Двор Франклина в Пасси

В Англии Франклин создал уютное домохозяйство с неофициальной семьей. Во Франции он быстро организовал не просто домохозяйство, но настоящий двор в миниатюре. Этот двор находился и в прямом, и в переносном смысле между салонами Парижа и дворцом в Версале и со временем стал включать не только необходимые элементы новой семьи, но и широкий круг многочисленных визитеров: друзей, депутатов, шпионов, интеллектуалов, придворных и флиртующих дам из числа обожательниц Франклина.

Деревушка Пасси, в которой Франклин главенствовал в своем избранном кружке, представляла собой группу вилл и поместий приблизительно в трех милях от центра Парижа, на краю Булонского леса. Одна из лучших тамошних усадеб принадлежала Жаку-Донатьену Лерай де Шомону, торговцу-нуворишу, который сделал состояние на торговле со странами Ост-Индии и который был теперь мотивирован — искренней симпатией и надеждой на прибыль — на то, чтобы связать себя с делом борьбы за независимость американских колоний. Он предложил, причем первоначально без всякой платы, комнаты и питание Франклину и его компании, и его поместье в Пасси стало первым зарубежным посольством Америки. Для Франклина это место было идиллическим. Он имел «прекрасный дом» и «большой сад для прогулок», а также «множество знакомых», как сообщал он миссис Стивенсон. Единственное, чего ему недоставало, так это «порядка и экономии в моей семье, которые были установлены под вашим руководством», — добавлял он, делая лишь слабый намек на то, что мог бы пожелать ее возвращения и восстановления в статусе партнера по домохозяйству. Но он не настаивал, так как чувствовал себя весьма комфортно в новой компании и в новом женском обществе. «Я не помню, чтобы когда-нибудь видел деда в более добром здравии, — писал Темпл Салли. — Воздух в Пасси и теплые ванны три раза в неделю превратили его в молодого мужчину. Его приятная веселость заставляет каждого влюбляться в него, особенно дам, которые всегда позволяют ему поцеловать себя».

Главное здание в поместье Шомона (на котором Франклин установил молниеотвод) было окружено несколькими павильонами, садами в английском стиле и величественными террасами, а поблизости имелся восьмиугольный пруд, с берега которого открывался вид на Сену. Обеды, подававшиеся в два часа дня, состояли из семи блюд, и Франклин вскоре собрал у себя коллекцию вин более чем из тысячи бутылок бордо, шампанского и шерри. Остроумная мадам Шомон исполняла роль хозяйки дома, а ее старшая дочь стала «дамой сердца» Франклина. Он также увлекся несовершеннолетней дочерью сеньора деревни, к которой, выдавая желаемое за действительное, обращался как к своей «госпоже» (когда она вышла замуж за маркиза Тоннера, мадам Шомон скаламбурила: «Все молниеотводы господина Франклина не смогли бы предотвратить попадания молнии^{77} в мадемуазель»).

Через свои торговые компании Шомон осуществлял поставки товаров американцам, в том числе селитры и военной формы. Поскольку он следовал предписанию Бедного Ричарда преуспевать, творя добро, то многие сомневались в истинных мотивах его действий. «Он захватил бы в свои руки, если бы смог, всю торговлю со всеми тринадцатью колониями», — писала одна газета[410].

Шомон также делал Франклина знаменитым. По его заказу известный итальянский скульптор Джованни Баттиста Нини изготовил серию медальонов с изображением Франклина, а королевский художник Жозеф Дюплесси написал его замечательный портрет маслом. Этот портрет кисти Дюплесси, весьма понравившийся Франклину, висит теперь в одном из залов на верхнем этаже в нью-йоркском музее «Метрополитен» (другие картины Дюплесси можно увидеть в вашингтонской Национальной портретной галерее и во многих других музеях).

Бенни был помещен в ближайшую школу-интернат, где быстро овладел французским; каждое воскресенье он приходил обедать к деду, причем иногда с одноклассниками-американцами. Из Англии приехал внучатый племянник Джонатан Уильямс, и на какое-то время на него был возложен контроль за осуществлением торговых операций. Темпл выступал в роли верного, хотя и ничем не выдающегося помощника Франклина; он стал немного плейбоем, но тем не менее обладал большинством из тринадцати добродетелей своего деда. Франклин, постоянно занятый преодолением трудностей, связанных с отправкой вооружения и заключением коммерческих сделок, нуждался в любых проявлениях верности и семейной поддержки, которые мог получить. За пределами семейного круга ему часто приходилось иметь дело с весьма разношерстной публикой: с коллегой по дипломатической миссии, оказавшимся нечистым на руку, с другим коллегой, ненавидевшим всех вокруг, с секретарем, который был шпионом, с поваром, присваивавшим чужие деньги, и с владельцем поместья, строившим планы быстрого обогащения.

Нечистым на руку коллегой по дипломатической миссии оказался фаворит Франклина, который, впрочем, был человеком умным и не совсем бесчестным. Сайлес Дин, депутат от Коннектикута, прибыл во Францию в июле 1776 года, за пять месяцев до Франклина, и помог организовать секретную отправку первой партии помощи для Америки. При осуществлении этой сделки он сотрудничал с посредником по имени Пьер-Огюстен Карон де Бомарше, дипломатом-дилетантом, потенциальным спекулянтом и всемирно известным драматургом, который только что написал «Севильского цирюльника» и уже заканчивал «Женитьбу Фигаро». Подобно Бомарше, Дин, по-видимому, был не прочь погреть руки на закупках для американских колоний и использовал непостижимые методы бухгалтерского учета. Через год он был отозван обратно в Америку, чтобы предстать перед комиссией Конгресса, расследовавшей его деятельность, — и не выдержать проверки. Но Франклин всегда сохранял к нему дружеское расположение.

В этом бестиарии непримиримым антагонистом Дина, а затем и Франклина стал третий американский эмиссар — Артур Ли из Виргинии. Он был параноидально подозрителен ко всем окружающим, и такое его поведение лишь частично оправдывалось тем, что во многих случаях он оказывался прав. Он проявлял ревность к Франклину еще с тех пор, когда работал вместе с ним в качестве агента колоний в Лондоне (и входил в состав соперничающего синдиката). Вместе со своими братьями Уильямом Ли и Ричардом Генри Ли он стал инициатором многих слухов, порождавших сомнения в лояльности и в намерениях Франклина.

Сразу после того как Ли смог разоблачить, отчасти с использованием реальных фактов, сомнительные сделки Дина, он начал ничем не оправданную кампанию, призванную посеять сомнения в лояльности Франклина. «Я все более и более убеждаюсь в том, что старый доктор имеет отношение к неблаговидным делам», — писал он брату. Позже отмечал, на этот раз с более серьезными основаниями, что Франклин «больше предается удовольствиям, чем мог бы делать это в его положении даже молодой человек»[411].

Посчитав однажды Франклина слишком мягким в отношении Англии, теперь Ли считал его слишком мягким в отношении Франции. Он был также убежден, что почти каждый в Пасси является шпионом или обманщиком, и беспокоился из-за любых мелочей, вплоть до цвета военной формы, отправленной в Америку, и того факта, что Дин занимал комнаты, близко расположенные к комнатам Франклина.

В редких случаях Ли и Франклин забывали о своих враждебных отношениях, как это случалось, когда они обсуждали свое общее дело. Однажды вечером в Пасси Франклин попотчевал его замечательным рассказом о событиях июля 1776 года, который Ли, бывший в те дни в Лондоне, благоговейно записал затем в своем дневнике. Это было «чудо в человеческих делах», — рассказывал Франклин, одно из тех, которое привело к «величайшей из всех революций, которые когда-либо видел мир».

Однако к началу 1778 года Ли и Франклин почти не разговаривали. «Я имею право знать причины, по которым вы обращаетесь со мной таким образом», — написал Ли после того, как поток его возмущенных писем остался без ответа. Франклин разразился самыми гневными словами из всех, которые когда-либо писал:

Сэр, это правда, что я оставил некоторые ваши письма без ответа. Мне не нравится отвечать на злобные выпады. Я ненавижу споры. Я стар, я не проживу долго, мне надо многое сделать и у меня нет времени на препирательства. Если я часто получал и терпел ваши диктаторские замечания и упреки, оставляя их без ответа, то припишите это истинным причинам — моей заботе о славе и успехе нашей миссии, которые пострадали бы от наших ссор, моей любви к покою, моего уважения к ваших хорошим качествам и моей жалости к вашему больному рассудку, который бесконечно изводит себя ревностью, подозрениями и фантазиями. Другие люди считают вас больным, приписывают вам дурные намерения или отказываются уважать вас. Если вы не вылечите себя от раздражительности, то кончите сумасшествием, предвестником которого она является, что я мог наблюдать во многих случаях. Храни вас Бог от такой ужасной беды. И ради всего святого умоляю оставить меня в покое.

Как и другое знаменитое гневное письмо Франклина, в котором он называет своего друга Страхана врагом, это также осталось неотправленным, хотя в нем он обдумал каждое слово. Франклин обычно был не расположен к ссорам, а теперь, к тому же, как он сам отметил, стал слишком стар для них. Вместо этого письма он на следующий день написал Ли чуть более мягкий ответ. В исправленной версии он вновь признавал, что не ответил на несколько писем Ли, «в особенности на ваши разгневанные письма, в которых вы диктаторски поучали и контролировали меня, как если бы я был одним из ваших молодых слуг». В действительности, как сообщал Франклин, он сжег эти письма, поскольку «со всей очевидностью видел важность продолжения нашей жизни в обстановке сдержанной вежливости по отношению друг к другу». Он также пожаловался Дину: «Я терпеливо сношу все его упреки ради нашего дела, но это дается с трудом»[412].

Ли притягивал к себе одинаково с ним мыслящих визитеров, которые оказывались столь же докучливыми людьми, как и он сам. Его брат Уильям был направлен эмиссаром в Австрию, но, не будучи там принят, обосновался в Париже. Так же поступил и Ричард Айзард, богатый и завистливый плантатор из Южной Каролины, прибывший в Париж после того, как в качестве эмиссара колоний оказался персоной нон грата в Тоскане. Когда Айзард принял сторону братьев Ли, Франклин ответил на это анонимной сатирой: «Мольба буквы Z, обычно называемой Ezzard, Zed или Izard». В ней буква Z жалуется на то, что она поставлена в конец алфавита и «полностью исключена из слова мудрый»[413].