Образование

Планировалось, что Бенджамин станет обучаться профессии пастора: десятый сын Джозайи должен был стать своеобразной «десятиной», отданной Богу. Дядя Бенджамин активно поддерживал эту идею; среди прочих выгод этого плана ему виделась возможность работать со старыми проповедями из архивов. Десятилетиями он исследовал речи лучших проповедников и записывал их слова, придумав свою собственную стенографическую систему. Его племянник позже будет с иронической усмешкой вспоминать, как он «предложил отдать мне все его рукописные тома, полагаю, для того, чтобы обеспечить базовый запас литературы для начала обучения».

Когда сыну исполнилось восемь лет, Джозайя отослал его в бостонскую Латинскую школу для подготовки в Гарвард. Там учился Коттон Мэзер, туда же поступил его сын Сэмюэл. Хотя Франклин относился к наименее привилегированным ученикам, он превзошел других уже на первом году обучения. Имея поначалу среднюю успеваемость, быстро достиг высокой, после чего перескочил через класс и был зачислен на старший курс. Несмотря на успех, Джозайя резко передумал посылать его в Гарвард. «Мой отец, — писал Франклин, — был вынужден заботиться о многочисленной семье и не мог без существенных затруднений выплачивать взносы в колледж».

Это экономическое объяснение неудовлетворительно. Семья была достаточно зажиточной, к тому же теперь в доме осталось меньшее количество детей (только Бенджамин и две его младшие сестры), чем на протяжении многих предшествующих лет. В Латинской школе не взимали плату за обучение, и как лучший ученик в классе Бенджамин с легкостью выиграл бы стипендию в Гарвард. Из сорока трех студентов, которые поступили в колледж в намеченный для Франклина год, только семеро принадлежали к состоятельным семьям; десять были сыновьями торговцев, а четверо — сиротами. Университет в это время тратил около одиннадцати процентов своего бюджета на финансовую помощь (больше, чем выделяется в наши дни)[26].

Скорее всего, существовала иная причина. Джозайя пришел к выводу, что его младший сын просто не подходит на должность духовного лица. Бенджамин был скептичным, озорным, любопытным и не очень почтительным. Недаром он мог так долго смеяться над замечанием дяди, что, мол, для нового проповедника весьма полезно начать свою карьеру, опираясь на опыт изученных чужих проповедей. Существует много смешных историй о живом уме и проказливом характере Франклина. И — ни одной, где он выглядит набожным или преданным членом церкви.

Как раз наоборот. История, которую Франклин рассказал своему внуку, но не включил в автобиографию, показывает его как юношу, дерзкого в вопросах религии. Он мог отпускать шутки насчет церковных служб, которые воплощали каноны пуританской веры. «Доктор Франклин, будучи ребенком, находил утомительными длинные религиозные тексты, которые отец читал до и после трапез, — пишет его внук. — Однажды, после того как провизия на зиму была засолена, Бенджамин сказал отцу: „Я думаю, что если бы ты прочитал одну молитву над этими бочками, то сэкономил бы очень много времени“»[27].

Бенджамина на год записали в академию, обучавшую письму и арифметике. Школа располагалась в двух кварталах от его дома, в ней преподавал мягкий, но деловитый учитель по имени Джордж Браунелл. Франклин преуспел в письме, но провалил математику — школьный пробел, который он так никогда и не восполнил должным образом. Все это в сочетании с отсутствием академических занятий со временем предоставило бы ему судьбу всего лишь изобретательного ученого своей эпохи. Но он никогда не смог бы превзойти наимудрейших гениев-теоретиков, таких как Ньютон.

Как бы все сложилось, если бы Франклин все же получил официальное академическое образование и учился в Гарварде? Некоторые историки, подобно Артуру Туртеллоту, утверждают, что тогда Франклину суждено было лишиться присущих ему «спонтанности» и «интуитивности». Он утратил бы «энергию», «свежесть» и «скорость» мысли. И действительно, Гарвард славился такими или даже худшими издержками.

Но причин для предположений, что подобное могло случиться с Франклином, слишком мало. Говорить так нечестно по отношению и к нему, и к Гарварду. Но, если принять во внимание его скептический склад ума и аллергию на авторитеты, становится понятно: вряд ли Франклин стал бы священником, как планировалось. Из тридцати девяти учеников его предполагаемого класса менее половины стали религиозными деятелями. Его мятежную природу это учреждение скорее поощрило бы, нежели подавило; в то время администрация колледжа яростно сражалась с чрезмерным количеством гулянок, обжорством и пьянством, которые распространялись все быстрее.

Талант Франклина также проявлялся в разнообразии его интересов, начиная от науки и заканчивая политикой, дипломатией и журналистикой. Ко всем этим сферам он подходил с практической, а не теоретической точки зрения. Поступи он в Гарвард, широта кругозора не обязательно исчезла бы, ведь колледжем управлял либерал Джон Леверетт, который не подчинялся жесткому контролю пуританского духовенства. К 1720-м годам в этом учреждении можно было слушать такие курсы, как физика, география, логика и этика. Здесь также были представлены классические литература и языки, теология, над Массачусетским холмом размещалась обсерватория. К счастью, Франклин, вероятно, получил нечто, дававшее столько же знаний, сколько Гарвардское образование: знания и опыт издателя, печатника и журналиста.