Дела семейные

Где же находились члены настоящей семьи Франклина и насколько они были отдалены от членов его новой параллельной семьи? Их разделяло огромное расстояние. Дочь Салли, обожавшая отца, писала, как она прилежно восстанавливала их дом в Филадельфии после того, как его покинули британцы в мае 1778 года. Но в то время как письма от его взрослых французских подруг начинались словами Cher Papa («Дорогой папа»), большинство писем от его настоящей дочери начинались более сдержанно: «Дорогой и уважаемый сэр». Его ответы, адресованные «дорогой Салли», а иногда и «моей дорогой дочери», часто содержали выражения удовольствия успехами его внуков. Но иногда даже его комплименты сопровождались нотациями. «Если бы ты знала, какое счастье мне доставляют твои письма, — выговаривал он, — я думаю, ты писала бы мне чаще».

В начале 1779 года Салли написала о высоких ценах на товары в Америке и о том, как она занята изготовлением скатертей. Но, к сожалению, допустила ошибку, добавив, что была приглашена на бал в честь генерала Вашингтона и заказала во Франции булавки, кружева и перья, чтобы выглядеть модно одетой. «Здесь никогда раньше не было такого количества нарядов и развлечений», — радостно сообщала она отцу и добавляла, что хотела бы получить от него в подарок какие-нибудь украшения, чтобы с гордостью продемонстрировать его вкус.

В то время Франклин занимался сочинением милых багателей для своих французских подруг. Кроме того, обещал Полли Стивенсон пару бриллиантовых сережек, если один из его лотерейных билетов выиграет. Но он с негодованием ответил на мольбу Салли прислать нескольких предметов роскоши. «То, что ты заказала длинные черные булавки, кружева и перья, вызвало у меня такое чувство отвращения, как будто ты насыпала соли в мою порцию земляники, — сердился он. — Я вижу, что пряжа отложена в сторону и ты должна быть одета для бала! По-видимому, ты не знаешь, моя любезная дочь, что из всех дорогих вещей в этом мире самой дорогой является безделье». Он послал несколько предметов, «которые являются полезными и необходимыми», но сопроводил этот свой жест грубоватым советом с легким налетом свойственного ему юмора по поводу некоторых легкомысленных украшений. «Если ты носишь свои батистовые манжеты, какие ношу и я, и не заботишься о том, чтобы штопать на них дырки, то они со временем станут кружевными, а перья, моя дорогая девочка, можно надергать из хвоста любого петуха в Америке»[477].

Обиженная таким отношением, она ответила ему письмом с подробным изложением доказательств своего трудолюбия и бережливости и попыталась вернуть его благосклонность, отослав ему несколько образцов домотканой шелковой материи в качестве подарков королеве Марии-Антуанетте. Зная о желании отца всячески способствовать развитию местной шелкопрядильной промышленности, она добавляла: «Я покажу, что может экспортироваться из Америки».

Это был примирительный жест со всеми элементами — трудолюбием, самоотверженностью, продвижением американских товаров, благодарностью Франции, — которые должны были понравиться Франклину. Увы, шелковая материя была испорчена в пути соленой водой, но что еще хуже — отец стал насмехаться над ее планом. «Хотел бы я знать, каким образом тебе, которой не хватает денег на башмаки для себя, пришло в голову дарить ткани королеве, — писал он в ответ. — Я еще посмотрю, можно ли будет покрасить материю, чтобы сделать пятна на ней незаметными, и сшить из нее летние костюмы для меня, Темпла и Бенни». Тем не менее он закончил письмо на более доброй и нежной ноте. «Все вещи, которые ты заказала, будут тебе отправлены, чтобы ты оставалась хорошей девочкой и продолжала прясть пряжу и вязать чулки для своей семьи»[478].

Сердце Франклина оказывалось гораздо более мягким, когда дело касалось новостей о внуках. В конце 1779 года Салли родила четвертого ребенка и в надежде доставить удовольствие Франклину назвала мальчика Луисом, по имени французского короля. В Америке это имя было настолько необычным, что люди часто спрашивали, является ли ребенок мальчиком или девочкой. Когда ее сын Уилли, проснувшись после страшного сна, прочитал вслух «Отче наш» и адресовал свою молитву Геркулесу, она обратилась за советом к отцу: «Что лучше сделать: кратко познакомить его с основами религии или позволить ему еще какое-то время молиться Геркулесу?» Франклин с долей юмора ответил, что ей следовало бы учить его «направлять свои молитвы более подходящим образом, так как поклонение Геркулесу теперь почти вышло из моды». Салли его послушалась. Вскоре она написала, что Уилли успешно изучает Библию и что у него «исключительная память» на литературные произведения. «Он выучил наизусть речь Антония над телом Цезаря, которую с трудом может продекламировать без слез». Ее дочь Элизабет, добавляла она, любит смотреть на портрет деда и «часто пытается соблазнить вас выйти из рамы, чтобы поиграть с нею, с помощью куска яблочного пирога — кушанья, которое она любит больше всего»[479].

Салли также инициировала проект, который должен был получить безусловное одобрение отца. В то время как в декабре 1779 года солдаты армии Вашингтона мерзли в своих изорвавшихся мундирах, она мобилизовала женщин Филадельфии на сбор пожертвований, покупку одежды и изготовление более чем двух тысяч рубашек для осажденных войск. «Я очень занята кройкой и шитьем рубашек… для наших смелых солдат», — сообщала она. Когда Вашингтон попытался заплатить наличными за еще большее количество рубашек, женщины отвергли это предложение и продолжили работать бесплатно. «Надеюсь, вы одобрите то, что мы сделали», — писала она, явно напрашиваясь на похвалу. Франклин, разумеется, одобрил это начинание. Он похвалил ее за amor patrie (любовь к родине) и опубликовал во Франции отчет о ее деятельности[480].

Ее сын Бенни также ощущал на себе особенности любви Франклина. Мальчик фактически был похищен из лона семьи Бейчей, чтобы сопровождать деда в поездке в Европу. После двух лет учебы в закрытом пансионе вблизи Пасси, в течение которых он видел деда не чаще одного раза в неделю, девятилетний ребенок был отправлен в школу в Женеву. За четыре года ему ни разу не довелось увидеть Франклина. Несмотря на свою любовь к французам, Франклин чувствовал, что католическая монархия не лучший учитель для его внука, поскольку, как писал он Салли, «я намереваюсь сделать из него пресвитерианина и республиканца»[481].

Бенни забрал из Женевы французский дипломат Филиберт Крамер, который был издателем сочинений Вольтера. Изголодавшийся по человеческой любви и нуждавшийся в мужчине, способном заменить ему отца, Бенни привязался к Крамеру, но тот через несколько месяцев неожиданно умер. Какое-то время Бенни жил у вдовы Крамера Катарины, а затем был отдан на попечение Габриеля Луи де Мариньяка, поэта и офицера в отставке, который был директором школы.

Страшно одинокий, Бенни умолял, чтобы его брат Уильям или его одноклассник из Пасси Джон Кинси Адамс приехал навестить его. В крайнем случае мог бы он иметь удовольствие иметь портрет Франклина и какие-то новости о семье?

Франклин, всегда готовый рассылать свои портреты, направил один из них Бенни вместе с сообщением об успехах Салли в обеспечении рубашками солдат Вашингтона. «Будь прилежен в учебе, которая также может рассматриваться как служение своей стране, и будь достоин своей добродетельной матери», — писал он. Он также упомянул о том, что четверо бывших одноклассников Бенни из Пасси умерли от оспы и что он должен быть благодарен за то, что ему сделали прививку в детстве. Однако даже такие выражения любви содержали намек на зависимость его чувства от обстоятельств: «Я всегда буду сильно тебя любить, если ты будешь хорошим мальчиком», — так завершал он одно из своих писем[482].

Бенни демонстрировал хорошие успехи в первый год и даже выиграл школьный конкурс на лучший перевод с латыни на французский. Франклин послал ему немного денег, чтобы он смог организовать небольшой праздник, на который победитель конкурса по традиции всегда приглашал своих одноклассников. Он также попросил Полли Стивенсон, по-прежнему проживавшую в Лондоне, подобрать для Бенни несколько книг на английском, так как внук стал проявлять признаки утраты навыков пользования этим языком. Полли, зная, насколько ее друг любит лесть, выбрала книгу, в которой содержались упоминания о Франклине[483].

Но Бенни в конце концов стал испытывать страхи, свойственные впавшему в депрессию подростку, возможно, из-за того, что его никогда не навещали ни Франклин, ни Темпл и даже ни разу не взяли на каникулы в Пасси. Он стал застенчивым и ленивым, сообщала мадам Крамер, которая продолжала присматривать за ним. «У него прекрасное сердце, он чувствителен, рассудителен и серьезен, но никогда не бывает веселым и жизнерадостным, он неприветлив, имеет мало потребностей и лишен фантазии». Бенни не играл в карты, никогда не участвовал в потасовках и не демонстрировал признаков того, что когда-нибудь сможет проявить «большие таланты» или «страстные увлечения». (В этом предсказании она ошиблась, так как во взрослой жизни Бенни стал пассионарным газетным редактором.) Когда она напоминала Бенни о том, что он выиграл конкурс по переводу с латыни и что он, безусловно, способен хорошо учиться, «он холодно отвечал, что ему просто повезло», сообщала она Франклину. А когда она предложила ему попросить у деда увеличить размер своего денежного содержания, он не проявил к ее словам никакого интереса.

Родители Бенни проявляли беспокойство, и Ричард Бейч робко заявил, что, возможно, Франклин мог бы найти время для посещения внука. «Нам было бы весьма приятно услышать, что вы нашли время для поездки к нему в Женеву, — писал Бейч, добавляя: — Эта поездка могла бы благотворно сказаться на вашем здоровье». Но это было неуверенное предположение, сделанное чуть ли не в извиняющемся тоне. «Я подозреваю, что ваше время используется более полезным образом», — тут же добавлял он. Мадам Крамер со своей стороны предположила, что, по крайней мере, он мог бы писать Бенни почаще[484].

Франклин не нашел времени для поездки в Женеву, но зато сочинил для него одно из самых поучительных маленьких эссе, в котором прославлялись достоинства образования и прилежания. Те, кто учатся старательно, писал он, «живут в комфорте в хороших домах», в то время как те, которые бездельничают и пропускают занятия, «оказываются бедными, грязными, оборванными, невежественными и порочными и ютятся в жалких хижинах и на чердаках». Франклину так понравилось это наставление, что он отправил его копию Салли, которая в восторге пообещала, что «Уилли выучит его наизусть». Но Бенни даже не сообщил, что получил послание. Тогда Франклин послал ему еще одну копию и велел перевести ее на французский, а затем прислать перевод обратно, чтобы он мог убедиться в том, что внук все понял как надо[485].

Наконец Бенни нашел себе друга, который вывел его из состояния апатии: Сэмюэла Джохоннота, внука бостонского приятеля Франклина Сэмюэла Купера. Этот «беспокойный и непокорный» парень был исключен из школы в Пасси, и Франклину удалось договориться, чтобы его отправили в школу в Женеве. Он был смышленым учеником, первым в классе, и подстегивал Бенни к тому, чтобы тот стремился занять почетное место рядом с ним.

В социальном плане влияние Джохоннота на Бенни еще более заметно. Он начал проявлять все больше бунтарских наклонностей, характерных для его семьи. Однажды кошка разбила одну из их копилок для монет, и друзья решили в отместку убить любую кошку, которая им попадется, что и сделали. Бенни отправился на свой первый бал, и это событие нервировало его настолько сильно, что он испытал облегчение, когда пожар на улице заставил танцующих срочно покинуть помещение. Затем были второй бал и третий, на которых он чувствовал себя довольным собой. Бенни написал деду, что теперь у него появились развлечения, рассказал об охоте на бабочек и выездах на сбор винограда и осмелел настолько, что даже намекнул на желательность увеличения своего денежного содержания, а также получения в подарок часов, «хороших золотых часов». Это было бы очень практично, уверял он деда, обещая тщательно ухаживать за ними.

Франклин ответил в том же духе, в каком отреагировал на просьбу Салли прислать ей кружева и перья. «Я не могу позволить себе дарить золотые часы детям, — писал он. — Ты не должен выпрашивать у меня дорогие вещи, которые принесут тебе мало пользы». Он также пришел в ужас, когда молодой Джохоннот попросил, чтобы ему и Бенни было позволено вернуться в Париж. Это вызвало еще одно суровое предостережение, направленное Джохонноту, но предназначавшееся обоим мальчикам: «Для вас настало время вырабатывать мужественный и твердый характер»[486].

Это предписание следовало бы также адресовать и его другому внуку, Темплу, который отправился во Францию для продолжения образования, но не записался ни в один колледж и не прослушал ни одного учебного курса.

Работа Темпла в американской делегации была достаточно ответственной, но он тратил б?льшую часть своего свободного времени на охоту, прогулки верхом и вечеринки. Надеясь помочь ему устроиться в жизни, Франклин предложил женить своего шаловливого внука на Кунигунде, старшей дочери мадам Брийон.

В этом не было ничего неожиданного. Неутомимый, но никогда не добивающийся успеха сват, Франклин непрерывно пытался, обычно с ироничной полусерьезностью, женить своих детей и внуков на детях и внуках своих друзей. Однако на этот раз он говорил абсолютно серьезно, даже несколько жалобно. Его письмо с официальным предложением, неуклюже написанное на французском, не исправлявшимся его друзьями, содержало утверждение, что мадам Брийон была для него как дочь, и выражало надежду, что ее дочь займет в его сердце такое же место. Он сообщал, что Темпл, которого Брийоны называли Франклинетом, согласился с этим предложением, особенно после того, как Франклин пообещал «оставаться во Франции до конца своих дней», если этот брак состоится. После повторения желания иметь рядом с собой детей, чтобы «закрыть мои глаза, когда я умру», он перешел к восхвалению достоинств Темпла, «который лишен пороков» и «имеет то, что необходимо, чтобы со временем стать выдающимся человеком».

Прекрасно зная Темпла, Брийоны, возможно, не во всем согласились с такой оценкой. Они, безусловно, не собирались принимать такое предложение. Главный их аргумент заключался в том, что Темпл не был католиком. Это дало Франклину повод порассуждать, как он часто делал это прежде, о необходимости проявлять религиозную терпимость и о том, что все религии имеют в своей основе одни и те же базовые принципы. (Один из пяти принципов, названных им в этом письме, содержал часто высказывавшееся им религиозное кредо: «Наилучшее служение Богу состоит в том, чтобы делать добро человеку».)

В своем ответе мадам Брийон согласилась с тем, что «есть только одна религия и одна мораль». Тем не менее они с мужем отказались одобрить предлагаемый брак. «Мы обязаны следовать обычаям нашей страны», — заявила она. Господин Брийон собирался покинуть пост генерального сборщика налогов и хотел бы иметь зятя, способного стать его преемником. «Эта должность является самым ценным нашим активом, — писала мадам Брийон, забыв, как часто жаловалась Франклину на судьбу, называя себя жертвой брака, заключенного по финансовым соображениям. — Здесь требуется человек, знающий законы и обычаи нашей страны, исповедующий нашу религию».

Франклин понимал, что возражения господина Брийона могут быть вызваны чем-то б?льшим, чем просто вероисповеданием Темпла. «Могли возникнуть и другие возражения, о которых он не сообщил мне, — писал Франклин мадам Брийон, — и я не должен создавать ему неприятностей». Темпл же имел в течение года ряд романов с женщинами высокого и низкого происхождения, включая одну французскую графиню и одну итальянку, пока наконец не влюбился, хотя и ненадолго, в младшую дочь Брийонов, которой было всего пятнадцать лет. На этот раз господин Брийон, по-видимому, был готов дать согласие на брак и даже предложил жениху должность и наследство, но непостоянный Темпл уже увлекся другими женщинами, в том числе и одной замужней дамой, которая в конце концов осчастливила третье поколение Франклинов внебрачным сыном[487].