Прощание

Время от времени Франклин писал о желании не разрушать свой маленький рай, остаться во Франции и умереть среди тех, кто так любил и радовал его. Подагра и камни в почках делали перспективу плавания через океан довольно мрачной, в то время как тлеющие угольки страстного увлечения парижскими дамами еще доставляли ему наслаждение. В мае 1785 года в письме другу он вспоминал одну из своих любимых застольных песен:

Если бы я мог управлять страстями с абсолютной властью,

Становиться мудрее и чувствовать себя лучше, даже теряя силы,

Без подагры и камней на закате моей жизни.

«Но что значат наши желания? — вопрошал он. — Я пел эту песню-пожелание тысячи раз, когда был молод, и теперь в возрасте восьмидесяти лет обнаруживаю, что получил все, о чем просил меня избавить: подагру, камни в почках и неспособность управлять своими страстями».

Тем не менее когда в том же месяце Франклин узнал, что Конгресс наконец-то принял его отставку, а Темпл не получил никакой должности в Европе, он решил, что настало время отправляться домой. Из Пасси он написал Полли, которая к тому времени уже вернулась в Англию, и попросил ее сопровождать его. Он мог воспользоваться предоставленными ему привилегиями и заказать просторную каюту для всей ее семьи. «Возможно, у вас никогда больше не будет такой благоприятной возможности». Но она, по крайней мере на какое-то время, решила остаться в Англии. Франклин отослал описание планов путешествия сестре Джейн и дополнил его таким пояснением: «Я заработался допоздна, теперь настало время, когда я должен пойти домой и лечь в постель». Такие метафоры он стал использовать все чаще, и одна из них получила дальнейшее развитие в письме к Дэвиду Хартли, который неоднократно помогал ему при проведении переговоров. «Мы долгое время вместе занимались лучшей из всех работ, работой по достижению мира, — писал он. — Оставляю вас и дальше трудиться в этой области, но мой рабочий день закончился, и я собираюсь домой, в постель! Пожелайте мне хорошего ночного отдыха, как я желаю вам приятного вечера. Прощайте!»[558]

Прощание в Пасси было драматичным и сопровождалось потоками слез. «Каждый день моей жизни я буду помнить, что этот великий человек, мудрец был моим другом, — позже записала мадам Брийон. — Если вам когда-нибудь будет приятно вспомнить о женщине, любившей вас больше всего на свете, подумайте обо мне».

Мадам Гельвеций и здесь осталась непревзойденной. «Возвращайтесь, мой дорогой друг, возвращайтесь к нам», — написала она в письме, направленном вдогонку Франклину, чтобы перехватить его в момент посадки в лодку. Каждому из своих друзей он вручил подарок, обреченный стать реликвией. Кабанис получил полую трость, которая волшебным образом успокаивала волны, аббат Морелле — ящик с инструментами и кресло, а владелец поместья Шомон — стол, который легко можно было делать выше или ниже. (Он также вручил Шомону счет за усовершенствования, которые сделал в своих апартаментах, включая установку молниеотвода и ремонт камина — «чтобы излечить его от невыносимой привычки дымить».)

Облегчая Франклину путешествие до Гавра, королева Мария-Антуанетта предоставила ему собственный портшез, который переносили отличавшиеся ровным ходом испанские мулы. Ее супруг, король Людовик XVI, подарил ему свой миниатюрный портрет, обрамленный четырьмястами восемью мелкими бриллиантами. Франклин также обменялся подарками с Верженом, передавшим через помощника, что «Соединенные Штаты никогда не будут иметь более усердного и полезного слуги, чем господин Франклин»[559].

Двенадцатого июня, в день отъезда из Пасси, Бенни записал в дневнике: «Скорбное молчание, нарушаемое лишь редкими всхлипываниями, царило вокруг». Джефферсон, пришедший проститься с ним в момент отъезда, вспоминал: «Дамы душили его в объятиях, а после того как он представил меня в качестве своего преемника, я сказал, что хотел бы, чтобы и эти привилегии он передал мне, но он ответил: „Вы еще слишком молоды“»[560].

Франклин планировал пересечь Ла-Манш, а уже после решить, в состоянии ли он выдержать океанское путешествие. Если нет, то он отправится обратно в Гавр и в портшезе королевы вернется в Пасси.

Однако, как обычно, путешествие оказало на Франклина не угнетающий, а ободряющий эффект, и он был единственным из пассажиров, не страдавшим морской болезнью во время плавания по бурным водам Ла-Манша. По прибытии в Саутгемптон он со всеми сопровождающими направился на бальнеологический курорт, где, как отметил в дневнике, купался в струях воды «и, плавая на спине, задремал и проспал около часа, не утонув и не перевернувшись!»[561].

Оставалась еще одна драматическая сцена, которую Франклин должен был сыграть, одно последнее эмоциональное испытание перед своим восьмым и последним плаванием через Атлантику. Четыре дня он оставался в гостинице «Стар Инн» в Саутгемптоне, чтобы встретиться со старыми английскими друзьями и проститься с ними. К нему приехал епископ Шипли с дочерью Китти. Приехал и Бенджамин Воган, прощенный за несанкционированные контакты с Джеем и Темплом и готовивший к печати новое издание сочинений своего друга. Устраивались торжественные обеды и приемы, которые Франклин описывал как «очень дружественные».

Но главный персонаж, навестивший его в «Стар Инн», заслужил лишь краткого упоминания в его дневнике. «Встретился с сыном, приехавшим из Лондона накануне вечером», — записал Франклин. Ни слова о примирении, о пролитых слезах или о проявленных чувствах, лишь холодное сообщение о переговорах, о долгах и собственности.

Франклин восстановил к тому времени полный контроль над Темплом и вел трудные переговоры от имени внука. Он настаивал, чтобы Уильям продал Темплу свою ферму в Нью-Джерси за сумму, меньшую цены покупки, аргументируя это требование наличием у Уильяма многочисленных и тщательно зафиксированных долгов, до сих пор не возвращенных отцу. Он также получал права на все претензии Уильяма на земельные участки в Нью-Йорке. Отняв у Уильяма сына, он отнимал теперь его имущество и лишал его связи с Америкой.

Последняя встреча трех поколений Франклинов, омраченная напряженностью в отношениях между отцом и сыном, завершилась настолько холодно, что ни один из них ни разу не счел уместным рассказать о ней. Дневник Франклина не содержит никаких подробностей, нет упоминаний и в его письмах или разговорах. Они с сыном больше никогда не переписывались. Уильям написал письмо единокровной сестре Салли четыре дня спустя, но, как ни удивительно, рассуждал лишь о ее детях и о портрете, который пытался отправить ей, но ни разу не упомянул о недавней драматической встрече. Ближе всего он подошел к этой теме в конце длинного письма, рассуждая о том, как скоро все они окажутся в Филадельфии, и жалуясь, что «судьба забросила меня на другую сторону земного шара». Даже десятилетия спустя, приступив к сбору документов о жизни деда, Темпл обронил лишь случайную и незначительную фразу о том, что в Саутгемптоне Франклин «имел удовольствие встретиться со своим сыном, бывшим губернатором Нью-Джерси»[562].

Уильяма не пригласили на прощальный прием, состоявшийся 27 июля на борту корабля, на котором отправлялся в Америку его отец. Воодушевленный предстоящим путешествием и не проявлявший сожаления по поводу холодного расставания с сыном, Франклин просидел с друзьями до четырех часов утра. На следующий лень, проснувшись поздно утром, он обнаружил, что друзья ушли, что рядом с ним два его внука и что корабль уже стоит под парусами, готовый плыть домой.