План мира по Франклину

В начале июля ситуация с переговорами упростилась вследствие смерти лорда Рокингема. Шелберн стал премьер-министром, Фокс оставил пост министра иностранных дел, а Гренвилл был отозван. Для Франклина настало подходящее время, чтобы направить Освальду неформальное, но конкретное предложение о мире, что он и сделал 10 июля.

Его предложение было разделено на две части: обязательные и желательные условия. В первой категории значились четыре условия: независимость Америки, «полная и совершенная во всех смыслах»; вывод всех британских войск; безопасность границ; право на ловлю рыбы за пределами канадского побережья. В категории желательных условий также стояло четыре пункта: выплата возмещения за разрушения, произведенные в Америке; признание вины Британии; соглашение о свободной торговле; уступка Канады Соединенным Штатам.

Освальд немедленно посвятил Шелберна во все детали, но Франклин держал свои предложения в тайне и никогда не записывал их. Он также не консультировался с Верженом и даже не информировал его о предложении, сделанном Освальду[520].

Таким образом, ясно видя ситуацию и слегка пренебрегая формальностями, Франклин подготовил сцену для финального этапа переговоров, положившего конец революционной войне.

Шелберн быстро информировал Освальда, что эти предложения являются «недвусмысленными подтверждениями искренности доктора Франклина». Британия готова, заявлял он, подтвердить независимость Америки — предварительное условие для начала переговоров, — и это подтверждение должно быть «сделано решительно, чтобы избежать будущих рисков проявления враждебности». Если Америка откажется от желательных условий, продолжал Шелберн, а «те, которые называются необходимыми, сохранятся в качестве основы для дискуссии», то тогда он уверен, что соглашение о мире может быть «быстро заключено». Хотя переговоры потребовали еще нескольких месяцев, все, по сути, так и произошло[521].

Однако принятие окончательной резолюции было отложено, так как Франклин стал испытывать приступы «жестокой подагры» и боли от камней в почках, что вывело его из строя на весь август и сентябрь. Джон Джей, наконец-то прибывший в Париж, возглавил переговоры с американской стороны. Этот педантичный житель Нью-Йорка доказывал, что формулировка полномочий Освальда, предоставлявших ему право вести переговоры с «вышеупомянутыми колониями и плантациями», не намного лучше формулировки полномочий Гренвилла, и поэтому требовал, чтобы прежде чем переговоры будут продолжены, Освальд получил документ, ясно указывающий, что он имеет право вести дела с независимым государством.

Когда Джей и Франклин приехали к Вержену, французский министр заявил, что не считает необходимым настаивать, чтобы в формулировке полномочий Освальда содержалось ясное указание на суверенитет Америки. Франклин, высказавший по этому вопросу противоположное мнение, был удивлен, что Вержен молчаливо одобряет продолжение британо-американских переговоров. Он интерпретировал это как великодушный и милостивый жест, демонстрирующий добрую волю Франции. Интерпретация Джея, более циничная, но и более правильная, состояла в том, что Вержен не хотел, чтобы Британия признала независимость Америки иначе, как в рамках всеобъемлющего соглашения о мире, подписанного также Францией и Испанией. «Этот двор предпочитает отсрочить признание нашей независимости Британией, — сообщал Джей Конгрессу, — чтобы держать нас под своим контролем» до тех пор, пока требования Франции и Испании не будут удовлетворены. «Я вынужден добавить, что доктор Франклин не интерпретирует поведение этого двора так же, как и я»[522].

Скептицизм Джея по поводу мотивов поведения Франции привел к горячему спору с Франклином по возвращении из Версаля в Пасси вечером того же дня. Особенно возмутили Джея слова Вержена о намерении Испании претендовать на территорию между Аллегемскими горами и рекой Миссисипи. Франклин полностью согласился, что Испании не следует позволять «держать нас в клетке». При этом он прочитал Джею одну из мягких лекций о благоразумности предположения, что друг, подобный Франции, действует честно до тех пор, пока не появятся неопровержимые доказательства обратного. Франция не пыталась затормозить переговоры, как это казалось Джею; напротив, доказывал Франклин, Вержен продемонстрировал готовность способствовать их быстрому продвижению, отказавшись от возражений против формулировки полномочий Освальда.

Но подозрения Джея получили подкрепление, когда он узнал, что Вержен направил своего заместителя с секретной миссией в Лондон. Не доверяя ни французам, ни Франклину, Джей решился на рискованную игру, тайно направив в Лондон собственного эмиссара. Особенно интригующим было то, что посланцем стал Бенджамин Воган, давний друг и издатель Франклина, который прибыл в Париж, чтобы навестить старого приятеля и сделать все, что в его силах, для заключения мира.

Джей попросил Вогана сообщить лорду Шелберну: в формулировке полномочий Освальда должны содержаться слова, что он направлен для ведения переговоров с «Соединенными Штатами». Такое изначально ясное признание независимости Америки, обещал Джей, поможет «разрезать веревки», привязывающие Америку к Франции. Шелберн, желавший заключить мир до падения своего правительства, готов был пойти достаточно далеко, чтобы удовлетворить Джея. В середине сентября его кабинет предоставил Освальду новые полномочия по «ведению переговоров с полномочными представителями, назначенными колониями, именуемыми тринадцатью соединенными штатами» и вновь подтвердил, что независимость Америки может быть признана как предварительное условие дальнейших дискуссий.

Итак, 5 октября, когда удовлетворенные Джей и Франклин вновь гармонизировали отношения, официальные переговоры начались. Освальд продемонстрировал новую «верительную грамоту», а Джей представил проект соглашения, очень похожий на тот, который Франклин неофициально предлагал в июле. Единственным добавлением к четырем обязательным пунктам Франклина стал пункт, безусловно, приятный Британии, но не Франции или Испании: он предоставлял британцам и американцам право свободного плавания по Миссисипи. Однако затем переговоры застопорились на несколько недель после того, как Британия успешно отбила нападение французов и испанцев на Гибралтар, что заметно приободрило ее правительство. В подкрепление Освальду Шелберн прислал Генри Стрейчи, сотрудника кабинета министров, который служил секретарем у адмирала Хау. Вслед за ним в Париж вновь прибыл и Джон Адамс — чтобы выступить в роли члена американской делегации. Адамс оставался, как всегда, прямолинейным и испытывал подозрения и сомнения в отношении всех, кроме себя самого. Даже Лафайет, ставший близким другом Франклина, немедленно был охарактеризован Адамсом как «нечистопородный тип» с «непомерными амбициями», «страстно желающий славы». Адамс также публично и недипломатично продемонстрировал свое личное недоверие к Вержену, не появляясь у него в течение почти трех недель, до тех пор, пока министр «не заставил его вспомнить об обязанности» нанести ему визит. (Вержен, который был настолько же мягок в обхождении, насколько Адамс груб, сбил с толку вечно подозрительного Адамса, предложив ему изысканный обед и угостив прекрасными французскими винами и мадерой)[523].

Подобным образом Адамс уклонялся от нанесения визита вежливости Франклину, который вынужденно пребывал в Пасси из-за подагры и камней в почках. Правда, им удавалось обмениваться любезными письмами во время пребывания Адамса в Голландии. «Он не мог вынести пребывания рядом с ним», — записал в дневнике Мэтью Ридли, американский коммерсант, проживавший в Париже. Ридли, друг обоих, в конце концов убедил Адамса в необходимости нанести визит в Пасси.

Адамс испытывал особое раздражение, потому что недавно узнал о письме Франклина к Конгрессу, написанному по просьбе Вержена, которое ранее привело к его отзыву из Франции. Как объяснял Адамс другу, Франклином двигала «низменная ревность» и «корыстная зависть». Но это абсолютно неправильное понимание мотивов Франклина, поступившего так скорее вследствие раздражения, чем ревности, и к числу его немногочисленных пороков никак нельзя было отнести зависть.

Но независимо от причин гнева, к моменту возвращения в Париж Адамс был наполнен им до краев. «То, что не испытываю дружеских чувств к Франклину, я признаю, — писал он. — То, что не могу иметь никаких дел с человеком, обладающим подобными моральными качествами, тоже признаю». В дневнике Адамс сказал даже больше: «Коварство Франклина должно привести к разрыву между нами. С этой целью он будет прибегать к провокациям, инсинуациям, интригам и маневрам»[524].

Убедительным свидетельством обаяния Франклина является то, что он довольно хорошо умел ладить с Адамсом, если они вместе принимались за работу. Когда Адамс резко заявил ему во время наконец-то нанесенного визита в Пасси, что разделяет более жесткую позицию Джея в отношении Франции, «доктор выслушал меня внимательно, но ничего не сказал». А на состоявшейся на следующий день встрече трех американских дипломатов Франклин спокойно согласился с Адамсом и Джеем, что имеет смысл встречаться с британскими участниками переговоров без оглядки на Францию. Повернувшись к Джею, он сказал: «Я разделяю ваше мнение и буду продолжать вести дела с этими джентльменами без консультаций с [французским] двором».

Готовность Франклина вести переговоры без консультаций с Францией не была чем-то новым; он начал использовать этот подход еще до прибытия в Париж Адамса и Джея, но старался создавать впечатление, будто делает это отчасти для защиты взглядов двух своих коллег, и такая тактика помогала смягчить позицию Адамса. Франклин «продолжает работать с нами в полной гармонии и единодушии, — радостно записывал Адамс в дневнике, — и остается умелым и полезным во время переговоров благодаря своей проницательности и репутации».

Со своей стороны Франклин продолжал испытывать к Адамсу ту же многолетнюю смесь восхищения и раздражения. Он говорил Ливингстону несколько месяцев спустя, уже после завершения переговоров: «Адамс имеет добрые намерения в отношении своей страны, всегда честен, часто мудр, но иногда и в некоторых вопросах бывает абсолютно не в своем уме»[525].

Тридцатого октября, в сорок седьмой день рождения Адамса, американские дипломаты и их британские коллеги начали интенсивную неделю переговоров, которые шли ежедневно с одиннадцати утра и часто продолжались по вечерам во время поздних ужинов. Британцы согласились признать четыре обязательных пункта, которые Франклин предложил еще в июле, но не желательные пункты, такие как уступка Канады. Основные споры на той неделе разворачивались вокруг следующих вопросов:

• Права на рыбную ловлю в районе Ньюфаундленда. Главный вопрос для Адамса, который, как отмечает Дэвид Маккуллог, был весьма красноречив в монологах о «древней доле Новой Англии в лове священной трески». Франклин также оставался тверд в этом пункте и приводил экономический аргумент: деньги, которые получат американцы за счет рыболовства, будут потрачены на британские товары, как только возобновится торговля. «Вы боитесь, что рыбы недостаточно, — спрашивал он, — или что мы станем вылавливать ее слишком много?» Британцы уступили по этому пункту к неудовольствию Франции, которая надеялась получить особые права на рыбный промысел (когда враги Франклина в Америке обвинили его в поддержке позиций Франции и выступлении против прав американцев на рыболовство, он написал Джею и Адамсу и попросил их засвидетельствовать его твердость в этом вопросе; Джей любезно исполнил его просьбу, а Адамс сделал это довольно неохотно)[526].

• Довоенные долги, не выплаченные американцами британским коммерсантам. Франклин и Джей считали, что их следует аннулировать, так как Британия конфисковала или уничтожила большое количество американской собственности. Однако Адамс настаивал, чтобы такие долги были возвращены, и его точка зрения возобладала.

• Западная граница. Франклин, который на протяжении своей жизни наблюдал экспансию американцев на запад, настаивал, чтобы ни одна страна не получила прав на земли между Аллегемскими горами и Миссисипи. Как записал Джей, «он неизменно высказывал мнение, что мы должны настаивать на признании Миссисипи в качестве нашей западной границы». И вновь это оказалось не то предложение, которое стали бы поддерживать Франция или Испания на многосторонней мирной конференции. Но Британия охотно согласилась признать реку в качестве западной границы при условии свободы судоходства по ней для обеих стран.

• Компенсации лоялистам в Америке, имущество которых конфисковано. Наиболее спорный вопрос, и Франклин сделал его таковым в еще большей степени. Он оправдывал свою непримиримую позицию с точки зрения морали. Лоялисты содействовали развязыванию войны, и их убытки гораздо меньше тех, которые понесли американские патриоты, чья собственность уничтожена британцами. Но его упорство имело и личную подоплеку. Среди наиболее видных лоялистов были его бывший друг Джозеф Галловэй и, что еще более важно, сын Уильям. Гнев Франклина, направленный на сына, и желание продемонстрировать его публично оказали большое влияние на его отношение к претензиям лоялистов, что внесло болезненную личную ноту в завершающий этап переговоров.

Уильям, освобожденный из коннектикутской тюрьмы в сентябре 1778 года в результате обмена пленными, проживал в оккупированном британцами Нью-Йорке, где занимал пост президента Совета объединенных лоялистов. В этой должности он организовал ряд мелких, но довольно жестоких нападений на американцев. Одно из них закончилось линчеванием американского капитана, и генерал Вашингтон пообещал повесить в ответ одного из своих британских военнопленных, молодого и обладавшего большими связями в свете офицера по имени Чарльз Эсгилл, если убийцы капитана не предстанут перед судом.

Друзья и родственники Эсгилла использовали свое влияние, чтобы попытаться спасти его жизнь, и Шелберн направил личное послание Франклину с просьбой вмешаться в ситуацию. Франклин решительно отказался. Он заявил, что целью Вашингтона было «наказание человека, совершившего умышленное убийство». Если англичане отказываются выдать или наказать убийцу, то это говорит о том, что они больше хотят сохранить жизнь ему, чем капитану Эсгиллу. «Следовательно, мне кажется, что просьба должна быть адресована английскому правительству»[527].

Вопрос стал для Франклина более личным, когда британский военный трибунал оправдал находившегося под обвинением британского солдата на том основании, что тот просто выполнял приказ. Это заставило возмущенных американцев потребовать ареста человека, отдавшего такие приказы, — Уильяма Франклина. В результате в августе 1782 года, через двадцать лет после прибытия в Америку в качестве губернатора Нью-Джерси, Уильям предусмотрительно отбыл в Лондон, куда приплыл в конце сентября, как раз тогда, когда начинался заключительный раунд переговоров о мире, которые вел его отец с Освальдом.

Воган влез не в свои дела и еще больше осложнил ситуацию просьбами к Шелберну позаботиться об Уильяме. Он информировал премьер-министра, что Темпл Франклин во время встречи с ним в Пасси «выразил робкую надежду увидеть что-нибудь, сделанное для отца», а сам Воган добавил к этому личное (ошибочное) мнение, будто содействие Уильяму Франклину окажет «своевременное влияние» на расположенность Бенджамина Франклина к Британии. В результате Шелберн встретился с Уильямом и пообещал сделать все возможное, чтобы помочь ему и другим лоялистам. Франклин испытал досаду, узнав об этом, и особенно разгневался, когда обнаружил, что неудачное вмешательство Вогана осуществлялось от имени молодого Темпла, который действовал в интересах отца, ничего не сказав об этом деду[528].

Франклин выразил свои чувства, как часто делал, в короткой притче. Жил-был, писал он, огромный лев, царь лесов, среди подданных которого была «стая верных собак». Но царь-лев «под влиянием дурных советников» решил начать против них войну. Немногие из этих собак, особенно нечистопородные, помесь волка и лисы, соблазнились царскими обещаниями щедрых наград, покинули честных собак и присоединились к их врагам. Когда собаки отстояли свободу, волки и лисы из царского окружения стали требовать компенсации для тех полукровок, которые остались верны царю. Но тут выступил конь, «демонстрируя смелость и свободолюбие, черты его натуры», и заявил, что любые вознаграждения для братоубийц несправедливы и лишь приведут к новым войнам. «У царского совета хватило здравомыслия, — заканчивал повествование Франклин, — отвергнуть это требование»[529].

В заключительные дни переговоров Франклин стал еще ожесточеннее выступать против любых компенсаций лоялистам, даже несмотря на то, что Джей и Адамс проявляли определенную готовность к компромиссу по этому вопросу. Раньше Адамс обвинял Франклина в ненадежности из-за его предполагаемых симпатий к сыну-лоялисту. Теперь же он был сбит с толку тем, что Франклин стал проявлять воинственность в противоположном направлении. «Доктор Франклин прочно настроен против тори, — отмечал Адамс в дневнике, — он занимает в этом вопросе более решительную позицию, чем мистер Джей или я».

Учитывая влияние эмигрантов-лоялистов, проживавших в Британии, Шелберн понимал, что его правительство может пасть, если он ничего не сделает для удовлетворения их претензий. Делегаты прилагали усилия до последнего дня, но Франклин угрожал торпедировать все соглашения из-за одного этого пункта. Он достал из кармана документ, воскрешавший его собственное требование, что Британия, если она хочет выплаты компенсаций лоялистам за утраченное имущество, должна заплатить за все разрушенные американские города, разграбленное имущество, захваченные грузы, сожженные деревни и даже за его украденную библиотеку в Филадельфии. Британцы вынужденно смягчили свои требования. Выслушав обличительную речь Франклина, они удалились в соседнюю комнату, посовещались и вернулись с заявлением, что готовы довольствоваться обещанием Конгресса «настоятельно рекомендовать» каждому штату провести реституцию, которую он сочтет подходящей для возвращения лоялистам конфискованного имущества. Американцы знали, что штаты мало что станут делать в этом направлении, и потому согласились, но Франклин по-прежнему настаивал на одном исключении, нацеленном на Уильяма: рекомендация не должна применяться к лоялистам, которые «поднимали оружие против вышеупомянутых Соединенных Штатов».

На следующее утро, 30 ноября 1782 года, специальные представители Америки вместе с секретарем делегации Темплом Франклином встретились с британской делегацией в номере Освальда в «Гранд Отель Мусковит» для подписания предварительного соглашения, которое, по сути, положило конец революционной войне. Что касается обязательств, возлагавшихся на Францию, то договор не становился юридически обязывающим до тех пор, «пока условия мира не будут согласованы между Великобританией и Францией». Для этого потребовалось еще девять месяцев. Но договор имел немедленное и необратимое значение, суть которого содержалась в его первой строке, провозглашавшей Соединенные Штаты «свободными, суверенными и независимыми».

В тот день американская делегация в полном составе отправилась в Пасси, где Франклин дал торжественный обед. Даже Джон Адамс подобрел, по крайней мере на какое-то время. Он признался своему другу Мэтью Ридли, что Франклин «вел себя правильно и благородно»[530].