И снова борьба с владельцами колонии
Итак, борьба между губернатором и Ассамблеей возобновилась, причем в еще более острой форме. Они сражались за контроль над милицией, над маяком и, разумеется, над налогами. Ассамблея одобрила закон налогообложений поместий владельцев колонии, за которым последовала общая идея компромисса по вопросу о Тайном совете. Франклин от лица Ассамблеи написал губернатору письмо с предупреждением, что наложение вето на законопроект «несомненно усилит позор и вину, лежащие на семьях владельцев, и вызовут еще большее (если это возможно) презрение к правительству»[248].
На карту был поставлен не принцип правления, а власть над Пенсильванией. Франклин понимал: партия владельцев колонии имеет теперь прочную поддержку жителей пограничных районов и их ирландских, шотландских и немецких родственников. Это усилило его решимость продолжить неравную борьбу за реализацию своей мечты — убедить британцев отозвать хартию, дарованную хозяевам, и сделать Пенсильванию колонией британской короны.
Большинство жителей Пенсильвании не разделяли его предпочтений. Купеческая аристократия Филадельфии находилась в дружеских отношениях с семейством Пеннов. Проживавшие в приграничных районах пресвитериане и этнические группы рабочих создали новый союз после истории с пакстонскими парнями, к тому же они боялись, что возвращение королевской власти принесет восстановление власти официальной английской церкви, от которой когда-то бежали их недовольные предки. Даже такие известные квакеры, как Айзек Норрис{47} и Израэль Пембертон{48}, склонные к союзу с Франклином, с подозрением отнеслись бы к новой хартии, которая частично отменяла бы религиозные свободы, гарантированные много лет тому назад ныне покойным Уильямом Пенном. Своим упрямством Франклин вносил разброд в стан своих друзей и способствовал объединению врагов.
Также и в Лондоне имелось не больше поддержки идее восстановления королевской власти, чем в то время, когда Франклин начинал там кампанию в качестве дипломатического агента Ассамблеи Пенсильвании. Лорд Гайд, бывший боссом Франклина в британском почтовом ведомстве, писал: даже те королевские министры, которые, возможно, и не прочь «прибрать колонию к рукам», не желали мериться силами с семейством Пеннов. Он официально предупредил Франклина, как получившего назначение от короля, о том, что «от всех чиновников, служащих короне, ожидают помощи правительству». Франклин пошутил по поводу этого предостережения, заявив, что он «не будет ограничен Гайдом»[249].
Тем не менее Франклин по-прежнему эффективно контролировал Ассамблею и в марте 1764 года добился двадцати шести резолюций — «ожерелья резолюций», как он говорил, — требующих отставки правительства владельцев колонии. Хозяева, как утверждал он, действовали «тираническими и негуманными» способами. Они использовали угрозу, исходившую от индейцев, «чтобы вымогать у людей привилегии для себя… приставляя к горлу нож дикарей». В последней резолюции заявлялось: Ассамблея будет спрашивать мнения граждан, следует ли направить королю «смиренное обращение» с просьбой «проявить милость и взять жителей провинции под свою защиту и правление».
Результатом стала кампания по сбору подписей за отставку правительства владельцев колонии. Франклин напечатал петиции на английском и немецком языках и даже подготовил несколько видоизмененную версию для квакерского сообщества, но его сторонники смогли собрать всего три с половиной тысячи подписей. Противники же изменений смогли собрать пятнадцать тысяч подписей в поддержку своей позиции.
И вновь появился памфлет. Это сочинение Франклина «Хладнокровные размышления о текущей ситуации» оказалось намного горячее, чем предполагало название. Автор не был, по крайней мере в тот момент, настолько бесстрастным, чтобы не использовать в споре привычное оружие — юмор, сатиру и иносказания. В памфлете критиковались уступки пакстонским парням и неспособность управлять колонией. «Религия, к счастью, не имеет никакого отношения к нашим сегодняшним расхождениям, хотя серьезные страдания приносит нам необходимость вмешиваться в ссору», — писал он, будучи не вполне корректным. Но в любом случае, продолжал он, именно корона, а не владельцы колонии, с наибольшей вероятностью защитит религиозные свободы.
Новым оппонентом Франклина стал Джон Дикинсон — зять одного из лидеров квакеров Айзека Норриса. Дикинсон был когда-то другом Франклина и не являлся ярым сторонником владельцев колонии, однако он разумно доказывал, что не следует так легко отказываться от гарантий, имевшихся в хартии Пенна, и предполагать, что королевские министры окажутся более просвещенными людьми, чем члены нынешнего правительства. Норрис, не желая находиться под перекрестным огнем, притворился больным и в мае ушел с поста спикера Ассамблеи. Вместо него на этот пост был избран Франклин.
Франклину пришлось иметь дело и с более старшим по возрасту противником, также бывшим другом главным судьей Уильямом Алленом, чья горячая поддержка хозяев давно привела к резкому разрыву между ними. Когда в августе Аллен вернулся из поездки в Англию, Франклин совершил «шаг к примирению» — нанес ему визит. В присутствии гостей Аллен осудил его нападки на владельцев колонии. Он заявил, что переход к королевскому правлению будет стоить Пенсильвании сто тысяч фунтов и что эта идея не находит поддержки в Лондоне.
По мере того как приближались выборы в Ассамблею, намеченные на 1 октября, война памфлетов становилась все более жестокой, так как противники Франклина пытались не допустить его переизбрания. В одной анонимной публикации, озаглавленной «Мерка, применимая к одному, должна применяться и к другому», содержались самые разные оскорбительные заявления в адрес Франклина. В частности, утверждалось, будто его сын Уильям — незаконнорожденный ребенок «кухонной девки» по имени Барбара. Также цитировались чуточку измененные антинемецкие пассажи, написанные Франклином ранее. Наконец в этой публикации он безосновательно обвинялся в покупке почетных званий, в стремлении получить должность губернатора от короля и в краже результатов экспериментов с электричеством у других ученых.
В других пасквилях его представляли похотливым развратником:
Франклин, хотя и в преклонном возрасте,
Без посторонней помощи приходит в состояние возбуждения
И проворно берется за дело,
Когда его приглашает к этому молодое тело[250].
Современные избирательные кампании часто критикуют за чрезмерное использование негативной информации, а современную прессу обвиняют в грубости и непристойности. Но сегодня самые грубые взаимные нападки политических противников бледнеют в сравнении с памфлетами, распространявшимися перед выборами в Ассамблею в 1764 году. Пенсильвания пережила эту кампанию, как пережил ее и Франклин, а американская демократия узнала, что может процветать в условиях неограничиваемой и даже чрезмерной свободы выражений. Как показали выборы 1764 года, американская демократия построена на фундаменте неограниченной свободы слова. В последующие века процветающими нациями становились те, которые, подобно Америке, комфортно чувствовали себя в условиях самой острой внутриполитической полемики.
День выборов был таким же безумным, как и памфлеты претендентов. Множество избирателей толпилось 1 октября на ступеньках здания законодательного органа Пенсильвании, очередь желающих проголосовать не убывала и после полуночи. Сторонники Франклина смогли добиться, чтобы избирательные участки работали до рассвета, и они будили каждого, кто, как им было известно, еще не проголосовал. Это стало тактической ошибкой. Партия владельцев колоний направила своих агитаторов даже в Джермантаун, чтобы заполучить еще больше голосов. Франклин финишировал тринадцатым из четырнадцати претендентов на восемь мест от Филадельфии.
Однако его фракция сохранила контроль над Ассамблеей, которая быстро проголосовала за направление британскому кабинету петиции против партии владельцев. А в качестве утешительного приза, который, возможно, оказался еще приятнее победы на выборах, она проголосовала (девятнадцать «за» и одиннадцать «против») за то, чтобы отправить Франклина в Англию в качестве своего дипломатического представителя.
Это решение вызвало новый шквал памфлетов. Дикинсон заявил, что Франклин не сможет работать эффективно, потому что его ненавидят Пенны, презирают королевские министры и считают «крайне неприятным человеком очень многие серьезные и уважаемые жители» Пенсильвании. Главный судья Аллен назвал его «самой непопулярной и одиозной личностью в провинции… он постоянно испытывает приступы ярости, разочарования и злобы». Но теперь, когда Франклин должен был снова отправиться в Англию, к нему начала возвращаться уравновешенность. «Теперь я должен покинуть (возможно, навсегда) страну, которую люблю, — писал он. — Желаю всяческого процветания моим друзьям и прощаю врагов»[251].
И вновь его жена отказалась ехать. Не позволила она и взять с собой их дочь. Так почему же он так хотел покинуть дом? Отчасти потому, что скучал по Лондону, а отчасти потому, что чувствовал себя в Филадельфии стесненным и подавленным.
Но имелась и более высокая цель. Франклин разрабатывал концепцию будущего Америки, которая не ограничивалась только высвобождением Пенсильвании из-под власти партии владельцев. В соответствии с планом, подготовленным для конференции в Олбани, предполагались более широкий союз колоний и более равноправные отношения между колониями и метрополией в рамках увеличившейся в размерах Британской империи. Такие отношения могли бы предусматривать, полагал он, представительство колоний в британском парламенте. Отвечая на опасение, что Британия может обложить колонии налогами, он предложил Ричарду Джексону, которого оставил после себя в Лондоне как представителя Пенсильвании, возможный ответ Америке: «Если вы хотите ввести для нас налоги, то обеспечьте нам представительство в вашей легислатуре{49}, и давайте станем одним народом».
Перед отъездом в Англию в ноябре 1764 года Франклин написал письмо дочери. Оно содержало родительское наставление «быть заботливой и нежной к твоей доброй маме», а также типичные для Франклина советы, такие как «приобретать полезные знания в арифметике и бухгалтерском учете». Но в нем было также и более серьезное указание. «У меня много врагов, — предупреждал он. — Малейшую твою неосторожность они будут представлять как преступление, чтобы серьезнее ранить меня и причинить мне страдание. Следовательно, тебе как никогда необходимо быть крайне осмотрительной во всех твоих поступках, чтобы не дать козырей в руки моим недоброжелателям».
Но он имел также и много сторонников. Более трехсот человек пришли попрощаться с ним, когда он отплывал на корабле из Филадельфии. Был дан прощальный пушечный салют, и собравшиеся исполнили гимн «Боже, храни короля», в котором заменили последние строчки: «Франклин, на тебя мы возлагаем нашу надежду / Бог спасет всех нас». Одним провожавшим он сказал, что намерен вернуться уже через несколько месяцев, другим — что, возможно, не вернется никогда. Неизвестно, чему верил он сам, но, как оказалось, ни одно из предсказаний не было правильным[252].