11.

11.

Снова все за столом. Ну, и конечно: почему именно Червоноказачинск, что он собой представляет, чем прельстил?

— Он ближе к Харькову, чем Макеевка? — спрашивает Лиза.

— Ближе.

— Я почему спросила? Ты из Макеевки приезжал на выходные.

— Сейчас так не поездишь: требуется пропуск или командировка. Да и транспорт еще предстоит наладить, а пока что придется ездить с пересадкой.

— С пересадкой? — удивился Сережа. — В Староказачинск с пересадкой? Да где же пересадка?

— В Половецке!

— Ну и ну! Даже смешно. Вот это разруха!..

Лиза заговорила о том, что хорошо бы мне явиться на работу в приличном виде.

— В гардеробе висит Гришин черный костюм. Он так и не взял его в Крым, а, приезжая в Харьков, изредка надевал. Костюм хорошо сохранился, он как новый. Гришин и твой портной жив и работает. Отнеси ему, чтобы он перешил на тебя, пока ты здесь.

— Встречают по одежде, провожают по уму, — сказала Галя.

— Было когда-то! А теперь у всех такая одежка, как у меня. Ну, представь себе, как я буду выглядеть в хорошем костюме и моих солдатских ботинках.

— Не сразу Москва строилась, — сказала Лиза. — Со временем купишь туфли или хорошие ботинки, а костюм уже есть. А сразу все, конечно, не приобретешь.

— Я тебя не понимаю, — сказала Клава. — Ты что же, хочешь дождаться пока хороший костюм истлеет или его моль поест?

— Перешивай! — скомандовала Нина.

Портной перешивал. Я копал огород. За мной шли Сережа c граблями и Лиза со шкурками и кусками картошки. Ее не хватило.

— Ничего! — сказал Сережа. — Купим рассаду помидоров, да и свежая зелень не помешает.

А возле веранды посадим хоть немного цветов, — сказала Лиза. — В память о Грише. Я наносил воду во все бочки, стоявшие под водосточными трубами, а потом в душевой опустил бак на подставку и туда стал носить воду. За этим занятием застал меня Сережа.

— Зачем ты наливаешь? Вода ведь не нагреется!

Когда-нибудь нагреется. Сережа стал смеяться. Он сел на скамеечку в душевой кабине, поставил рядом портфель и смеялся. Наконец, вытер слезы, отдышался и сказал:

— Остряк-самоучка, как говорит Галя.

— А если серьезно, — ответил я, — то прежде, чем брать воду из бочек, возьмешь ее отсюда.

— А ведь верно! — сразу посерьезнев, воскликнул Сережа. — Как же это я сам не сообразил?

Мне казалось, что Нина чем-то расстроена или очень озабочена. В сумерках я застал ее сидящей на садовой скамье, и сел рядом.

— Не помешаю твоему уединению?

— Единственное, чего мне не хватает в этом доме, — одиночества.

— Извини, — сказал я и хотел встать.

— Сиди! — сказала Нина и придержала меня за руку. — Они не виноваты, все дело в тесноте.

— Галя бывает у Надежды Павловны, а ты куда-нибудь ходишь?

— Некуда. Кто давно арестован, кто уехал, кто умер. Я рада, когда сюда приходит Надя, или Владимир Степанович, или Юлия Кирилловна. Тебе очень рада. А другая Лизина подруга Клава, ну, Клавдия Михайловна... Не помнишь? Она была и Гришиной приятельницей.

— А! Невеста Якова Петровича?

— Ну да. Она затерялась. Лиза с Сережей ходили к ней на квартиру. Там живут чужие люди, а о ней и ее семье ничего не знают.

— Нина, мне кажется — ты чем-то расстроена. Что-нибудь случилось?

— По мне заметно?

— Ну да.

— А я думала — ничего не заметно.

— Так что же случилось?

— Пока еще ничего не случилось. Госбанк восстанавливает жилой дом, и мне обещают в нем квартиру. А я боюсь: вдруг обманут. Я была в оккупации, а желающих много. Скорей бы уж Федя приезжал.

— А как обстоят дела с его возвращением?

— Плохо обстоят. Его институт там задерживается: Госпром сгорел, и для института еще нет помещения. Федя решил больше не ждать и увольняться. Он считает, что работу всегда найдет. А чтобы уволиться тоже надо время. Ты же знаешь — это не так просто.

— Становится прохладно. Ты не простудишься?

— Ну, пойдем.

— Нина, а в квартире, в которой вы с Федей жили, ты не была?

— Я подошла к дому. Первый этаж, в окнах увидела каких-то людей... Ну, и ушла.

Провожал Сережа. Вагоны — как в пригородных поездах. В Половецк прибыли в середине дня. На станции толпа людей. Вокзал разрушен. Поезд на Гелиополь — завтра утром. Сдал чемодан в камеру хранения и пошел в видневшийся вдали городок. В его центре — прилавки базара, несколько двухэтажных домов и уцелевшая церковь из темно-красного кирпича. В ней старенький-престаренький, худой и сгорбленный, — в чем душа держится, — священник служил панихиду. Дьячок и две женщины пели, заменяя хор. Три или четыре женщины стояли на коленях. У каждой в левой руке была горящая тоненькая свечечка и платочек, правой — крестились и время от времени брали из левой руки платочек и вытирали слезы. И вдруг мне показалось, что старый священник — это отец Савва, а Половецк — город П. из рассказа Чехова «Святая простота». Я знал, что у Чехова ни один герой не списан с конкретного человека, что он никогда не был в Половецке, что не только отец Савва, но и его сын — знаменитый адвокат, – до наших дней дожить не могли, но хотелось думать так, как мне показалось, и от этого теплее становилось на душе. Ночь провел в невидимой толпе возле станции, и вспоминалась уже далекая ночь в невидимой толпе у феодосийского порта. Ночь, как и тогда в Феодосии, теплая и тихая. Давно у меня не было такого ровного, хорошего настроения: спокоен и полон ожидания чего-то радостного.

Приятный и такой короткий кусочек весны с только что распустившимися листочками остался в Половецке. При подъезде к Червоноказачинску, когда поезд замедлял ход, я видел на деревьях сплошь летнюю листву. 24 апреля 1944 года, — не было и полдня, — я вышел на станции Червоноказачинск и на мгновенье зажмурился оттого, что на меня обрушились солнечный свет, слегка смягченный мягкой дымкой, — остаток утреннего тумана? — и поток летнего тепла. Вокзал, конечно, разрушен. Железнодорожная линия наискось пересекает небольшую привокзальную площадь и примыкающее к ней трамвайное оборотное кольцо и на все увеличивающейся насыпи уходит под уклон вдаль, — по-видимому, к временному мосту через Днепр, наведенному саперами. Но надо идти в город.

По обе стороны улицы — коробки сожженных и развалины разрушенных промышленных корпусов, построек и уцелевшие высокие ограды. Посредине улицы — тощий бульварчик, по обе его стороны — трамвайные пути, глядя на которые понятно — трамвайное движение еще не восстановлено, и только по одну сторону бульвара — булыжная мостовая. Тротуары — из плашмя уложенных обычных кирпичей, уже давно стертых и выщербленных — приходится смотреть под ноги. Эти руины тянутся долго, но, наконец, не доходя до поперечной улицы, я вижу уцелевшее здание не то небольшого театра, не то клуба. Ну, конечно же, это клуб, рассчитанный и на театральные представления. За ним, на углах поперечной улицы — жилые дома, один в два, другой в три этажа. Видно, что клуб и эти дома построены в двадцатые или в начале тридцатых годов. За поперечной улицей по обе стороны моего поперечного маршрута — пустыри с глубокими водоотводными канавами, — в них в темноте и угодить недолго, — дальше — мост через речушку, а за ним шоссе, по которому я иду, переходит в улицу, круто поднимающуюся в гору и круто поворачивающую влево. Этот крутой склон — сплошь в черепичных крышах, и нетрудно понять: когда-то, — до революции или до пятилеток, — город начинался за мостом, а до моста был пригород.

За квартал до поворота улицы, по которой иду, и трамвайные пути поворачивают тоже налево, на параллельную улицу. Знакомый прием: и в Харькове, и в Сталино трамвай перенесен на улицу, параллельную главной. Выходит, я иду по главной улице? И действительно, — за поворотом булыжная мостовая сменилась брусчаткой, кирпичные тротуары, хотя и не везде, — асфальтовыми, и среди одноэтажных и двухэтажных домов стоит остов высокого здания с фигурами древнегреческой мифологии наверху. Рассматривая их, узнаю Меркурия — значит, здесь был коммерческий банк. Прошел немного дальше и увидел справа на углу поперечной улицы уцелевший трехэтажный дом с витринами и высокими этажами, — конец прошлого или самое начало нынешнего столетия, – потеснивший тротуар на главной улице. По другую ее сторону — скелет сожженного здания — здесь была гостиница, — за ним — скелет сгоревшего театра, а дальше потянулись одноэтажные домики. На поперечной улице через квартал видно трехэтажное здание в темно-серой штукатурке с закругленным углом и куполом, — модерн -надцатых годов, — наверное, уездное земство, а теперь обком. Надо думать, что поблизости и облисполком. Направился к обкому и за домом с витринами остановился: не сразу определил, что в соседнем здании была синагога. Снова остановился у следующего дома, — уже перед обкомом, — любуясь кладкой из красного облицовочного кирпича, и вдруг у входа в него увидел вывеску: облисполком.

У секретаря облисполкома узнаю, что архитектор Кудсяров приехал и работает в помещении облкоммунхоза. Это недалеко — на той же улице, в одноэтажном доме, вход со двора. Из передней открываю ближайшую дверь, — с табличкой «Главный инженер». Против меня из окон падают на пол яркие солнечные лучи. Присмотревшись, вижу большую комнату, стоящий между окнами письменный стол и сидящего за ним спиной к окнам и лицом к двери Андрея Дмитриевича Кудсярова. Он встает, идет ко мне и улыбается. Слева от двери сидит, — Кудсяров нас знакомит, — главный инженер облкоммунхоза. На его столе под солнечным лучом поблескивает телефонная трубка, справа от двери — стол, предназначенный для меня.

— Пошли, покурим? — предлагает Андрей Дмитриевич.

Стоим на крыльце, опершись на перила. Андрей Дмитриевич говорит, что он снял комнату в частном доме и договорился с хозяином о другой комнате для меня.

— Но она имеет недостаток — проходная.

— А кто через нее будет ходить? Хозяева?

— Нет, я буду ходить. Мы с вами как бы две комнаты снимем.

— Я ничего не имею против такого варианта.

— Знаете что? Пошли сейчас ко мне. Вам с дороги не мешает отдохнуть. Ночь сидели на станции Половецк? Другого пути сейчас нет. Переночуете, а завтра решите — оставаться или будете искать другую комнату.

— Далеко ваша квартира? — спрашиваю по дороге.

— Туда в гору, да если еще после ужина, — минут тридцать пять. Оттуда — с горы, да если еще натощак в столовую — минут двадцать пять. С питанием здесь просто и хорошо.

— Столуетесь у хозяев квартиры?

— Нет, зачем? Это бы обязывало к лишним контактам, а люди эти к контактам не располагают: у них свои интересы, у меня — свои. Отдадите продуктовую карточку в столовую облисполкома и будете иметь завтрак, обед и ужин. Готовят хорошо — и вкусно, и сытно, для меня вполне достаточно.

Переночевав, решил остаться в нашей общей квартире. Кудсяров обрадовался:

— А то и мне пришлось бы искать другое пристанище: неприятно ходить через комнату, в которой живут посторонние люди.