Выбор позиции

Подобно тому, как когда-то сын Уильям помогал ему проводить знаменитые эксперименты с воздушным змеем, теперь уже сын самого Уильяма, Темпл, помогал Франклину опускать самодельный термометр в воды океана. Три-четыре раза в день они измеряли температуру и заносили полученные данные в таблицу. Франклин узнал от своего нантакетского кузена, капитана китобойной шхуны Тимоти Фолгера, о направлении течения Гольфстрима. Во второй половине своего шестинедельного путешествия домой, написав подробный отчет о бесплодных переговорах, Франклин переключил внимание на изучение этого феномена. Карты, которые он опубликовал, и результаты проведенных им измерений температуры представлены на веб-сайте NASA, что указывает: они удивительным образом совпадают с результатами измерений, проводившихся с современных спутников с помощью датчиков инфракрасного излучения[350].

Путешествие было на удивление спокойным, но в самой Америке начался давно ожидавшийся шторм. Ночью 18 апреля 1775 года, когда Франклин находился посередине океана, отряд британских солдат направился из Бостона на север, чтобы арестовать инициаторов «Бостонского чаепития» Сэмюэла Адамса и Джона Хенкока и захватить военное снаряжение, собранное их сторонниками. Пол Ревир подал сигнал тревоги, а вслед за ним это стали делать и другие люди, оставшиеся неизвестными истории. Так что когда британские солдаты достигли Лексингтона, там их встретили семьдесят американских «солдат народной милиции».

«Эй вы, мятежники, разойдитесь по домам!» — приказал британский майор. Сначала они послушались приказа. Но затем прогремел выстрел. В ходе последовавшего столкновения погибли восемь американцев. Победоносные британские солдаты направились маршем в сторону Конкорда, где, как рассказывал Эмерсон, «стояли в боевом порядке фермеры, и звуки выстрелов были слышны далеко вокруг». (Каким-то образом лексингтонские бойцы выпали из поэтической версии истории, написанной Эмерсоном, подобно тому, как Уильяму Доусу и другим гонцам не нашлось места в стихотворении Лонгфелло «Скачка Пола Ревира».) В ходе продолжавшегося весь день отступления к Бостону более двухсот пятидесяти британских солдат были убиты и ранены американскими ополченцами.

Когда 5 мая Франклин прибыл в Филадельфию вместе с пятнадцатилетним внуком, там уже начали собираться делегаты Второго Континентального конгресса. В честь прибытия доктора звонили колокола. «Доктор Франклин чрезвычайно рад увидеть нас вооруженными и готовыми к самым худшим событиям, — писал местный репортер. — Он полагает, что ничто другое не спасет нас от жалкого рабства».

Америка действительно вооружалась. Среди тех, кто прибыл в Филадельфию на той неделе, имея в багаже тщательно подогнанную военную форму, был старый армейский товарищ Франклина — Джордж Вашингтон, ставший владельцем плантаций в Виргинии после завершения войны с французами и индейцами. Почти тысяча солдат народной милиции в конном и пешем строю встретили его на окраине Филадельфии, а оркестр исполнял патриотические песни, когда его экипаж въезжал в город. Однако по-прежнему не было согласия (кроме как среди радикальных патриотов делегации Массачусетса) относительно того, должна ли разразившаяся война вестись за независимость или просто за утверждение прав американцев в рамках Британской империи, которая останется прежней. Для решения этого вопроса потребовался еще год — но не Франклину.

Франклин был избран членом конгресса на следующий день после прибытия. Семидесятилетний, он был самым старым среди коллег. Большинство из остальных шестидесяти двух членов конгресса, собравшихся в здании законодательного органа Пенсильвании — таких как Томас Джефферсон, Патрик Генри из Виргинии и Джон Хенкок из Массачусетса, — еще даже не родились на свет, когда Франклин впервые пришел работать туда более сорока лет тому назад. Франклин переехал в дом на Маркет-стрит, который он сам спроектировал, но в котором никогда прежде не жил. В этом доме Дебора провела без него последние десять лет. Его дочь Салли взяла на себя хозяйственные заботы, ее муж Ричард Бейч проявлял почтительность к тестю, а их двое детей, Бен и Уилл, веселили домашних. «Уилл берет игрушечное ружье, марширует с ним и одновременно подает сигналы, дуя в дудку», — писал Франклин[351].

В то время Франклин открыто не высказывался по вопросу о независимости и избегал посещения таверн, в которых другие делегаты проводили вечера в дискуссиях. Однако он прилежно посещал пленарные заседания и совещания в комитетах, хотя и говорил на них мало, а затем шел домой обедать с семьей. В самом начале долгих и противоречивых отношений с Франклином красноречивый и амбициозный Джон Адамс жаловался, что к старику все относятся с почтением, даже когда он «молча сидит в своем кресле, по обыкновению б?льшую часть времени погруженный в дремоту».

Многим из более молодых и горячих делегатов никогда не доводилось быть свидетелями того, как пользуется Франклин искусством молчания, как умеет казаться мудрым, не говоря ничего. Его больше знали как человека, который успешно выступал в парламенте против закона о гербовом сборе, и никто не понимал, что любовь к разглагольствованиям была ему не свойственна. В результате поползли слухи. В чем заключается его игра? Не остается ли он втайне лоялистом?

Среди испытывавших подозрения находился и Уильям Брэдфорд, унаследовавший печатный и газетный бизнес своего отца, бывшего сначала патроном, а затем конкурентом Франклина. Некоторые из делегатов, как он признавался молодому Джеймсу Мэдисону, «начали активно подозревать доктора Франклина, что он прибыл сюда скорее как шпион, а не как друг, и что он намеревается раскрыть наши слабые стороны и заключить мир с министрами»[352].

Фактически Франклин провел б?льшую часть мая в ожидании благоприятного случая для того, чтобы попытаться привлечь к делу борьбы за независимость Америки двух близких ему людей. Одним из них был Джон Галловэй, его старый союзник в борьбе против Пеннов, который в течение десяти лет действовал как его заместитель в Ассамблее Пенсильвании. На Первом Континентальном конгрессе Галловэй предложил создать американский конгресс, который обладал бы властью, подобной власти парламента, причем оба органа должны проявлять лояльность королю. Это был план союза в рамках Британской империи, который Франклин поддерживал на конференции в Олбани и позже, но который безапелляционно отвергнул конгресс. Разочарованный, Галловэй отказался от назначения делегатом Второго Континентального конгресса.

К началу 1775 года Франклин был убежден, что время планов, подобных плану Галлоуэя, прошло. Тем не менее попытался убедить Галлоуэя присоединиться к нему в качестве члена нового конгресса. Он писал ему, что было бы неправильно уходить из общественной жизни «в то время, когда ваши способности так нужны». Первоначально он дал Галлоуэю лишь тонкий намек на свое отношение к вопросу о независимости. «По-видимому, люди не могли понять, к какой партии он примкнет», — вспоминал позднее Галловэй[353].

Другой человек, которого Франклин хотел привлечь к делу революции, был ему еще более близок.