Новая встреча с лордом Хау

Переговоры Франклина в Лондоне с адмиралом Ричардом Хау, начатые во время сражений за шахматной доской в доме сестры Хау в конце 1774 года, завершились безрезультатно, но не повредили взаимному уважению, которое испытывали друг к другу эти два человека. Лорда Хау разочаровало то, что тупик перечеркнул его надежды официально отправиться в колонии в качестве посла мира. В июле 1776 года в подчинении адмирала находились все британские вооруженные силы в Америке, включая сухопутные войска, которыми командовал его брат генерал Уильям Хау. Кроме того, лорд Хау желал получить полномочия, необходимые для того, чтобы попытаться достичь примирения. Адмирал разработал вместе с братом подробное предложение, содержавшее пункты о перемирии, помиловании лидеров мятежников (с тайным исключением из списка Джона Адамса) и обещаниями вознаградить любого американца, который будет помогать восстановлению мира.

Так как англичане не признавали Континентальный конгресс легитимным органом власти, то лорд Хау не знал, куда ему следует направлять свои предложения. Поэтому по прибытии в Сэнди-Хук, штат Нью-Джерси, он послал письмо Франклину, обращаясь к нему «мой дорогой друг». Он «надеялся быть полезным в продвижении к установлению прочного мира и единения с колониями»[390].

Франклин зачитал письмо Конгрессу и получил разрешение дать ответ, что и сделал 30 июля. Это был искусный и красноречивый текст, ясно выражавший намерение Америки оставаться независимой, но при этом предпринять последнюю попытку не допустить революции.

«Я в целости получил письма, которые Ваша светлость любезно направила мне, и прошу Вас принять мою благодарность», — начинал Франклин с необходимой в таких случаях вежливостью. Но тон письма быстро накалялся, даже воскресло выражение «потопить нас в крови», которое он когда-то вычеркнул из проекта Декларации, составленного Джефферсоном.

Направлять помилование колониям, которые в действительности являются пострадавшими сторонами, значит считать нас невежественными, неотесанными и бесчувственными. Этого мнения долгое время придерживалась ваша плохо информированная и гордая нация, чтобы потешаться над нами, но оно может иметь и другой эффект, помимо нарастания нашего возмущения. Невозможно и думать о том, чтобы мы подчинились правительству, которое с невиданным варварством и жестокостью сжигает наши беззащитные города посреди зимы, подстрекает дикарей убивать наших мирных фермеров, наших рабов — расправляться со своими хозяевами, а теперь даже привозит иностранных наемников, чтобы потопить наши поселения в крови.

Однако Франклин сумел наполнить письмо не только яростью. С большим сожалением и болью вспоминал, как они совместно трудились над тем, чтобы не допустить необратимого разрыва. «Я долгое время бесстрашно, с неистощимым рвением пытался сохранить от крушения эту изящную и благородную китайскую вазу — Британскую империю, так как знаю, что после того как она будет разбита, отдельные части не смогут сохранить даже доли той прочности, которые имелись у единого целого», — писал он. «Ваша светлость, возможно, помнит слезы радости, которые текли по моим щекам, когда в доме вашей доброй сестры в Лондоне вы однажды осчастливили меня надеждой, что примирение может скоро произойти».

Возможно, Франклин намекал, что мирные переговоры могли бы оказаться полезны. Но это было маловероятно. От Хау требовалась готовность рассматривать Британию и Америку «как разные государства». Сам Франклин сомневался, что Хау обладает такими полномочиями. Но если бы Британия захотела заключить мир с независимой Америкой, то Франклин не считал «соглашение с такой целью практически неосуществимым». Он заканчивал письмо на приятной личной ноте, заявляя о «прочном уважении и даже любви, которую всегда будет питать к Его светлости»[391].

Хау, по понятным причинам, был захвачен врасплох ответом Франклина. Посыльный, доставивший письмо, сообщал об «удивлении» на его лице. Лорд заметил, что его «старый друг высказался очень сердечно». Когда посыльный спросил, не желает ли его светлость отправить ответ, «тот отказался, сказав, что доктор был слишком добросердечен и что если бы он полностью выразил свои чувства, то причинил бы ему лишь страдания, чего хотел бы избежать».

Хау выжидал две недели, в течение которых британцы благодаря искусному маневрированию добились преимущества над силами генерала Вашингтона на Лонг-Айленде. Затем он послал тщательно сформулированный и исключительно вежливый ответ своему «достопочтенному другу». Адмирал признавал, что не обладает полномочиями «для ведения переговоров о воссоединении с Америкой в любом другом ее качестве, кроме как субъекта британского королевства». Тем не менее он заявил, что мир возможен на условиях, изложенных Конгрессом в Петиции оливковой ветви, направленной королю годом раньше: там перечислялись все требования колоний относительно автономии, однако сохранялась определенная форма союза с Британией под властью короны. Хотя в своем «публичном заявлении» он воздерживался от однозначных высказываний, теперь давал четко понять, что мир, который рисуется в его воображении, будет служить «общим интересам обеих стран». Другими словами, Америка должна рассматриваться как самостоятельная страна в составе империи[392].

Это было то, о чем Франклин мечтал столько лет. Однако после 4 июля предложение выглядело запоздалым. Теперь Франклин остро чувствовал это. Джон Адамс и его коллеги по радикальной фракции — даже еще острее. Поэтому в Конгрессе прошло много дискуссий и споров, следует ли Франклину поддерживать переписку. Хау форсировал события, освободив захваченного в плен американского генерала и отпустив его в Филадельфию. Он передал приглашение Конгрессу направить неофициальную делегацию для проведения переговоров до того, как «будет нанесен решающий удар».

Троих членов Конгресса — Франклина, Адамса и Эдварда Рутледжа из Южной Каролины — уполномочили встретиться с Хау, чтобы выслушать его предложения. Включение в делегацию Адамса (который предупреждал Конгресс, что, как говорил его биограф Дэвид Маккуллог, посланец Хау — «подсадная утка, направленная с целью убедить Конгресс отказаться от независимости») служило предохранительным механизмом против возможного возвращения Франклина к привычным попыткам поиска мира.

Возможно, с определенной долей иронии Франклин предложил, чтобы встреча состоялась в губернаторском особняке в Перт-Эмбой, где ранее жил его сын, ныне находившийся под стражей, или на острове Стейтен. Хау выбрал второй вариант. Во время поездки делегация провела одну ночь в Нью-Брунсвике, где гостиницы были настолько переполнены, что Франклину и Адамсу досталась на двоих одна кровать.

В результате оба провели веселую ночь, описание которой содержится в дневнике Адамса и позволяет бросить беглый взгляд на личность Франклина и многолетние эксцентричные отношения со своим старым соратником.

Адамс страдал от простуды, и когда они пошли спать, закрыл маленькое окошко, имевшееся в их комнате. «Ох! — сказал Франклин. — Не закрывайте окно, иначе мы здесь задохнемся».

Адамс ответил, что боится холодного ночного воздуха. «Воздух в этой комнате скоро будет хуже, чем на улице, — возразил Франклин. — Откройте окно и ложитесь в постель, а я постараюсь убедить вас в своей правоте. Уверен, что вы незнакомы с моей теорией простуды».

Адамс приоткрыл окно и «прыгнул в постель» — зрелище, которое стоило увидеть. Он признался, что читал письма Франклина (см. ранее), в которых утверждалось, что никто не простужается от холодного воздуха, но эта теория не согласуется с его личным опытом. Не мог бы Франклин разъяснить ее поподробнее?

С несвойственной для него сдержанностью Адамс писал: «Затем доктор начал разглагольствовать о воздухе и о простуде, о дыхании и потении, и это меня настолько развлекло, что я быстро уснул и оставил его наедине с философией. Следует отметить, что Франклин, возможно, не заразился простудой от Адамса не только потому, что победил в споре об окне, но и потому, что философствовал всласть»[393].

Отправив лодку, чтобы доставить американскую делегацию на остров Стейтен, Хау велел своему офицеру остаться на противоположном берегу в качестве заложника. Но Франклин и его коллеги взяли офицера с собой, чтобы продемонстрировать веру в благородство Хау. Хотя Хау и провел гостей мимо двойной шеренги угрожающе выглядевших гессенских наемников, сорокапятиминутная встреча, состоявшаяся 11 сентября, прошла сердечно, и американцев угостили хорошим кларетом, ветчиной, копченым языком и бараниной.

Хау заверял, что колонии могли бы получить все, о чем просили в Петиции оливковой ветви: контроль за законодательством и налогами и «пересмотр любых законов о плантациях, которые могут наносить ущерб колонистам». Он утверждал, что британцы по-прежнему доброжелательны к американцам: «Когда американец погибает в бою, Англия переживает его смерть». Он сам ощущает это. Если бы Америка погибла, сказал он, «я воспринимал и оплакивал бы это как потерю брата».

Адамс зафиксировал немедленную реакцию Франклина. «Доктор Франклин с непринужденным видом и сосредоточенным выражением лица, поклонившись и улыбнувшись, ответил с той наивностью, которая иногда проявлялась в его разговорах и часто прослеживалась в его текстах: „Боже мой, мы сделаем все возможное, чтобы спасти вашу светлость от такого страдания“».

Хау доказывал: спор, породивший эту ужасную войну, касается только методов, которые должна использовать Британия для сбора налогов с Америки. Франклин ответил: «Этого мы никогда не отрицали, особенно после проведенной реквизиции». Америка, продолжал Хау, обеспечивала и другие источники мощи империи, включая и «ее людей». Франклин, труды которого о росте народонаселения хорошо были известны Хау, согласился: «Производство людей у нас налажено неплохо».

Почему же тогда, спрашивал Хау, невозможно поставить заслон «этим разрушительным крайностям?» Потому, отвечал Франклин, что теперь слишком поздно заключать мир и требовать возврата верности королю. «К нам были направлены вооруженные силы, сожжены наши города, — сказал он. — Мы не можем теперь ждать благоденствия под властью Великобритании. Все прошлые связи уничтожены». Адамс также «пылко упомянул о своей собственной решимости не отступать от идеи независимости».

Американцы предполагали, что Хау отправится домой для получения полномочий на ведение переговоров с ними как с независимой страной. Но это оказалось тщетной надеждой.

«Боже мой, — сказал Франклин, — Америке нечего ожидать, кроме безусловного порабощения…»

Хау прервал его: никто не требует порабощения, но совершенно ясно, что никакое соглашение невозможно, по крайней мере в данный момент. Хау извинился за то, что «джентльменам пришлось терпеть трудности такого дальнего путешествия ради столь ничтожного результата»[394].