Багатели

В результате флиртов Франклина в Пасси и Отей появились вышеупомянутые короткие басни и притчи — например «Поденка», «Мухи» и «Елисейские поля», — которые он написал для развлечения своих подруг. Франклин называл их багателями — это французское слово обозначает небольшие веселые музыкальные пьесы. Многие из них напечатал на своем печатном станке в Пасси. Эти багатели были похожи на маленькие истории, сочиненные в прошлом («Испытание Полли Бейкер»), но все написанное в Пасси (общим числом около дюжины) носило легкий налет французского остроумия.

Нередко тексты становились предметом льстивого критического разбора. «Багатели Франклина содержат очарование и нравственную правду, — заявляет Альфред Оуэн Олдридж. — Они занимают место в ряду мировых шедевров литературы легкого жанра». Но это не совсем так. Ценность багателей в том, что они дают беглый взгляд на личность Франклина, а не в литературных достоинствах, которые кажутся довольно незначительными. Это просто jeux d’esprit — шутки, такие же веселые, как упражнение для пяти пальцев. Многие демонстрируют искаженное самосознание Франклина, а некоторые оказываются слегка тяжеловесными попытками давать уроки морали[465].

Самым веселым является «Диалог подагры и господина Франклина» — предшественник старого рекламного ролика Alka Seltzer, в котором мужчина бранит свой желудок. Когда болезнь приковала его к постели в октябре 1780 года, мадам Брийон написала ему поэму Le Sage et la Goutte («Мудрец и подагра»). Там содержался намек, что болезнь вызвана любовью к «одной хорошенькой даме, а иногда к двум, трем или четырем». В поэме были, в частности, такие строки:

Умеренность, дорогой доктор, — сказала подагра, —

Не является той добродетелью, которую вы олицетворяете.

Вы любите поесть, вы любите приятные разговоры с дамами,

Вы играете в шахматы, когда вам следует гулять.

Однажды проснувшись среди ночи, Франклин ответил подруге длинным и веселым диалогом, в котором подагра бранила его за потворство слабостям, а также, зная любовь самого Франклина к поучениям, предписывала курс упражнений и свежий воздух:

Г-н Фр. Ох! Ох! Ох! Что я сделал такого, чтобы заслужить столь ужасные страдания?

Подагра. Очень многое; ты ешь и пьешь, не зная меры, и позволяешь своим ногам подолгу оставаться без движения.

Г-н Фр. Кто это обвиняет меня?

Подагра. Это я, я, Подагра.

Г-н Фр. Что? Мой враг собственной персоной?

Подагра. Нет, я тебе не враг.

Г-н Фр. Повторяю, ты мой враг, ты не только ужасно мучаешь мое тело, но и губишь мое доброе имя; ты называешь меня обжорой и пьяницей, но теперь весь мир, который меня знает, будет свидетельствовать, что я не являюсь ни тем ни другим.

Подагра. Мир может думать, как ему заблагорассудится, он всегда очень почтителен к себе, а иногда и к своим друзьям. Но я-то знаю, что количество мяса и вина, допустимое для человека, который в разумной мере занимается физическими упражнениями, чрезмерно для того, кто не занимается никакими упражнениями вовсе…

Если ты ведешь сидячий образ жизни, то по крайней мере твои развлечения, твой отдых должны быть активными. Следует ходить пешком, или ездить верхом, или, если погода не позволяет, играть на бильярде. Но давай исследуем твой обычный день. Хотя утром светает рано и у тебя есть время, чтобы выйти погулять, что ты делаешь? Почему вместо того чтобы раззадоривать свой аппетит перед завтраком с помощью полезных упражнений, ты развлекаешься книгами, брошюрами или газетами, которые обычно не стоят того, чтобы их читать? Дальше ты поглощаешь чрезмерный завтрак, четыре чашки чая со сливками и одним или двумя кусками поджаренного хлеба с маслом, с ломтиками вяленой говядины, а это, как полагаю, совсем не те продукты, которые легко переварить.

Сразу после этого ты начинаешь скрипеть пером за письменным столом или беседуешь с людьми, которые пришли по делу. Так проходит время до часу дня без каких-либо телесных движений. Все это я могла бы простить, с учетом, как ты выражаешься, сидячего характера работы. Но чем ты занят после обеда? Прогулка по прекрасным садам друзей, с которыми ты обедал, была бы наилучшим выбором здравомыслящего человека! Ты же усаживаешься за шахматы и проводишь за игрой по два-три часа!

Ты знаешь сады мадам Брийон и их прекрасные аллеи, тебе знакома красивая лестница в сотню ступенек, ведущая от верхней террасы к расположенной внизу лужайке. Раньше ты посещал это милое семейство дважды в неделю, после обеда, и именно тебе принадлежат слова, что «человек, пройдя милю вверх и вниз по лестнице, может получить такую же физическую нагрузку, которую дают десять миль по ровной дороге». Какая возможность имелась здесь у тебя, чтобы выполнять физические упражнения обоими способами! Но пользуешься ли ты ею? И как часто?

Г-н Фр. Я не могу немедленно ответить на этот вопрос.

Подагра. Я сделаю это за тебя, и не однажды[466].

Он направил эту багатель мадам Брийон вместе с письмом, которое беззастенчивым образом опровергало содержавшееся в ее поэме утверждение, будто «дамы также вносили свой вклад в развитие ужасной болезни». Как отмечал Франклин, «когда я был молодым и больше наслаждался милостями прекрасного пола, чем сейчас, то не страдал подагрой. Следовательно, если бы дамы Пасси проявили больше христианского милосердия, к чему я так часто тщетно призывал вас, то сейчас подагра бы не доставляла мне столько мучений». С тех пор секс стал для них скорее темой для добродушных шуток, а не источником напряженности. «Я сделаю все, что в моих силах, в духе христианского милосердия, — писала она в ответ, — но не в вашем понимании христианского милосердия».

Франклин использовал багатели для совершенствования своих навыков владения языком; он выполнял их прямой и обратный перевод, показывал друзьям, в частности аббату де ла Рошу, а затем вносил исправления. Например, написал свою знаменитую историю о том, как было заплачено слишком много за свист, в двух столбцах: в левом располагался текст на французском, в правом — на английском, а по краям оставлены поля для исправлений. Так как мадам Брийон не говорила по-английски, Франклин отсылал ей французские версии своих сочинений, часто с исправлениями, сделанными кем-то еще.

Она была более терпимой в вопросах грамматики, чем в вопросах морали. «Корректор французской версии испортил вашу работу, — отзывалась она о поправках, внесенных де ла Рошем в диалог с Подагрой. — Оставьте ваши сочинения такими, какие они есть, используйте слова, которые называют вещи своими именами, и смейтесь над грамматистами, которые из-за стремления к чистоте языка ослабляют выразительность ваших сентенций». Например, Франклин часто придумывал новые французские слова, такие как indulger (означающее «потакать своим слабостям»), которые его друзья исправляли. Однако мадам Брийон находила неологизмы очаровательными. «Немногие пуристы могли бы играть словами, потому что эти люди взвешивают слова на весах строгой учености, — писала она, — но так как вы, по-видимому, выражаетесь более убедительно, чем грамматисты, то мое решение в вашу пользу»[467].

Франклину во французском особенно трудно было усвоить различия мужского и женского родов. Он даже в шутку употреблял слово masculines (мужские) в женском роде, а слово feminines (женские) — в мужском, и жаловался на необходимость справляться о таких вещах в словаре. «На протяжении шестидесяти последних лет [с шестнадцатилетнего возраста] предметы мужского и женского рода — я уже не говорю о залогах и именах — всегда создавали мне много проблем», — признавался он. «Мне было бы приятнее оказаться в раю, где все эти различия будут устранены».

Так насколько хорош был французский язык Франклина? К 1780 году он говорил и писал много и с удовольствием, хотя и не всегда с точным соблюдением правил фонетики и грамматики. Такой подход нравился большинству его тамошних друзей, особенно женщинам, но неудивительно, что он вызывал раздражение у Джона Адамса. «Считается, что доктор Франклин говорит по-французски очень хорошо, но я обращал его внимание на то, что он делает много грамматических ошибок». Адамс с негодованием отмечал: «Он признавался мне, что не уделяет никакого внимания грамматике. Его произношение, за которое французские дамы и господа его очень хвалили и которое ему самому казалось довольно хорошим, было, как я вскоре обнаружил, далеко от совершенства»[468].

Багатель Conte («Сказка»), которую его друзья считали самой очаровательной, представляла собой притчу о религиозной терпимости. Умирающий французский офицер рассказывает о своем сне, в котором он возносится к небесным вратам и наблюдает за тем, как святой Петр спрашивает предстающих перед ним людей об их религиозной принадлежности. Первый отвечает, что он католик, и святой Петр говорит ему: «Займи здесь свое место среди католиков». Подобную процедуру проходят приверженец англиканской церкви и квакер. Когда же офицер признается, что он не принадлежит ни к какой вере, святой Петр проявляет к нему снисхождение: «Ты все равно можешь сюда войти, лишь найди для себя место, где сможешь» (Франклин, по-видимому, корректировал рукопись несколько раз, чтобы сделать яснее мысль о веротерпимости, и в одной версии выразил ее прямолинейно: «Войди все равно и займи любое место, какое пожелаешь»)[469].

Эта притча перекликалась со многими подобными короткими историями, написанными Франклином раньше, в которых он призывал к религиозной терпимости. Хотя с возрастом вера Франклина в великодушного Бога становилась все сильнее, французских интеллектуалов восхищало то, что он не примкнул ни к одной религиозной секте. «Наши вольнодумцы тщательно изучали его религиозные убеждения, — писал один из его знакомых, — и теперь они утверждают, что обнаружили, будто он придерживается их веры, то есть не имеет никакой веры вообще»[470].