22.

В памяти свежа история архитектуры — недавно был экзамен, и мне ясно, что церковь, которую мы обмеряли, и весь комплекс университетских зданий — хороший образец отечественного ампира начала прошлого столетия. Хочется подтвердить это анализом архитектуры всего комплекса, и несколько рукописных страниц, сколотых скрепкой, хоть это и не требуется, прикладываю к обмерочным чертежам.

С первого курса у меня сложилась компания по подготовке к экзаменам. Объясняя другим, лучше усваиваешь сам. Ядро компании — Сережа Короблин, Женя Курченко, Оля, жившая недалеко от нас, и ее подруга Аничка, ходившая сдавать экзамен по математике под охраной соучеников. После обмерной практики они просто так собирались у нас на веранде. Иногда мы ездили за город купаться, и на перронах Левады, Васищева и Змиева я каждый раз оглядывал людей в надежде увидеть Птицоиду и продумал, как поступить, если увижу его. Поздороваюсь издали, а дальше все будет зависеть от того, как он меня встретит, и, если обрадуется, извинюсь перед ребятами и уйду с ним. Оставалось встретить.

После экзаменов Сережа Короблин приходил с Зиной. Они ждали ребенка, и чем ближе подходил срок, тем больше волновался Сережа, да так, что на нем, как говорится, лица не было.

— Отчего вы так волнуетесь? — спросила Лиза. — Что-нибудь неблагополучно?

— Да все благополучно! — ответила Зина. — Не понимаю, почему он сходит с ума. Он паникер.

— Это сейчас благополучно, — сказал Сережа. — А все может быть.

— Типун вам на язык! — воскликнула Лиза. — Не надо накликать беду. В следующий раз Короблин пришел один: скоро роды, живут они далеко — на Лысой горе, и он уже не рискует брать с собой Зину. Лиза ему сказала, что наша соседка — опытная акушерка, работает с очень хорошим врачом, Лиза говорила с ней, и если Сережа и Зина захотят, она может рожать у них в роддоме — это очень близко от нас.

— Но от нас уж очень далеко.

— А вы, Сережа, можете пожить у нас, пока Зина будет в роддоме. Скоро пришло время. Зина легла в этот роддом, Сережа жил у нас и спал на веранде, на кровати отца, то и дело, днем и ночью, бегал в роддом, и чтобы Сереже никого не беспокоить я дал ему свой ключ от калитки. Зина благополучно родила сына.

Зина — в родильном доме. Короблин поехал на Лысую гору. Днем — гроза с сильным ливнем. Лиза готовит обед, и ей что-то понадобилось из погреба. Я накинул плащ и надел старую-престарую соломенную шляпу с искусственными цветочками, пылившуюся на веранде. Лиза засмеялась. Я побежал в погреб и только спустился с крыльца, услышал между ударами грома Лизин голос: «Возьми еще...» Она не успела договорить, как рухнул сарай, стоявший над погребом, и по тому, как плоско легли крыша и стена сарая, я сообразил, что погреба нет — он обвалился. Раздался крик Лизы, я обернулся: она сидит на крыльце под ливнем в одном платье. Я бросился к ней, стал ее поднимать.

— Петушок, это я тебя послала на смерть... Ты чуть не погиб.

— Чуть-чуть не считается. — Я ввел ее в дом, она плакала и дрожала.

Лиза заболела. Кроме нервного потрясения еще и простуда. Повзнер нашел у нее ангину.

Короблин полувопросительно сказал мне:

— Мне, наверное, лучше уехать.

— Не говори глупостей, ты никому не мешаешь.

— Но вам сейчас не до нас, а Зина уже родила.

Волновался он теперь больше, чем прежде: за жену и за сына. Чувствовалось, что он предпочел бы, пока Зина в роддоме, остаться у нас, но не знает, как к этому отнесутся Сережа и Лиза. Я сказал об этом Сереже, а он — своему тезке:

— Живите у нас как жили, без церемоний. Будет свободное время — поможете Пете по хозяйству, только и всего.

— Напрасно ты предложил Короблину помогать мне, — сказал я Сереже. — Ему сейчас не до этого, а я и сам справлюсь.

— Нет, не напрасно. Помогая хоть немного, он чувствовать себя у нас будет проще, легче. Неужели сам не понимаешь?

— Теперь понимаю.

Как когда-то в отрочестве после раннего завтрака я с Сережей шел на базар, а возвращался сам. После этого Короблин шел в роддом, а оттуда в магазины. Потом мы стряпали, иногда обращаясь к Лизе за консультацией.

— Ты смотри! — сказал Короблин. — Так я и готовить научусь. После обеда Сережа, имея в виду себя и Галю, говорил:

— Вторая смена приступает к работе. Вы, мальчики, свободны. Короблин шел в роддом, а оттуда отправлялся на Лысую гору. Он настолько освоился, что сказал мне: Я лучше сам помою полы, а ты помой посуду — терпеть не могу это занятие. Но вот Короблин забрал Зину и сына домой, Лиза стала подниматься, жизнь входила в обычную колею.

Из всех моих соучеников Женя Гурченко, был, пожалуй, самым жизнерадостным, темпераментным и напористым. Если он заставал меня и Сережу за работой, непременно должен был в нее встрять.

— Дай-ка мне, — начинает он.

— Спасибо, мы и сами справимся, — отвечает Сережа.

— А я лучше вас сделаю, — говорит Женя.

— Вы в этом так уверены? — Сережа приостанавливает работу и с удивлением смотрит на Женю.

— Можете не сомневаться. А ну, дай сюда! — Женя отнимает у меня инструмент. — А ты возьми у Сергея Сергеевича.

— Так я и дам, — хмурится Сережа.

— Так мы под моим гениальным руководством лучше сделаем.

Сережа смеется, отдает мне инструмент и смотрит, как мы работаем.

— Ну, так чем же лучше? Ничем не лучше, — говорит Сережа, и я понимаю, что он начинает задирать Женьку. — Может быть и хуже. Да, и на самом деле хуже.

— Это вам только так кажется. Лучше уже тем, что вы отдыхаете после рабочего дня.

— Да для меня такая работа — отдых!

— А вы не жадничайте, дайте и другим людям отдохнуть.

— Ну, что ты скажешь! — удивляется Лиза. — За словом в карман не лезет.

— Ну и нахалюга твой Женька, — сказала мне Галя.

— Нахалюга-то нахалюга, — ответил Сережа, — а симпатичный, не Пекса, но работать любит и умеет.

Там, где был погреб, Сережа и я вели раскопки: откапывали то, что нужно было откопать. Пришел Женя, и сразу:

— У вас еще лопата найдется?

— Как ты думаешь, — спрашивает Сережа, — сопротивляться безнадежно?

— Безнадежно.

— Ну, тогда принеси совковую лопату, она там, где уголь.

— Совковая — это хорошо, — говорит Женя. — Здесь сплошной песок. Втроем дело пошло быстрее. Мы закончили раскопки и стали обсуждать, что делать дальше.

У нас не представляли, как можно жить без погреба и запасов на зиму. Оказывается, что и женины родители не представляют жизни без погреба — у них свой домик на далекой Рубановке — окраине Холодной горы.

— А где вы раньше жили? — поинтересовалась Галя.

— На Искринской.

— А! Это возле Конного базара.

— Да. Там у деда была кузница.

— А что ваши родители делают?

— Отец — столяр, мать нигде не работает.

— А у вас есть братья и сестры?

Только старший брат, он тоже столяр. Где быть новому погребу обсуждали всей семьей с участием Жени и решили, что проще всего вырыть подвал под галереей, через которую ходили в дом. К приезду отца Сережа взял отпуск, приходил, как на работу, Женя, и мы вчетвером принялись копать подвал: двое копали, насыпали землю в ведра и «выдавали на-гора», двое — выносили. Утром, увидев идущего к нам Женю, Сережа сказал:

— А вот идет и наша диктатура пролетариата.

С тех пор Женю у нас дома так и называли: диктатура пролетариата. Копали мы дня два-три, не больше. Сережа привел двух угрюмых, бородатых мужиков, а нам с Женей сказал:

— Погуляйте. А то ведь скоро лето кончится.

Женя открыл, было, рот, но внимательно посмотрев на замкнутое лицо Сережи, тихо сказал мне:

— Нашла коса на камень. Ну, что ж... Эх, гулять, так гулять! Махнем на Донец, в Коробовы хутора, с ночевкой. Завеемся, как говорит Елизавета Петровна. Идем-ка к Оле, она свяжется с Аничкой, я зайду к Виталию... Кого бы нам еще прихватить?

Встретил на улице Федора Горелова. Он расспрашивал обо всех нас, спросил где я работаю и, услышав, что еще учусь, долго хохотал, с надрывом, даже шатался от смеха. Рассказал об этом Горику.

— Знаешь, — сказал Горик, — я равнодушен к тому, что обо мне думают, но почему-то боюсь мнения всяких официантов, парикмахеров и вот таких Федоров.