, когда обедаю дома. Но дороговизна здесь такова, что расходы изумляют меня. Я вижу по суммам счетов, которые ты получила в мое отсутствие, что твои расходы также очень велики, и я очень озабочен тем, что твоя ситуация естественным образом заставляет принимать многих посетителей, что сопряжено с тратами, которых нелегко избежать.…Но когда доходы людей сокращаются, то, не сумев пропорционально сократить и расходы, они неизбежно впадают в нужду.

Это письмо выглядит особенно холодным, потому что оно было написано в ответ на известие, что их дочь Салли влюбилась и надеется получить его благословение на брак. Салли освоилась в высшем обществе Филадельфии, посещала балы и даже разъезжала в экипаже противника Франклина губернатора Пенна. Но она полюбила человека, характер и финансовое положение которого вызывали немало вопросов.

Ричард Бейч, просивший руки Салли, эмигрировал из Англии, чтобы работать в качестве импортера и морского страхового брокера в Нью-Йорке, но затем перебрался в Филадельфию и открыл на Честнат-стрит магазин галантерейных товаров. Любимец женщин, неудачливый в бизнесе, Бейч был помолвлен с Маргарет Росс, лучшей подругой Салли. Когда Маргарет неизлечимо заболела, то на смертном одре попросила Салли позаботиться о Бейче ради нее, и Салли с готовностью взяла на себя это обязательство.

Для Деборы принять решение в отсутствии мужа стало непосильным бременем. «Я вынуждена быть отцом и матерью, — писала она Франклину с оттенком недовольства. — Я надеюсь, что не разочарую тебя, так как поступаю в соответствии со своими трезвыми суждениями».

Несомненно, это событие должно было бы ускорить возвращение Франклина. Однако он предпочитал оставаться вдалеке. Он по-настоящему срочно начал собираться домой всего один раз — когда узнал, что его сын собрался жениться, причем именно в Лондоне. «Так как я сомневаюсь, что смогу вернуться этим летом, — писал он Деборе, — то не стану причиной задержки ее счастья, если ты считаешь партию подходящей». Позволив себе издалека побаловать свое дитя, он послал Салли вместе с письмом две летних шляпки.

Через несколько недель он разразился длинной проповедью о необходимости экономить деньги. «Не устраивайте дорогой свадьбы, — писал он Деборе, — сделайте все экономно и аккуратно, как того требуют наши сегодняшние обстоятельства». Бейч должен понять, добавлял он, что они дадут за дочерью хорошее, но не чрезмерное приданое:

Я надеюсь, его ожидания не превосходят того состояния, которым будет располагать наша дочь до нашей смерти. Я могу лишь сказать, что если он окажется хорошим мужем для нее и хорошим сыном для меня, то он найдет меня настолько хорошим отцом, насколько я могу таковым быть. Но в настоящее время — и, я полагаю, ты согласишься со мной — мы не можем сделать больше, чем в достаточной мере снабдить ее одеждой и мебелью на общую сумму не свыше пятисот фунтов.

Но затем пришли более тревожные новости. По указанию Франклина Уильям проверил финансовое положение Бейча и обнаружил, что дела у того совершенно расстроены. К тому же он узнал, что отец Маргарет Росс давно установил этот факт и не дал дочери разрешения на брак. «Мистер Бейч часто пытался обмануть его [Росса] в отношении своих денежных обстоятельств, — докладывал Уильям. — Коротко говоря, он просто искатель богатых невест, желающий поправить свои дела за счет вступления в родственные отношения с семьей, которая будет его содержать». В конце он сделал приписку: «Сожги это [письмо]». но Франклин поступил иначе.

Свадьба была отложена, а Бейч попытался объясниться с Франклином письменно. Действительно, признавался он, у него возникли серьезные финансовые проблемы, но не по его вине. Его обманным путем заставили принять на себя денежные обязательства торгового партнера, который пострадал от бойкота английских товаров, начавшегося после принятия закона о гербовом сборе[275].

«Я люблю свою дочь так же, как любой отец любит своего ребенка, — отвечал Франклин, вероятно, допуская некоторое преувеличение. — Но я уже говорил вам прежде, что мое состояние невелико и едва достаточно для меня и моей жены… Если вы не сможете убедить нас в том, что будете способны содержать мою дочь подобающим образом, то, я надеюсь, вы откажетесь от действий, которые могут иметь губительные последствия для вас обоих». Франклин написал Деборе в тот же день, сообщив, что, по его мнению, теперь Бейч должен отступить. «Недавние неудачи в делах, — писал Франклин, — вероятно, побудят его воздержаться от поспешного вступления в брак». Он предположил, что Салли, возможно, захочет побывать в Англии, где она могла бы встретиться с другими мужчинами, например с сыном Уильяма Страхана[276].

Хотя чувства Франклина совершенно ясны, его письма не содержали прямого запрета на вступление дочери в брак. Возможно, он понимал, что поскольку сам не возвращается домой для улаживания этого дела, то не имеет ни морального права, ни практической возможности отдавать на этот счет какие-либо указания.

От семьи он был отделен не только огромным расстоянием, но и эмоциональной отчужденностью.

Еще более запутало и без того непростую семейную ситуацию вмешательство миссис Стивенсон. Живя с Франклином, она считала себя духовной подругой Деборы и написала ей письмо с выражением сочувствия. Франклин, сообщала она, в скверном настроении. Уязвленная его раздражительностью, она решила утешить себя покупкой шелка и халата для его дочери, даже несмотря на то, что никогда не виделась с ней прежде. Действительно, признавалась она, ее так взволновало известие о будущей свадьбе, что захотелось купить еще больше подарков, но Франклин ей запретил. Она признавалась, что давно тоскует по возможности сесть рядом с Деборой и поболтать о всяких пустяках. «Я искренне верю, что ваше ожидание увидеть мистера Франклина время от времени становится слишком сильным, чтобы его могла вынести нежная, любящая жена»[277].

Игнорируя семейную драму в Филадельфии, Франклин в августе 1767 года отправился во Францию, чтобы провести там летний отпуск. «Я слишком долго оставался этим летом в Лондоне и теперь ощущаю потребность в путешествии для укрепления здоровья», — писал он Деборе. Его настроение было настолько мрачным, что по дороге, как он сообщал Полли, «я постоянно ввязывался в споры с хозяевами гостиниц». Франклин и его товарищ по путешествию Джон Прингл были огорчены неудобной конструкцией экипажа, не позволявшей им в полной мере обозревать окрестности. Объяснения кучера, ворчал Франклин, «заставили меня, как и в сотне других случаев, пожелать, чтобы человечество никогда не было наделено способностью к рассуждениям, так как оно плохо знает, как ею следует пользоваться».

Однако по прибытии в Париж дела пошли веселей. Он заинтересовался тем, как парижские дамы накладывают румяна, о чем предпочел подробно рассказать в письме Полли, а не своей дочери: «Вырежьте в куске бумаги отверстие диаметром три дюйма, наложите его на щеку таким образом, чтобы верхняя часть отверстия находилась непосредственно под вашим глазом, затем с помощью щеточки, смоченной в краске, закрасьте лицо вместе с краями бумаги. Когда бумага будет удалена, на щеке останется круглое красное пятно»[278].

Франклина чествовали во Франции как знаменитость. В этой стране эксперименты с электричеством назывались особым словом — franklinistes, и он вместе с Принглом был приглашен в Версаль на грандиозный couvert (торжественный ужин) с королем Людовиком XV и королевой Марией. «Он говорил с нами обоими очень любезно и весело», — сообщал Франклин Полли. Однако, несмотря на трудности в отношениях с английским правительством, Франклин подчеркивал, что по-прежнему «считает своих короля и королеву самыми лучшими в мире и самыми любезными».

Версаль, отмечал он, великолепен, но не поддерживается в должном состоянии — «местами кирпич, из которого сложены стены, искрошился, а некоторые окна разбиты». В то же время Париж обладает множеством превосходных качеств, которые казались ему очень привлекательными с учетом его любви к общественным усовершенствованиям. Улицы подметались каждый день, так что, в отличие от лондонских, «по ним приятно ходить», а вода «такая же чистая, как в самых лучших источниках, поскольку пропускается через фильтры в виде резервуаров, наполненных песком». В то время как его дочь готовилась к свадьбе в отсутствие отца, Франклин заказал себе в Париже новое платье и парик с косой, которые, как он рассказывал Полли, позволили ему выглядеть «на двадцать лет моложе». Поездка настолько укрепила его здоровье, шутил он, что «однажды я едва не начал ухаживать за женой моего друга»[279].

По возвращении из Франции Франклин быстро написал несколько очаровательных писем Полли и другим своим корреспондентам и отправил лишь короткую весточку домой. Он, по-видимому, был недоволен тем, что письма из Филадельфии содержали мало новостей о его дочери, помимо сообщений о том, что она «разочарована» необходимостью отложить замужество на неопределенный срок. В первую очередь он заверил Дебору, что «превосходно чувствует себя после возвращения из поездки», а уже затем соизволил поинтересоваться состоянием дочери.

К тому времени, хотя он об этом и не знал, Салли и Ричард сделали решительный шаг и поженились. В октябре 1767 года, как сообщалось в Pennsylvania Chronicle (новом конкуренте франклиновской Gazette), «мистер Ричард Бейч, коммерсант, проживающий в этом городе, сочетался браком с мисс Салли Франклин, единственной дочерью прославленного доктора Франклина, молодой леди исключительных достоинств. На следующий день все корабли в гавани были украшены флагами по случаю этого радостного события»[280].

Нет никаких свидетельств, что Франклин когда-либо выразил сожаление по поводу отсутствия на свадьбе своей единственной дочери. В декабре его сестра Джейн Миком направила ему письменное поздравление по случаю «бракосочетания вашей возлюбленной дочери с достойным джентльменом, которого она любит и который является единственным человеком, могущим сделать ее счастливой». Франклин ответил ей в феврале следующего года в довольно сдержанной манере: «Она доставила удовольствие себе и своей матери и, я надеюсь, будет жить счастливо, но, я думаю, перед свадьбой им следовало бы лучше подумать, как они собираются содержать свою семью»[281].

В следующие месяцы Франклин передавал приветы Деборе и Салли, но никогда не делал попыток познакомиться с Бейчем. Наконец в августе 1768 года он написал Бейчу, признав его членом семьи. «Возлюбленный сын, — многообещающе начал он, прежде чем слегка обдать его холодом. — Я полагал, что шаг, который вы осуществили, взяв на себя ответственность за семью, в то время как ваши дела выглядят столь неутешительно с точки зрения возможных средств для ее содержания, является весьма поспешным и опрометчивым». Вот почему, объяснял Франклин, он не отвечал на предыдущие письма Бейча. «Я не мог сказать ничего приятного: я не хотел писать то, что думал, не желая причинять боль там, где не мог доставить радость». Однако в конце короткого письма Франклин немного смягчался. «Время сделало меня более спокойным, — писал он. — Шлю вам наилучшие пожелания, и если вы окажетесь хорошим мужем и сыном, то найдете в моем лице любящего отца». В постскриптуме, состоявшем из одного предложения, он передавал привет Салли и сообщал, что посылает ей часы.

Дебора пришла в сильное волнение. В записке, направленной вместе с письмом Франклина Бейчу, который в тот момент находился в Бостоне, она написала: «Мистер Бейч (или мой сын Бейч), спешу доставить вам радость: хотя здесь нет возвышенных слов, которые произнесли бы другие, но ваш отец (я так буду его называть) и вы, как я надеюсь, проведете вместе много счастливых дней»[282].

В начале 1769 года Дебора получила от Франклина еще более приятные новости. Его здоровье оставалось очень хорошим, писал он, но: «Я знаю, что в соответствии с естественным порядком вещей так не может продолжаться долго». Ему только что исполнилось шестьдесят три. Следовательно, он «не мог доставить себе в будущем никакого другого удовольствия, кроме как снова вернуться в Филадельфию, чтобы провести там вечер своей жизни вместе с друзьями и семьей». Салли и ее муж вернулись из Бостона, надеясь найти Франклина дома. Но он по-прежнему не был готов вернуться, вопреки всему, о чем писал.

Не вернулся он и весной, узнав, что у Деборы случился удар. «Это плохие симптомы в преклонных годах, они предвещают неприятности в будущем», — написал ее врач Франклину. Он проконсультировался со своим напарником по путешествиям Джоном Принглом, который был врачом королевы, и передал его рекомендации Деборе. Чтобы выразить легкое недовольство своим своенравным мужем, она с пренебрежением отнеслась к его советам и заявила, что ее состояние обусловлено главным образом «неутешным горем», вызванным его долгим отсутствием. «Я не в состоянии больше это переносить и поэтому слегла и не могла встать снова».

Даже хорошая новость не могла побудить его вернуться в Филадельфию. Когда летом он узнал, что Салли ждет ребенка, он выразил свои нежные чувства, отослав ей несколько «предметов роскоши» — шесть кружек, из которых беременные женщины обычно пили общеукрепляющую смесь из вина, хлеба и специй. Салли не упускала ни единой возможности завоевать его любовь. Ребенок, родившийся в августе 1769 года, был назван Бенджамином Франклином Бейчем. Франклин оказался более привязан к своим внукам, чем к детям; Бенни Бейч, подобно его кузену Темплу Франклину, стал в будущем частью его свиты. Пока же он послал свои наилучшие поздравления молодым родителям и указание обязательно привить Бенни против оспы[283].